— Разве? — Жуковский причмокнул, держа перед собой кружку и глядя в миску с медведками. — Ну и хрен с ним. Выпьем еще раз. Народу ведь столько полегло, что никакой бормотухи не хватит их помянуть.

И они выпили не чокаясь.

Селиверстов обернулся, услышав шаги лениво бредущего человека.

— О, Костя. Давай присаживайся. Андрей, налей-ка парню. Пусть за упокой души Зинаиды выпьет.

Костя медленно подошел к пню, возле которого сидели эти двое. Позади них, во мраке туннеля за висящей поперек мелкозвенчатой сетью, гудел питомник рогачей. Мало кто мог находиться здесь. Только приписанная к питомнику охрана, глава фермы Жуковский, ветеран-искатель Селиверстов с его особым статусом и те, кто имел постоянный наряд на обслуживание питомника.

Константин был одним из работников этого режимного объекта. Питомник тянулся от «Сибирской» практически до «Станции маршала Покрышкина», которая официально считалась необитаемой. Туннель там был обвален, и имелся лишь узкий лаз, который не составляло труда охранять. Дальше, за одиннадцать сотен метров от «Покрышкина», была станция «Березовая роща», населенная падшими — совершенно одичавшими людьми, оторванными от других миров метрополитена. Их еще называли станцией третьего мира. Однако серьезной угрозы они не представляли, несмотря на непредсказуемое поведение большинства диких жителей «Березовой рощи». Сам же питомник в туннеле хорошо охранялся как с той стороны, у «Станции Покрышкина», так и здесь; Перекресток Миров оберегал стратегические запасы пищи и ее производство от своих собственных граждан. И если по левую руку от направления на «Станцию маршала Покрышкина» были прорыты в грунте пещеры для разведения медведок, то по правую руку находились похожие пещеры, но для выращивания лука, корнеплодов и карликовых свиней. Ходили слухи, что эту породу вывели еще лет семьдесят назад, в разгар холодной войны между двумя сверхдержавами прежнего мира, как раз для «фермерства» в таких вот условиях. Ведь была велика вероятность ядерной войны, и требовалось наладить производство пищи в убежищах. По иронии судьбы ядерная война случилась не тогда, когда все к ней усиленно готовились, а совсем наоборот.

Был еще один тщательно охраняемый секрет у питомника. Дневной свет. Умная, хоть и не всегда трезвая голова Андрея Жуковского выносила и реализовала его руками замысел. При помощи стеклянных трубок, отполированных до блеска металлических пластин и линз он провел свет, пусть тусклый, в туннель. Многократно отраженный свет с поверхности давал и людям, работающим на ферме, и мириадам жуков хоть какое-то представление о суточном цикле внешнего мира.

— Я не буду пить, спасибо, — отмахнулся Константин.

— Ну слава богу, — хмыкнул Жуковский. — А то на вас, нахлебников, не напасешься.

— Мужики, вы Марину мою не видали? — спросил Костя, вздохнув.

— Видали, — кивнул Селиверстов. — Часа три назад.

«Сколько же я проспал?» — подумал Константин.

— Заплаканная она была, — продолжал Василий. — Мы подумали, не случилось ли чего. Я и спросил, а она к черту нас послала. Пропадите вы, мужики, пропадом. Ну, ясное дело, если так говорит, значит, ссора у вас вышла. Она хотела на свиноферму пройти. Охрана не желала пускать — до ее смены еще долго. Но я сказал, чтобы пропустили. Там тетки, с ними ей будет легче прийти в себя. Потрещат, пропесочат всех мужиков, на свете оставшихся, и как рукой снимет.

— Так она на свиноферму пошла?

— Как же ты внимательно слушал, а? — покачал головой Селиверстов.

— Просто бедлам в голове. — Костя досадливо поморщился. — Нехорошо вышло.

— А что случилось, Ломака? — спросил Жуковский.

— Ну не лезь парню в душу, — нахмурился Василий.

— Если не хочет говорить, я не настаиваю, — развел руками Андрей. — Но если выговорится, так и полегчает. А под самогон…

— Сказал же, не хочу я пить. — Костя вздохнул и отвернулся. — Беременная она.

— О, так тебя поздравить можно? — Василий похлопал его по плечу.

— С чем же?

— Ты дурак совсем? С ребенком!

Реакция Константина совсем не понравилась Селиверстову. Тот даже очки приподнял.

— Да ты не шуми, Вася, — вмешался Андрей. — Понять парня можно.

— Ты о чем? — Селиверстов взглянул на Жуковского.

— Ну, боится, ясное дело. Ведь каждый второй новорожденный, не приведи господь… Захирели люди без солнечного света да в холоде… А в былые времена что творилось? Изнеженное удобствами общество приобрело так называемые современные стереотипы красоты, и женщины, стремясь им соответствовать, убивали в себе все преимущества, которые природа тысячелетиями оттачивала в организме матери. Анорексическая диета, высокие каблуки, пиво, сигареты, консерванты, лекарственные препараты, силикон, прочая гадость… Тогда ведь даже в больницах при куче врачей, инструментов и аппаратуры тяжело рожали. А сейчас?

— И что дальше? — нахмурился Селиверстов.

— А то. Маринка худенькая, бедра узкие. Трудно ей будет. Очень трудно. Человечество и так уже платило с незапамятных времен дорогую цену за прямохождение: тяжелые роды, недоразвитые младенцы с мягким черепом. А теперь-то…

— А Светка Ряжкина двойню родила. Хоть худая, как хвост крысиный. И что?

— Ну, она исключение из правила.

— А кто сказал, что Маринка не исключение? — все больше хмурился Селиверстов. — Просто она нашла в себе смелость… Мужество, я бы даже сказал. Потому что если не рискнешь, то ничего и не будет. Не будет детей. Не будет будущего.

— Ладно, мужики, пойду я за ней, — вздохнул Костя.

Разговор этот ему был неприятен. Стыд и чувство вины наступали на разум.

— А ну, сядь! — рявкнул Василий.

Константин вздрогнул от неожиданности и быстро сел на свободный пенек.

— Парень, не дергай ее сейчас. Я догадываюсь, на что ты ей намекал, если не хочешь ребенка. Это страшный удар для женщины — услышать такое от любимого человека, да еще и от отца этого самого ребенка. Ты ведь отец?

Костя кивнул.

— Ну так вот, — продолжал Селиверстов, — дай ей остыть. И себе дай время поразмыслить. А как приведешь мозги в порядок, так и иди к ней. И не забудь прощения попросить. Понял?

— Понял я, понял. — Костя повесил голову.

Василий взял у Андрея бутыль. Сам себе налил и залпом выпил. Видно, очень эмоциональный момент выпал для его с виду непрошибаемой натуры.

Позади качнулась сетка. Из прорези в ней вышла пожилая женщина, старшая на свиноферме. Все посмотрели на нее. Женщина была бледна сверх обычного, словно чем-то сильно напугана. Она медленно подошла к импровизированному столу и, словно в трансе глядя на Костю, разжала кулак. На пень между кружками и миской упала старая расплющенная крышка от пивной бутылки; на жестянке была выгравирована улыбающаяся рожица. Кругляш подпрыгнул от удара и, звякнув о миску, лег, улыбаясь своей гнусной улыбкой обмершим от ужаса людям.

Они знали, что это такое. По договору между центральной общиной и тварелюбами охотники должны были при похищении человека оставлять знак. Этот самый кругляш. Чтобы все поняли: человека уволокли они, а не кто-нибудь другой.

Люди долго смотрели на жестянку, словно их одолела какая-то магическая сила, останавливающая время и мысли. Казалось, даже жуки в туннеле притихли. Первым ожил Селиверстов.

— Кто? — мрачно выдавил он.

— Марина Светлая, — прошептала свинарка, в страхе глядя на Константина Ломаку.

— Что?! — хрипнул Костя, привстав с пенька.

— Костик, ты…

— Что?! — Он вдруг кинулся к женщине и схватил ее за горло. — Что ты сказала?!

— Костя, пусти ее! — крикнул Селиверстов.

Ломака отшвырнул женщину в сторону и рванулся к сетке. Проскочил сквозь отверстие. Дальше — еще одна сеть. Он с такой силой дернул, освобождая себе путь, что сеть затрещала и порвалась, и сотни жуков, что восседали на ней с той стороны, взвились заполошным роем. Костя яростно отмахивался от рогачей, губя своими движениями десятки драгоценных существ.

— Черт! Стой, Ломака! Охрана! — Василий кинулся следом.