Я сидела в полудреме, такой же невнятной, как осенние сумерки за окнами. Внезапно кто-то тронул меня за рукав:
– Держите, это вам.
В моих руках оказался листок бумаги. И, подняв голову, я едва успела заметить выскочившего на остановке человека: темная куртка, шляпа, брошенный в мою сторону лукавый взгляд. Мой Ангел-Хранитель по имени Тимофей оставил меня с коротким стихотворением, написанным, очевидно, тут же, в автобусе. Листок потом потерялся, но одна строчка все-таки осела в моей памяти: «Слов оказалось так мало. На язык просилась гроза».
А еще год спустя осенью, под пологом последней сентябрьской ночи, я возвращалась домой хмельная от обуявшего меня ощущения свободы, с шальными глазами и осенним ветром в голове. Вместе с подругой забилась в переполненную последнюю маршрутку, где всю дорогу играла в гляделки с абсолютно незнакомым, но симпатичным молодым человеком. Странный светлый взгляд – насмешливый, но не вызывающий, сдержанная улыбка, узел формальности – галстук – едва заметен под воротом неформальной ветровки, кожаная папка под мышкой… Я не сразу узнала его без шляпы.
– Вы не уроните вашу папку? Может, мне ее у вас взять?
– А может, лучше мне кое-что у вас взять? Например, номер телефона?
Он пришел ко мне домой впервые – в косухе и шляпе, с пачкой зеленого императорского чая, и мой отец, заметив его с крыши бани, спросил: «Что за ковбои в нашем околотке?» Через две недели, когда осень окончательно осыпалась на городские тротуары, он сделал мне предложение.
Мы поженились в разгар января и в день свадьбы едва не опоздали в ЗАГС на собственную регистрацию, потому что с утра гуляли в лесу и валялись в сугробах под березами. Мы лежали в снегу среди деревьев, а из неба, перечеркнутого тонкими кружевами березовых веток, сыпался мягкий белый пух. Сыпался на лица, и я ничего не видела и не чувствовала, кроме этих касаний и теплых пальцев Тима в моей руке.
Мы очень мало знали друг о друге, когда поженились: наше знакомство происходило параллельно совместной жизни.
Он показывал мне фотографии своих бывших девушек, и я с удовольствием отмечала, что они все – красавицы. Мне это льстило, как и то, что вокруг Тима всегда было много женщин. Он с опытом виртуоза умел нравиться женщинам и работодателям. Однако сохранять отношения и с теми и с другими ему удавалось не столь успешно. Впрочем, меня это ничуть не пугало.
За первый год совместной жизни мы ни разу не поссорились и даже не были близки к этому. Однажды мы повздорили из-за какого-то пустяка и разбежались по разным комнатам. Но уже через пару минут столкнулись нос к носу в коридоре со словами: «Прости, пожалуйста!»
Мы жили в большой, но не обустроенной квартире Тима, на ремонт которой денег так и не накопили. Наша спальня была единственной уютной комнатой: роль кровати здесь выполнял матрас, расстеленный на полу. Вокруг него Тим расставлял свечи в бумажных абажурах, и первые месяцы мы всегда занимались любовью при свечах.
С другими комнатами мы постоянно экспериментировали: в одной наклеивали на старые обои коллажи из неудачных фотоснимков (Тим тогда как раз увлекся фотографией, и таких черновиков у него было хоть отбавляй), в другой завешивали стены географическим картами, утыканными красными флажками в тех местах, куда нам хочется поехать.
Я с самого начала знала, что наш брак – особенный. Начиная с его поспешности, удивившей всех, и заканчивая глубокой уверенностью в том, что это – на всю жизнь, и варианты не обсуждаются.
– Все влюбленные думают так же, – заметила в ответ на это моя подруга Ольга, отличающаяся повышенной ехидностью в крови.
– Дело даже не в любви, – ответила я с типично ангельским пафосом. – Есть такая штука – предназначение. Связь, которая существует еще до того, как люди увидят друг друга.
Я действительно ощущала эту связь: несмотря на всю разницу наших вкусов, режимов и привычек, разный стиль мышления и образ жизни, нас притянуло друг к другу и не отпускало. Мы могли часами спорить о религии, политике, этике – совпадали мы по взглядам куда реже, чем сходились, но эти споры сплавляли нас друг с другом еще крепче.
У нас было очень мало денег и очень много планов. А еще больше – оптимизма. Тим готовил мне овсянку с шоколадом и макароны с заправкой из тушеного лука, а я делала по выходным торты из дешевого печенья и сгущенного молока.
Первые два года мы почти не расставались. Когда впервые Тим уехал в командировку, мне пришлось пережить несколько мучительных ночей – постель без него казалась огромной, пустой и неуютной.
Когда же я как-то уехала в другой город в гости на неделю, он встретил меня в аэропорту, стиснул в руках, прижал и не отпускал несколько минут. А потом, выдохнув, прошептал на ухо: «Никогда больше не уезжай так надолго!»
Тим с первых дней учил меня, что все мои представления о своих возможностях и невозможностях – не более чем рамки, нарисованные в воздухе: «Какую сама установишь – такая и будет определять твою жизнь». Я, как послушный падаван, кивала.
А через три года после свадьбы мы, в соответствии со своими планами и желаниями, продали квартиру и перебрались в Москву.
Сначала мы снимали маленькую однокомнатную квартиру далеко от метро, но зато с роскошным видом на Москву-реку. В нашем первом московском доме было много солнца и растений в горшках. А на кухне почти всегда стояла раскладушка для гостей, бывающих проездом из других городов.
В тот первый год мы знакомились с городом – гуляли по улицам, определяя любимые маршруты, исследовали парки, усадьбы, дворцы, отслеживали все фотовыставки, к которым оба питали пристрастие. Мы обошли почти все музеи и обрели новую привычку – ходить по воскресеньям в «Иллюзион» на старые фильмы, а по дороге обязательно заглядывать в замечательную чебуречную на Солянке, чтобы купить два жирных, сочащихся соком, горячих чебурека с мясом и сыром.
Когда у нас обоих появилась стабильная работа, мы позволили себе взять кредит и купить однокомнатную квартиру в уютном зеленом Измайлове. Мы оклеили стены персиковыми обоями и поставили вдоль стен книжные стеллажи, а одну стену отвели под зеркальный шкаф. От метро до дома нужно было идти по бульвару, по аллее старых кленов, роняющих по осени листья на головы прохожим – как небесное благословение. Ветер закручивал их под ногами в шелестящий золотистый вихрь. И каждый раз, возвращаясь домой, я думала, насколько же мне повезло – жить в любимом городе, в любимом районе, с любимым человеком. Да еще и возвращаться домой под пологом из кленовых листьев. Не каждому выпадает такое счастье.
Я была счастлива. Даже в самые трудные периоды нашей жизни, когда настроение Тима или мое либидо падали на дно и не поднимались неделями, я знала, что это все временно, преходящие пустяки. И что мой брак продлится если не вечность, то, как минимум, до окончания моего ангельского века.
Наверное, о том, что с нашими отношениями не все в порядке, мне стоило догадаться еще той странной сырой зимой, когда Тим впервые ничего не подарил мне на день рождения. Подарок я, признаться, ждала, и даже пыталась угадать, что это будет. Зная, что мой любимый не отличается тонкостью интуиции, я в течение предыдущего месяца неоднократно рассуждала вслух о чудесных дамских рюкзачках, которые видела в продаже, или о том, как давно мне хочется заполучить альбом Климта в свою библиотеку, а также о прелестях масел для ванн.
Подарка не было. На следующий день после праздника я лежала в ванной, сдобренной солью и грейпфрутовым маслом, и размышляла, стоит ли затевать разговор об этом. В системе жизненных ценностей Тима подарки стояли где-то в хвосте очереди: необходимость выбора презента на день рождения или свадьбу друзей ввергала его в паническое состояние. Подарки самому себе он тоже принимал довольно равнодушно – даже штатив, о котором страдал, начиная с летнего отпуска.
Это я, как маньячка, за полгода составляла списки презентов для всех близких, записывала случайно услышанные желания и потом носилась по магазинам, разыскивая именно эти вещи. Удачно угаданное желание доставляло мне едва ли не больше удовольствия, чем получателю. Но где та скрижаль, где написано, что нужно действовать именно так?
