Будика встретил дьякон, молодой крепкий туронец, от оклика которого зазвенело эхо:

— Здравствуй, брат! — он говорил на латыни. — Чем я могу тебе помочь?

Будик облизнул губы:

— Можно увидеть… святого отца?

— Тебе повезло. В такую погоду он любит совершать двадцатимильную прогулку, если нет службы. Но сегодня у него полно письменной работы: письма, донесения, ну и все такое. — Дьякон рассмеялся. — Если он не захочет прерваться, то значит я не угадал. Держись, брат, схожу узнаю.

Растерянный Будик стоял и переминался с ноги на ногу, думая о том, как ему высказать, чего он хочет, и хочет ли вообще; он пытался помолиться, но понял, что слова застревают в горле.

Вернулся дьякон.

— Ступай, да благословит тебя Господь, — сказал он.

Будик знал, как пройти по коридорам в ту комнату, где Корентин работал, учился, там же готовил себе скудную пищу, спал на соломенном тюфяке и произносил молитвы. Кажется, со времен причастия здесь произошла перестановка; скромность кельи не уступала аккуратности. Дверь была открыта. Будик робко вошел. Корентин повернулся от стола, где был разбросан папирус и письменные принадлежности.

— Входи, сын мой, — произнес он. — Садись.

— Отец, — кашлянул Будик. — Отец, мы можем поговорить наедине?

— Можешь закрыть дверь. Но Господь услышит. Чего ты хочешь?

Вместо того чтобы взять другой стул, Будик опустился перед высоким седым человеком на колени.

— Отец, помоги мне, — умолял он. — Я попал в лапы Сатаны.

Губы Корентина едва заметно дернулись, но тон смягчился:

— О, но может все не так уж и плохо. Полагаю, что достаточно хорошо тебя знаю. — Он положил руку на белокурую голову. — Если ты и впрямь заблудился, не думаю, чтобы уж очень далеко. Сначала давай помолимся вместе.

Они поднялись. Корентин повысил голос. Будик в ответ затрепетал.

Молитва его подбодрила. Теперь он мог хоть что-то говорить, хотя для этого приходилось расхаживать по комнате взад-вперед, сжав руку в кулак и не поднимая глаз на сидящего перед ним слушателя.

— Когда-то мы были счастливы, ее недавно крестили, для нас обоих это первый брак… С тех пор как пять лет назад она потеряла нашего ребенка и могла сама умереть, если бы не послали за королевой Иннилис, она… Меня отвергает. Ссылается на плохое самочувствие… говорит, что вся ее неряшливость из-за этого… Во мне оживает животная похоть. Порой я ее принуждал… Прости меня, Господи, если можешь, я подумал, как было бы легче, если бы она умерла еще тогда. Сегодня я отправился на поиски проститутки…

Он аж взмок.

— Ты слишком измучился, сын мой, — утешил его Корентин. — Твою душу осаждает сатана. Но ты не сдавался до этого дня, не сдашься и потом. Небеса всегда готовы прислать поддержку.

В заключение Корентин сказал:

— Чем труднее битва, тем великолепнее победа. Многие мужчины, и даже женщины, страдали наподобие вас. Но нет худа без добра. Бог придумал брак не для удовольствия, а для того, чтобы род смертных продолжался. Его радует, когда удовольствием жертвуют. Немало христианских пар, мужчин с женами, принесли подобную жертву. Они отказались от плотских отношений и живут как брат с сестрой, возвышая тем самым Его. Сможешь ли ты так, Будик? Конечно, бездетный брак — ведь вне всяких сомнений бедная Кебан теперь бесплодна — такой брак печалит, — нет, я хочу сказать, печалит не божественное предназначение, а… самое ужасное, что теперь он ничего не значит для спасения, а так — это ничто иное, как терпимость. В том случае, если вы с ней объединитесь в чистой любви к Господу. Будик, это будет непросто. Знаю, это будет совсем не просто. Приказывать тебе я не имею права, могу лишь дать совет. Но заклинаю подумать. Подумай о том, как мало у тебя хорошего сейчас, насколько это жалко и ничтожно, а затем представь, как много чудесного можешь приобрести навечно.

Будик вышел из церкви. С того момента, как он туда вошел, солнце сильно опустилось. В ушах звучало благословение Корентина.

Машинально он направился по дороге Лера и вышел через Верхние ворота. Два раза мужчина едва не натолкнулся на повозку. Его обругали возничие.

Никакой клятвы Будик не дал. Ему казалось, что он еще созреет для этого, а пока в голове сумятица. Грязная дорога, на самом деле всего лишь нечто большее, чем тропа, свернула с Аквилонской дороги вправо, по направлению к холмам над долиной. Он повернул туда, надеясь найти место, чтобы побыть наедине с Господом.

Вокруг него все наполнялось юным летом. Воздух был тих, а его тепло насыщено ароматами земли, зелени и цветов. Снова и снова кричала кукушка, словно голос матери, смеющейся своему новорожденному. Над тропой склонились деревья — тис, каштан, вяз — их листья окаймляли ее золотисто-зеленым сводом; на их тенях искрился солнечный свет. Между их сводов ему открывался широкий вид на башни над Исом, на мыс Pax, суровость которого смягчала зелень, и где-то там вдали на бушующую соленую синеву. Сновали птицы, порхали бабочки. Издалека, оттуда, где на склоне холма гнездились усадьбы, до него донеслось мычание коровы, — земля томилась от любви.

Послышался стук копыт. На повороте дороги появился отряд всадников.

Будик посторонился. Они подскакали ближе, полдюжины молодых людей с обветренными лицами на горячих конях, — в основном суффеты, но среди них Будик узнал Карсу, римского молодца, который вот уже второй сезон проводил здесь, занимался с учеными людьми города, одновременно трудясь над тем, чтобы получше обустроить отдаленные торговые поселения. Всадники были одеты в светлую и яркую одежду. От них веяло радостью.

Будик узнал и одного из коней в эскорте: лучший жеребец короля, Фавоний, уже ставший чемпионом гонок в амфитеатре и на воле. Он ржал и брыкался. На лбу на яркой гнедой шкуре сияла белая звездочка.

На его спине восседала принцесса Дахут. Женщина не должна ездить верхом, в замешательстве подумал Будик, сейчас время месяца для подобных развлечений особенно опасное. Грациллоний не должен был этого допустить. Но разве кто откажет принцессе Дахут? Движениями она так сливалась с животным, что казалась кентаврессой. На ней была мальчишеская одежда: свободная туника и облегающие штаны, и коль запрета не существовало, вот и осмелилась так одеться девушка в маленьком седле, которая больше правила коленями, чем руками. О эта алебастровая белизна с голубыми прожилками, сужающаяся по направлению к розовым ногтям… тяжелые янтарные косы… лазуритовые глаза…

Она остановилась. Спутники тоже.

— Эй, Будик, — окликнула она. В четырнадцать с половиной она утратила шутливую сладость голоса, свойственную ей в детстве; появились хрипловатые нотки, но звучали они твердо. — Рада тебя видеть. Ты разве недостаточно нашагался на маневрах? Что тебя сюда привело?

Он стоял, не в силах вымолвить ни слова. Зато бойко ответил исанский молодец:

— Что могло его сюда привести, помимо надежды повстречать вас, госпожа?

Она засмеялась и отмахнулась от льстеца легким движением пальцев. Затем спросила:

— Как прошли учения? — потом присмотрелась. — Ты печален, Будик. В такой замечательный день?

— Нет, — ответил он, — не тревожьтесь, моя госпожа.

— О, но ведь я беспокоюсь. Разве не я Удача легионеров? — Улыбка Дахут стала нежнее. — Наверно, нетактично дольше тебя расспрашивать. Да будет добра к тебе Белисама, к смелому воину моего отца и моему другу… Вперед! — это был призыв. Отряд с безрассудной быстротой направился назад в сторону Иса.

Будик долго провожал их взглядом, пока они не скрылись из глаз. В воздухе как будто бы остался новый аромат.

«Когда Иннилис спасла Кебан жизнь, — неторопливо думал он, — я поклялся, что всегда буду в распоряжении галликен. Это не понравилось отцу Корентину. Может, за это меня Господь и наказал? Но за что? Что плохого в том, чтобы служить тебе, Дахут, дочери моего центуриона? Дахут, Дахут!»

Наконец, все было готово. На кургане богини Медб в Темире Ниалл Девяти Заложников устроил величайший забой. Дым от костров, на которых готовилось жаркое, поднимался до небес, а народ объедался мясом до тех пор, пока многие не увидели вещие сны. Наутро толпа поднялась и направилась на север.