Женщина делает шаг, и ее глаза совсем рядом. То ли язычки пламени свечей, то ли чертенята пляшут в них. Так-то у Нади глаза светло-карие, но я уже видел, что у нее цвет глаз меняется. Когда она пристрелила правозащечника в крепости, я четко видел, что радужка у нее потемнела. А теперь – поклясться готов – можно сказать, что глаза зеленые.

Я чувствую ее дыхание. Молчим.

Наконец меня немножко отпускает, и я с некоторым усилием выговариваю:

– Прошу к столу!

Она самую чуточку улыбается и грациозно садится на подставленный мной стул. Что-то жарко мне. И руки как-то трясутся, когда я наливаю соломенное в отблесках свечей вино ей в маленький бокал и себе – в тот, что побольше.

– Итак? – лукаво смотрит она на меня.

– Гм. Надо полагать, я должен, как старшая из присутствующих здесь дам, произнести тост?

Откуда такая чушь взялась? Вообще, что за ересь я несу?

– Разумеется. – Ироничный поклон в мою сторону.

С трудом удерживаю жесточайшей судорогой шеи не пойми откуда рвущееся «За прекрасных дам!», потому как чувствую, что это сейчас будет совершенно не к месту.

Внятный внутренний голос отчетливо спрашивает: «Ты попошли, попошли, дурачина. Из шансона еще что спой. Из Любы Успенской! Интересно, получишь рыбиной в морду или вином плеснет?»

Совет уместный. Все, надо взять себя в руки. Мысли расползаются…

– Давайте выпьем за маленькие радости в жизни. Тем более что их – эти маленькие радости – в нашей власти устроить. А жизнь, в общем, состоит из этих маленьких радостей.

Внутренний голос ретранслирует с дикторскими интонациями: «Масляное масло масляно маслилось…»

– Идет! – отзывается Надя, и бокалы встречаются в воздухе где-то посредине между нами. Свой она взяла немного высоковато, потому певучий звон – только от моего, ее глуховато брякает.

– Странно, – говорит она, пригубив вино, – почему мой не зазвенел?

– Надо взять его ниже немного. Ага, вот так, чтоб сам колокольчик и большая часть ножки не в руке были.

– Вот так? – спрашивает она и неожиданно ловко звенит своим о мой.

– Конечно, сами же слышите.

– Красивый звук.

– Венецианцы считали, что звон бокалов отгоняет грусть и злых духов.

– Возможно. Как и колокола побольше размером. А почему вы не пробуете вино?

– Да как-то задумался.

Покачиваю бокал так, что вино омывает стенки, нюхаю ароматный запах и пригубливаю. Хорошее вино, добротное.

– И что это вы такое делали?

– Это? А так учили, как дегустировать вино. Был в Абрау-Дюрсо, там как раз на знаменитом винзаводе показывали и растолковывали, что да как.

– Это в Крыму?

– Ага.

Но внутренний голос тут же поправляет, напоминая, что как раз не в Крыму, а через пролив – на Тамани. Это Массандра в Крыму. Впрочем, немудрено перепутать, в Массандре вина не хуже были.

– И вот так надо крутить вино в бокале?

– Точно. И потом ощутить аромат.

Она повторяет мои действия. Признаться, я не уверен, что все сам сделал правильно, но тут нельзя показывать свою неуверенность. Потому что если девушка умная, то она этого «не заметит», а глупая… Да в конце концов, меня учили так, и все тут. Особо секретный способ самых великих знатоков-дегустаторов.

– Приятный запах. Как на ваш вкус вино? – спрашивает Надежда.

– По-моему, очень хорошее. Но я не настолько знаток, чтобы сказать этакое положенное: вино из Авиньона, третий холм слева, западный склон, урожай 1955 года.

– Тогда мне пришлось бы тоже умничать и поправлять, мол, не третий, а четвертый холм и склон скорее северо-западный, а уж урожай точно 1956 года. Даже точнее – 1957 года. Кстати, а не перейти ли нам на «ты»? Это не будет нарушением субординации?

– Ну мы же не в больнице. Но в больнице я все равно буду выкать.

– Как скажешь, так и будет.

– Хорошо звучит.

– Это игра была такая у наших девчонок. Скажем, договоримся с подружкой, и сегодня я так ей отвечаю, а завтра – она мне. Делать ничего не надо, но почему-то очень приятно такое было слышать. Если плохое настроение, очень помогает.

– А ведь действительно приятно. Даже если и игра.

– Тогда я сегодня вожу. И как скажешь, так и будет. А кстати, обычно же в застолье для того, чтобы перейти на «ты», с дамой на брудершафт положено выпить?

Под ее внимательным прозрачным взглядом я несколько теряюсь.

Тут же из-под лавки вылезает все тот же внутренний голос и ласково предлагает: «А ты расскажи своей визави, что ты пахорукий и когда в последний раз брудершафтил, то вылил Маринке в вырез декольте полбокала ледяного шампанского!»

Сволочь! И декольте было замечательное, и шампанское отличное, а вот как-то не сошлось. Шизофрения какая-то самому с собой беседовать.

Тот же голос спокойно опровергает диагноз: «При чем тут шизофрения? Не сиди тюфяком, видишь же, волнуется девушка, хочет, чтоб ее поцеловали до поедания рыбы. Хотя зря это она переживает, если вы оба станете пахнуть, как пара тюленей, то все будет в порядке, никто ничего не заметит. И не спрашивай, что это, дескать, «все» такое? Не вынуждай тебе отвечать в духе Филимонидеса».

– Да знаете, Надя… То есть знаешь ли, это вообще-то хлопотное дело, я честно признаться просто опасаюсь запутаться в руках, не доводилось как-то раньше. Я вас… ну то есть тебя просто поцелую, а руки калачом вертеть мы будем как-нибудь потом, а? А выпьем немедленно вслед за тем как?

– Как скажешь, так и будет, – послушно отзывается Надежда. И подставляет губы.

Целоваться она совершенно не умеет. «Или умеет настолько хорошо, что может великолепно притвориться, типа совсем не умеет», – ставит меня на место внутренний голос.

Когда наши губы размыкаются, она открывает глаза.

– Я помню, что ты сегодня не обедала, и хочу, чтобы ты отдала должное тому, что я добыл путем хитрости, обмана и подкупа. Хорошо? – отвечаю я ей на ее вопросительный взгляд.

– Как скажешь, так и будет. С чего начнем? – вздохнув, отвечает она.

– С глоточка этого отличного вина. И с салата. Как говорил один мой знакомый древний грек: сделано по рецептуре Одиссея, царя Итаки. Впрочем, Ахилл тоже такой любил, но не умел готовить. Ну и рыба, конечно. Как?

– Очень вкусно. А кто этот знакомый древний грек?

– Некий водолаз. Он рыжий, голубоглазый и квадратный.

– О, а я его видела! А почему он древний грек?

– Черт его знает. Наверное, потому, что его родители греки. И дедушки с бабушками. А древний – знакомы уже давно. Целую вечность. Еще салата?

– Благодарю. Рыба великолепная. Во рту тает. Если окажется, что ты ее сам умеешь так готовить, мне придется поклоняться тебе, как высшему существу.

Помня, что врать грешно, а отказаться от поклонения тоже как-то жалко, съезжаю с темы.

– Вот кстати, насчет рыбы. Этот самый водолаз предлагает посещать бассейн. Сейчас уже жарко, самое то поплавать. Как ты к этому относишься? – спрашиваю я медсестричку.

– Интересные ассоциации. Увы, я не рыба. Я утюг или топор. В смысле умения плавать. Плаваю быстро, но строго вниз. Налей.

– Так можно же научиться.

– Да, я помню. Метод обучения «Спихни ее с мостков».

– Нет, это уж чересчур. Я уверен, что есть и более гуманные способы.

– Как скажешь, так и будет…

Рыба и впрямь оказалась гвоздем меню. Придется идти на поклон к пионерам, чтобы научили, как ее такую делать. Я вообще-то к рыбе отношусь достаточно прохладно, но это кушанье с очень нежным вкусом поразило. И Надьке определенно тоже понравилось. Апельсины она восприняла достаточно спокойно, а вот боуль, сделанный из енотовых персиков и прочего найденного в закромах родины, ее приятно удивил. Всего-то фрукты с вином, а всегда срабатывает отлично…

Голова немного кружится. Из открытого окна веет теплым ветерком.

– Луна сегодня какая здоровенная! – замечает Надежда.

– Ну еще даже не полнолуние.

Ее рука ложится на край стола. Наши пальцы встречаются. Пальчики у нее тонкие, нежные, с коротко остриженными – по-медицински – ноготками. Глаза ее блестят, и взгляд очень откровенный.