Ольга в эти минуты внутренне страдала – не знала, на чьей стороне ей быть. Нянечка ей нравилась из-за сухофруктов, но и Женю было жалко. Она не знала, что нянечка уделяла такое внимание Жене не просто так, а за деньги. Родители мальчика, которые все же существовали, но очень много работали, приплачивали ей за то, чтобы их худой до прозрачности ребенок был накормлен.

Наташа ковырялась в еде вилкой. Ее нужно было уговаривать съесть еще один кусочек. Но даже это было не в пользу Ольги.

– Наташа у нас малоежка. Аристократка, кость тонкая, – сообщала мать воспитательницам в детском саду. – А Ольга жрет, что ни дашь.

Ольга мстила, опрокидывая тарелки. Когда еда была слишком горячей, мать ставила тарелку на подоконник, под приоткрытую форточку. Подоконник был узким, тарелка едва держалась. Ольга, естественно нечаянно, смахивала ее. Если тарелка падала на эту сторону – на пол, обрызгивая супом стены, было хорошо. Несмотря на то что мать заставляла Ольгу вытирать разлитое и подметать осколки. Но удачей Ольга считала те случаи, когда тарелка или чашка улетали на другую сторону – за окно. А если еще за окно улетала Наташина чашка – у нее всегда были «свои» чашки – с медвежатами, лягушкой, – Ольга едва не подпрыгивала от радости на стуле. Ольгу отправляли вниз – искать чашку, но она, для виду походив под окнами, возвращалась с пустыми руками. Не нашла. На самом деле она находила посуду в первые минуты. Самое сложное было ее спрятать – Ольга определяла самое неприметное дерево и зарывала под ним чашку сестры. Выкладывала сверху на получившуюся горку листочек или камушек, чтобы только она могла определить тайное место.

Наташа и Ольга были сводными сестрами. Они про это узнали, когда обе были подростками – четырнадцать и тринадцать лет соответственно. И сестринской любви это знание не прибавило. Они тогда стали более пристально рассматривать фотографии и задаваться вопросом: почему друг на друга не похожи? То есть вообще ничего общего. Гротескная непохожесть. Ольга – крупная блондинка. Наташа – миниатюрная брюнетка.

Кто был ее отцом, Ольга не знала – мать никогда не говорила. То есть у нее отец был, но на него была похожа Наташа. А Ольга якобы на маму. Ей не хотелось быть похожей на мать, а хотелось быть как Наташа.

Ольга отрезала коротко, как у сестры, волосы. В результате Наташа ходила с модной стрижкой, Ольга – с вороньим гнездом. Потом Ольга стащила у матери пакетик хны и дома, обляпав всю ванную, перекрасилась, намазывая голову старой зубной щеткой, чтобы краска ровнее ложилась. Когда смыла, отшатнулась от зеркала – голова стала медно-красной. Еще раз помыла голову – цвет держался.

Она перестала есть – худела. Через неделю попала в больницу. Потом долго лечилась в подмосковном пансионате с диетическим питанием, куда ее отправила мать.

Пансионат мало чем отличался от пятидневки. Кормили приблизительно так же. Только на пятидневке воспитательница называла ее «жопень» от слова «жопа», а в пансионате называли по фамилии и номеру палаты и стола – для каждого стола своя диета. «Кириллова, пятая, номер два». Ольга не знала, что лучше – быть «жопенью» или «номером два».

Когда Ольга подросла, она из обрывков семейных рассказов и недосказов составила приблизительное генеалогическое древо семьи.

Ольга была «залетной». Ее биологический отец факт отцовства не признал и сгинул в неизвестном направлении. Личная трагедия, каковой Ольгина мать считала свою беременность, и роды – неминуемая расплата – не помешали ей познакомиться и сблизиться с приличным человеком. Ольгина мать решила, что это награда за все ее страдания, и опять забеременела – теперь уже сознательно. Родила Наташу. Ее муж оказался просто порядочным человеком – мало того что женился, так еще и Ольгу удочерил. Воспитывал как родную. Чувствуя, что жена не любит старшую дочь, старался за двоих.

Папу Ольга боготворила. Но и злилась на него. Почему он разрешил отправить ее на пятидневку? Почему он всегда на работе? Она устанавливала внутреннюю ретроспективу событий – что папа для нее сделал, что сказал?

То, что папа ее любит больше, чем Наташу, Ольга поняла, когда они летом поехали отдыхать в пансионат. Ольгу мать забыла в коридоре главного корпуса – они шли с обеда в столовой. Ольга стояла у окна и видела, как папа бегает вокруг корпуса. Он что-то кричал, но Ольга не слышала, что именно. Он нашел ее и не отшлепал, как мама, а просто сказал: «Я тебя потерял». Сказал так, что Ольга расплакалась от сознания того, что папа боится ее потерять. Значит, она ему нужна. Значит, он ее любит. А когда Наташа убежала с пляжа – играла в прятки – и папа ее тоже бегал искать, он ее отлупил.

Папа всегда защищал Ольгу. Что бы она ни сделала.

Почему, с чьей подачи в их доме появился хомяк Жорик, точно никто не помнил. Хомяка якобы попросила Наташа, и мать кинулась исполнять просьбу дочери. Но Ольга помнила, что хомяка принес папа, и слышала, как на кухне он говорил маме, что Ольге нужно научиться о ком-то заботиться. Жорик поселился в трехлитровой банке. Ольга к нему даже не подходила. Наташа кормила его, мыла банку, укладывала дно ватой. После школы бросалась проверять, как там Жорик. Однажды Наташа решила выпустить хомяка погулять. Ольга дождалась, когда хомяк добежал, тыкаясь в ножки кроватей и стульев, до дощечки на полу, разделявшей их детскую комнату и коридор, и хлопнула дверью. Наташа, уверенная, что за Жориком присматривает сестра, отвернулась к игрушкам. На хлопок она отреагировала. Оглянулась и увидела Жорика, прижатого тяжелой деревянной дверью к косяку. Тельце хомяка с перебитым позвоночником стало длинным и гибким. Наташа разревелась и кинулась к домашнему любимцу. В последний момент отдернула руку – побоялась дотронуться до мертвой тушки. Ольга подошла, взяла хомяка за лапу и отнесла в мусорное ведро. Наташа рыдала. Вечером мать устроила разборку. Ольга сказала, что дверь сама захлопнулась. Но она чувствовала, что отец ей не поверил. Перед отцом было стыдно. Но и радостно оттого, что Наташа стала совсем некрасивой – красной, с опухшими глазами и носом. Радостно оттого, что сестра страдает.

Привезенную вместо Жорика черепаху без имени, которую Наташа торжественно вынесла во двор похвастаться перед друзьями, Ольга выбросила в кусты. И, сидя на качелях, спокойно смотрела, как плачущая Наташа роется в песочнице, разыскивая черепаху.

Наверное, после этого, по воспоминаниям Ольги, мать посадила ее на таблетки. Заставляла пить по одной три раза в день. Мать говорила, что это витамины. Особенные, которые можно пить только Ольге, а Наташе нельзя. Ольга поначалу обрадовалась – у нее есть хоть что-то, чего нет у сестры. Но дня через два стала выбрасывать таблетки в форточку. После таблеток ей хотелось спать. Притуплялось чувство ненависти к сестре. Ольге становилось все равно. В метании таблеток в щель форточки она достигла успехов. Если первые таблетки ударялись в стекло – мать орала, доставала новую из упаковки и следила, чтобы Ольга проглотила, даже рот заставляла открыть для проверки, то потом Ольга исполняла трюк с глотанием убедительно – якобы клала таблетку в рот, делала глотательное движение и, когда мать отворачивалась, метала таблетку в форточку. Она слышана, как мать говорила отцу про нее и про таблетки: «Не помогают, как мертвому припарка». И испугалась – решила, что для матери она уже умерла.

И решила сделать что-то хорошее, что-то самое лучшее, чтобы мать ее заметила и похвалила. Ольга достала из холодильника курицу и поставила на плиту сковородку, как делала мама. Налила масло, положила курицу на сковороду и ушла. Когда из кухни потянуло горелым и повалил дым, Ольга испугалась. Она схватилась за ручку сковородки, уворачиваясь от масляных брызг, обожгла руку и бросила сковороду на пол. На линолеуме остался след почему-то в форме курицы. Ольга выбросила обуглившуюся тушку в мусорное ведро, помыла пол, проветрила кухню, но след так и чернел строго посередине. Мать, вернувшись с работы, Ольгу отлупила. Больше она не пыталась угодить матери. След на линолеуме, с годами посветлевший, так и остался напоминанием о том дне.