Опершийся на решетку лифта бывший фронтовик в лифтерской униформе качает головой, указывает на грузовой подъемник в конце ремонтируемого коридора. Похоже, честь воспользоваться кабиной люкс выпадает только в день приезда в гостиницу. Или же лифт работает по определенному графику. Или же старик объявил забастовку. Спотыкаясь о кучи строительного мусора, я пробираюсь к стальной двери. С ума сойти, как быстро человек здесь покоряется судьбе. У тебя идет кровь из носа, разлаживается работа кишечника, полицейские вымогают деньги, водители давят насмерть, ученые официально признают существование чудес, ничто не поддается рациональному объяснению, а за возмещением морального и материального ущерба – просьба обращаться к Хуану Диего.
Прежде чем дверь грузоподъемника полностью закрывается, я замечаю Кевина, который, увидев, что я смотрю на него, тотчас отворачивается. Он мне нравится, хотя я вовсе не уверена, что меня к нему влечет. Пожалуй, я нахожу его трогательным. Я до такой степени отвыкла от мужчин, взяв в привычку смотреть лишь на одного из них, да и то оглядываясь назад… Что изменилось в моей жизни с тех пор, как я обрела статус «свободной женщины»? Однажды я согласилась поужинать со своим пневматологом. Вторично попытала счастья, проведя выходной со стоматологом. И даже совершила горное восхождение со встреченным в спортивном клубе адвокатом. Я отказываюсь верить, что все мужчины, за исключением Франка Манневиля, ничем не отличаются друг от друга, что они хотят только одного, и вовсе не любви, что любое новшество возбуждает их, но только постоянство приносит истинное наслаждение, что их ребячества – отнюдь не черта характера, а всего-навсего каприз инфантильных взрослых. Я тщетно борюсь с подобными предубеждениями: мой личный опыт каждый раз подтверждает, как глубоко я заблуждаюсь, будучи столь терпима по отношению к противоположному полу.
Итак, ошибка чиновника из института культуры оставила у меня не такой уж неприятный осадок смутного возбуждения. Когда я в последний раз играла? Играла в женщину, желающую нравиться, быть соблазненной… Вряд ли виной пробуждению моей чувственности стал влажный жаркий воздух Мехико, скорее это парящее марево допускаемого сверхъестественного, этот всеобщий настрой относиться к Божьей благодати как к данности дает мне жажду флиртовать, желание сблизиться, ощутить чью-то руку в моей руке и тяжесть чьего-то тела…
Я пытаюсь остыть под тонкой струйкой ржавой воды, выбивающейся из душевого шланга, потом выливаю на себя бутылку ледяной минералки из мини-бара. Накидываю банный халат и раскладываю на кровати все имеющиеся у меня комплекты нижнего белья. Мне предстоит выбор из шести возможностей. Грабитель забрал только флакон духов «Герлен», еще из запасов моей матери. Я усматриваю в этом шанс, если не предзнаменование. Мне предоставляется случай более не скрываться за ароматом респектабельных духов. Не заглушать естественный запах тела, дать моим феромонам вырваться наружу и, чем черт не шутит, привлечь обоняние самца. Я выбираю лиловый бюстгальтер и облегающие трусики, приобретенные в беспошлинном магазине в токийском аэропорту по возвращении с офтальмологического конгресса, подхожу к треснувшему зеркалу, чтобы немного накраситься, улыбаюсь собственному отражению. Так я нравлюсь себе чуть больше, хоть мне немного и стыдно. В любом случае мои усилия оценить будет некому: Кевин Уильямс, конечно же, верный муж – асексуальный и неприступный. Но имею я право проветриться после всех этих церковных историй и немного помечтать о понравившемся мне мужчине, даже если моим фантазиям суждено остаться безответными.
Решив обойтись без комбинации, которая уберегла бы меня от просвечиваний, я надеваю прямо на голое тело длинное черное полупрозрачное платье из крепа, которое беру с собой в каждую поездку, но никогда не решаюсь надеть. Преимущество этой страны специй в том, что за три приема пищи я похудела как минимум на полтора размера.
Я мнусь перед телефоном, убеждаю себя, что он в любом случае не работает и что с психической точки зрения Франку, в преддверии операции моей пациентки, лучше не слышать моего голоса. Хотя не только поэтому. Только сейчас я осознаю, насколько мучительна была для меня последняя проведенная у него ночь полтора года назад. Утром, спускаясь в лифте, я обнаружила, что оставила серьги в ванной комнате. Пришлось подняться обратно. Мое полотенце уже крутилось в барабане стиральной машинки. Я чуть было не заплакала. Ладно бы он просто повесил на его место чистое, на случай появления другой женщины. А так, первое, что он сделал после моего ухода, – определил меня в грязное.
Кевин Уильямс в клубах дыма из выхлопной трубы работающего мотора слоняется взад-вперед у входа в отель. Оставив без внимания мой паутинный наряд роковой соблазнительницы, он приглашает меня немедленно подняться в микроавтобус, где остальные уже томятся в атмосфере истерии. С непринужденной улыбкой я прохожу на свое место. Историчка барабанит квадратным ногтем по замку вечерней сумочки, химик подчеркнуто демонстративно листает свой блокнот, а астрофизик рисует на запотевшем стекле фигурки уродцев.
На закате, в ледяных дуновениях кондиционера, с горящим от нехватки кислорода горлом, мы выезжаем за городскую черту. Сидящий рядом со мной и подскакивающий на ухабах Кевин под конец склоняет свою голову к моей. Меня вдруг осеняет любопытнейшая мысль. Я, вне всяких сомнений, единственная в этом микроавтобусе, кто не верит в загробную жизнь. Если предположить, что нас переедет грузовик и мое сознание выживет, у меня будет лишь две возможные реакции: признать свою ошибку или отказаться признать, что я мертва. Ведь, согласно постулатам квантовой физики, утверждающим, что наше видение вещей формирует реальность, получается, что загробный мир не существует для тех, кто в него не верит, и спорить больше не о чем. Если, конечно, остальным покойникам не подвластно организовать для нас приемный пункт, адаптационный сад… Интересно, как бы встретил меня Хуан Диего. И, если они воссоединились на небесах, как Мария-Лучия, о чьем существовании все позабыли, относится к этому земному домогательству идолопоклонников, желающих канонизировать ее мужа.
. Меня будит раскат грома. За окном кромешная тьма, отец Абригон, завладев подключенным к приборной доске микрофоном для туристов, откашливается в громкоговоритель прямо у себя над головой. Мои коллеги распрямляются, водя по сторонам заспанными глазами.
– Мы подъезжаем. Надеюсь, вы без труда поймете, что из соображений учтивости и в целях соблюдения протокола нам придется отужинать дважды. Еда, вероятно, будет из одного и того же ресторана, поэтому настоятельно рекомендую избегать морепродуктов и апельсинового сока. Пейте текилу – пока что не придумано ничего надежнее…
– …чтобы заручиться единодушием экспертов, – добавляю я на ухо Кевину.
Он вздрагивает и отскакивает от меня к подлокотнику. Остается только гадать, что на него так подействовало: мои феромоны или же мое зубоскальство. Я протираю запотевшее стекло. Еще десяток «лежачих полицейских» – и мы въезжаем в одну из деревушек, которые уже имели честь созерцать во время сегодняшней послеобеденной прогулки. Тогда был час сиесты, теперь вся центральная улица запружена приветствующей или освистывающей нас – сложно сказать – разгоряченной толпой, стучащей по бокам автобуса, посреди транспарантов, напоминающих, что именно здесь родился Хуан Диего.
Мы сворачиваем на стоянку, охраняемую солдатами в полевой форме, и шофер припарковывается перед неким подобием мотеля в неоацтекском стиле, освещаемым факелами. Проходим по красному ковру, по обеим сторонам которого стоят музыканты в сомбреро и с напомаженными усами, размахивая у нас перед носом помпонами и гитарами, с выражением несказанных страданий на лице.
На верхних ступенях лестницы нас встречает сложивший руки в форме победного «V» офицер в перчатках. Отец Абригон, зажав в руке полиэтиленовый пакет, похлопывает его по плечу, представляет нас, после чего направляется в туалет. Через пару минут он возвращается уже в сутане, с футболкой, убранной в пакет, в то время как офицер завершает приветственный церемониал и улыбается в объектив фотографа в армейских штанах, отвечающего за увековечение наших рукопожатий на пленке.
