— «В мире Хаоса».

— Да, я читала его. У всех беженцев есть, что рассказать, и некоторые из них прожили жизнь, которая хуже смерти. Мы пробирались в Германию. Дороги кишели самыми разными убийцами — грабителями, фашистами, фанатиками всех видов. Мы проводили ночи в хлевах, конюшнях, в хранилищах картофеля. Иногда мне приходилось спать рядом с мужчинами, которые могли полезть на меня, не говоря ни единого слова. Не было никакого смысла устраивать скандал. Я уверена, что вы находите меня отталкивающей из-за того, что я теперь рассказываю. Однако раз уж вы спросили, я решила ответить.

— Я не имел права спрашивать. И отталкивающими я нахожу убийц, а не их жертвы.

— Агенты из Израиля, члены организации

Бриха [59],

приходили, чтобы помочь нам. Они тоже были мужчинами, а не ангелами. Что есть у женщины в таких обстоятельствах? Ничего, кроме ее тела. Когда мы добрались до Германии, нас опять упрятали в лагерь в ожидании виз в Америку или в Палестину. Мой отец стал контрабандистом и добился некоторого успеха, но мы все еще были заключенными. Я стала совершенно циничной и начала сомневаться, что где-либо существуют любовь и верность. В Америке я встретила Стенли Барделеса, который показался мне приятным. Я убеждала себя, что нашла настоящую любовь, и слишком поздно поняла, что он дурак. Боже мой, уже без четверти одиннадцать! Вы все еще готовы поехать со мной на Парк-авеню?

— Да, если вам это будет приятно.

— Если мне будет приятно? Каждая минута с вами для меня радость.

— Почему вы так говорите?

— Потому, что вы и Макс — братья, и я хочу быть женой для вас обоих. О, вы покраснели! Вы и вправду еще дитя.

Я сел рядом с Мириам и любовался, как она управляет машиной, куря сигарету. Она сказала:

— Я хочу, чтобы вы знали, что в моем первом

гилгул [60]

я жила в Тибете, где женщина может быть замужем одновременно за двумя или тремя братьями. А почему бы не здесь? Прежде всего, я люблю и вас, и Макса. Во- вторых, Макс хочет найти мне мужа. Я часто задаюсь вопросом: «Почему мужчинам разрешается все, а нам, женщинам, — ничего?» На днях Макс спросил меня, кого я предпочла бы в качестве моего будущего мужа или любовника — и я ответила немедленно, Аарона Грейдингера. Надеюсь, вы не считаете оскорбительным быть вторым номером. Но Макс старше вас. Он мой первый, и так будет всегда.

— Мириам, мне доставило бы наслаждение быть вторым номером.

— Вы это серьезно?

— Совершенно.

Мириам протянула мне правую руку, и я взял ее. Наши руки были влажными и дрожали, и я ухитрился нащупать ее пульс, который оказался ускоренным и сильным. Она ехала теперь по Медисон-авеню, и я спросил ее почему, ведь нашей целью была Парк-авеню. Мириам ответила:

— Я не могу пригласить вас наверх, пока мать ребенка дома. Как видите, я все распланировала. Вот здесь я записала номер телефона. Подождите десять минут и потом позвоните. Мать ребенка всегда уходит сразу, как только я появляюсь. Она тоже влюблена, по-своему.

Мириам остановила машину, и я вышел. Она дала мне клочок бумаги и сказала:

— Посмотрите на часы и позвоните мне через десять минут. — И прежде, чем я смог произнести хоть слово, отъехала.

«Где этот клочок бумаги, который мне только что дала Мириам?» Так происходило всегда — как только фортуна мне улыбалась, сразу же начинали свои шутки демоны и бесенята. Внезапно я осознал, что сжимаю клочок бумаги в левой руке. «Чего я так волнуюсь?» — спросил я себя. И опять услышал голос отца: «Развратник!»

Десять минут прошли, я нашел телефон и набрал номер. Мириам ответила сразу же.

— Она ушла, — сказала Мириам. — Поднимайтесь наверх!

Я был уверен, что Парк-авеню справа от меня, но вместо нее оказался на Пятой авеню. Я повернул обратно. Почему так получается, что я всегда выбираю неправильный путь? Тем не менее, я добрался до нужного дома — огромного здания, очевидно, для богатых. Привратник был разодет, как генерал, включая золотые пуговицы и эполеты. Он взглянул на меня с сомнением и подозрением. В лифте были диванчик и зеркало, и лифтер дождался, пока Мириам откроет дверь. Я вошел в квартиру, которая выглядела, как дворец. Мириам взяла меня за руку и повела словно по музею с восточными диванами, стенами, обитыми богатыми гобеленами, комнатами с большими висячими лампами и резными потолками. Она спокойно открыла дверь, ведущую в детскую комнату, в беспорядке заваленную дорогими игрушками. В кроватке спал бледный мальчик с рыжими волосами. Рядом я заметил бутылочку и термометр. В моей голове пронеслось: «Он мог бы быть моим сыном».

Как будто прочитав мои мысли, Мириам сказала:

— Диди похож на вас.

— Что навело вас на эту мысль? — спросил я, пораженный ее телепатией.

— На вашей голове еще осталось несколько рыжих волос. Волосы его матери — ярко-рыжие. Она лесбиянка, живет здесь со своей любовницей отдельно от мужа. Обе из достаточно богатых, известных в Бруклине еврейских семей. Такую страсть мне никогда не понять. Я однажды видела ее мужа. Высокий, красивый как картинка, имеет докторскую степень Гарвардского университета. Зачем она вышла замуж и завела ребенка, если предпочитает кого-то своего пола? По некоторым причинам она мне доверяет и полагается на меня. Ах, все это так трагично и, одновременно, так смешно. Я знаю и другую — страшна как смертный грех и говорит басом.

Гостиная представляла из себя смесь старины и современности: рояль, отделанный золотом, и картины современных художников, которых я не знал. Мириам объяснила:

— А это не книжные полки, а бар. — То, что казалось томами (в шикарных переплетах с золотым обрезом) Шекспира, Милтона, Диккенса и Мопассана, на самом деле было дверцей шкафа, содержавшего бутылки вина, виски, шампанского и более дюжины разных ликеров. Мириам сказала:

— Если хотите выпить и забыть ваши заботы, можете это сделать.

— Нет, спасибо, не сейчас.

— Макс был здесь несколько раз. Он пьет как лошадь. Может разом опрокинуть бутылку коньяка и не пьянеет, только становится веселым. Хозяйка дала мне полную свободу в этой квартире: я могу здесь есть, пить, принимать гостей. Она изливает мне душу. Что это за безумие, которое охватило ее? Когда я вспоминаю время, проведенное в темной дыре в доме моей учительницы, оно кажется мне похожим на фантазию. А сейчас у меня есть — по крайней мере, временно — все, чего я хочу. Но почему-то я не счастлива.

— Почему? — спросил я.

— Скажите мне вы. Возможно, я прошу слишком многого. Существует такая вещь, как счастье?

— А чего именно вам не хватает?

— Если бы я знала. Сейчас поездка Макса в Польшу окончательно определилась, он просит меня поехать с ним, но мысль о том, чтобы вновь оказаться там, ходить среди могил, вызывает во мне дрожь. Однако он для меня отец, любовник, муж — все, что у меня есть на земле. С тех пор, как моя мать ушла с этим обманщиком, я утратила все чувства к ней. Я знаю теперь, какова она: скверная женщина, которая не может любить никого, кроме самой себя. Отец сделан из того же теста. Вы, конечно, думаете, что яблочко недалеко катится от яблони. И вы правы. Как я могу быть другой, если я их дочь? Я прекрасно понимаю, что вы обо мне думаете.

— Нет, не понимаете.

— Я все понимаю. Я люблю Макса, но если у него есть другие женщины и если он поддается всем своим безумствам, то почему бы и мне не делать того же самого? Он убеждает меня найти другого мужа и даже как-то сам предлагал его найти. Или он чувствует себя виноватым, или хочет отделаться от меня? Может быть, вы поймете все лучше, чем я.

— Как я могу понять? Я знаю вас меньше суток. Вчера в это время я не подозревал о вашем существовании. Я даже думал, что Макс мертв.

— Вы правы. Вы, может, знаете меня меньше суток, но я знала вас пять лет. Был ли когда-нибудь написан роман о женщине, которая знает мужчину пять лет, тогда как он знает ее только один день? Герой мог бы быть писателем, похожим на вас, а героиня кем-то вроде меня.