Женщина фыркнула, но ничего не сказала.
Она прошла мимо костра, расположенного у входа в кольцо замковых стен. Возле него держались дозорные, будто грелись. Погода в это время года стояла переменчивая, ясное небо, только недавно сиявшее всем богатством своей синевы, затянуло тучами, повеяло промозглым влажным ветром. Они не могли мерзнуть по-настоящему, но само предощущение холода потянуло их к огню. Да и огня-то особого влажный валежник не давал — дым да копоть.
На дворе друг за другом гонялись куры, в лужах шлепали гуси. Служанки, шныряющие по двору, отгоняли их с дороги, но осторожно — гусиные щипки не шутка, это неприятно. Если не считать одинокой башни аж в три этажа, остальные постройки были самые простые, приятные для глаза скандинава и понятные им — бревенчатые стены, увенчанные сетью стропил и крышей, когда дранковой, а когда и соломенной, одна большая зала то разделена перегородками, а то и нет. Единственное, что бросалось в глаза любому северянину — здесь, в Британии, скотину держали отдельно, в стойлах и хлевах, а не в общем доме.
Скандинавы очень заботились о своей скотине, оберегали ее от холода и не видели ничего зазорного, чтоб отделить спальное место коровы от собственного спального места одной лишь тонкой стенкой. Правда, зимы севера Нордвегр, например, халогаландские, британцам и не снились. Они без содрогания думали о том, что зимой надо рано утром, в холод и ночь выскакивать на улицу и бежать в хлев в коровам. Рабыням и свободным женщинам Нордвегр в этом смысле жилось легче: они шли к скотине через натопленный дом, из одного его конца в другой.
Хильдрид кивала знакомым, заговаривала с ними — как с урожденными скандинавами, так и с британцами, саксами. Женщина не слишком хорошо говорила на саксонском наречии, но уроженцы островов и викинги при большом желании могли приноровиться болтать друг с другом. Кое-кто из британцев останавливал Хильдрид, расспрашивал ее о море, о новостях, о шторме и о слухах. Она отвечала, как могла. У дверей в залу, которая, как водится, служила и трапезной, и малстофой[9], где Адальстейн обсуждал со своими людьми военные проблемы. Проблем всегда хватало, а после ужина, с кружкой слабого пива в руке, обсуждать дела намного приятнее.
В зале столы расставляли не совсем так, как принято в Нордвегр, не друг напротив друга с проходом посередине, а «перекладиной», и почетные места, разумеется, считались иначе. Вдоль короткой стены зала ставился «высокий стол», за которым сидели хозяин, его жена и сыновья, а также самые почетные гости. По сторонам этого стола тянулись два длинных — до самого входа, вдоль обеих стен, оставляя посреди пустое место — там зимой пылал очаг, обложенный камнями. Дым, клубясь, поднимался к стропилам, а оттуда выходил наружу через два больших волоковых окошка. Слуги ходили с блюдами мимо очага, им удобно было греть мясо на огне и подавать гостям. Хильдрид уже привыкла, что здесь правый и левый стол не различались по почетности, значение имела лишь близость к хозяйскому креслу. Место Гуннарсдоттер было за правым столом, недалеко от середины, но ближе к Адальстейну.
Она едва успела войти в залу, как ее заметили, и кто-то крикнул:
— Эй, Хильдир! С возвращением!
Хильдрид уже не спорила, когда к ней обращались, как к мужчине, именовали мужским именем. Сперва путать стали британцы, ухо которых не чувствовало большой разницы между женским «Хильдрид» и мужским «Хильдир». Потом им начали вторить скандинавы. Вскоре после смерти Регнвальда многие из тех, с кем она общалась, сталкивалась в жизни и даже ходила вместе в походы, забывали о том, кто она на самом деле. Женщина привыкла. Ей и самой иногда казалось, что в ней осталось немного женского. Порой естество давало о себе знать, но в такие дни, прежде чем ложиться вместе с Альвом, она пила отвар ромашки, собранной ранней весной — только головки и нераспустившиеся цветки, называемые «пуговками»…
Только с Альвом, ни с кем другим. Этот воин преданно служил ее мужу двадцать четыре года назад, и в бою постоянно следовал за Гуннарсдоттер — охранял от опасности. Она видела в нем отражение воли Регнвальда, и порой, в забытьи страсти, ей казалось, что она лежит рядом с супругом, слышит его дыхание, чувствует его прикосновения.
Но рожать от Альва все равно не собиралась ни при каких обстоятельствах. Потому и пила ромашку.
В пиршественной зале, как всегда, было очень шумно. Хильдрид заняла свое привычное место на широкой скамье, у одного из столбов, подпирающих крышу. По счету британского королевского двора изгнанница из Северной страны сидела высоко, а с нею ее ближайшие сподвижники — Альв, Торстейн, Хольгер. Слуги никогда не обносили ее блюдом, Адальстейн, которого она про себя привычно называла конунгом, то и дело милостиво к ней обращался, словом, Хильдрид Вороново Крыло, дочь Гуннара была здесь в чести. Не на что жаловаться.
— Эй, Хильдир, подзадержался ты нынче! — крикнул ей через залу другой уроженец Севера, дан Фроди. — Не расскажешь, в чем дело?
— Расскажу, — пообещала она.
Не стоило обращать внимание на его оговорку. Викингу так было проще. Все-таки, женщина на кормовой скамье, у правила, женщина в кольчуге и при мече на боевом корабле, более того, женщина во главе отряда воинов — вопиющее нарушение всех традиций. Многих подобное нарушение приводило в ужас. Им казалось, что ломается исконный миропорядок, вселенная начинает крениться, небо вот-вот упадет на землю, и, заводя глаза к небу, они вздыхали: «О, времена, о, нравы…» Для собственного спокойствия блюстители традиций старались забыть о необычности Хильдрид, и обходились с ней так, как привыкли со своими соратниками.
Остальные, в первую очередь воины отряда Гуннарсдоттер, просто не обращали внимания. Какая разница? Главное, что она справляется с делом, отлично распоряжается на своем драккаре, не боится битв и не отдает глупых распоряжений. Кроме того, она удачлива, для вождя это очень важно. Ей самой тоже было все равно. Хильдир, так Хильдир.
В трапезную, как водится, первыми собрались скандинавы, привычные к тому, что на их родине к столу созывали строго два раза в день, и опоздание считалось крайне непристойным поведением. Почти все они уже сидели на своих местах, ожидая, когда будут подавать мясо. Британцы не торопились, как и их король. Адальстейн опоздал к урочному времени, но как только он вошел, встрепенувшиеся слуги тотчас понесли ему блюда с лучшим мясом, до сего момента томившимся на огне… Не слишком перестоявшимся, надо отдать должное. Когда до Хильдрид добрались остатки окорока, женщина смогла убедиться, что угощение не хуже, чем обычно.
Она подставила кружку, и слуга налил ей эля. Ловко налил — ни капли не брызнуло на земляной пол, устланный соломой. Привычно орудуя ножом, женщина нарезала мясо с окорока большими ломтями, а кость швырнула под стол, собакам: так поступали все. Подцепила ломоть на кончик ножа. Мясо еще парило, истекало соком и остатками крови — женщина с наслаждением впилась в него зубами. Ощущение голода, которое перегорело в ней, возродилось вновь от дразнящего аромата жаркого.
— Славно кормят в доме этого конунга, — произнесла она, словно наизусть из саги.
Альв едва повернул к ней голову.
— Уж так тебе нравится его хлеб, что ты о севере вздыхаешь, — проворчал он и забрал у нее один из мясных ломтей.
Хильдрид лишь пожала плечами. Все верно, но разве может быть иначе? Кто может не мечтать о родной земле? И при чем тут щедрый на еду конунг Британии?
Началось, как всегда, с мяса, потом слуги понесли и овощи. Похлебку разливали в миски на троих-четверых, но дочь Гуннара едва тыкала туда ложкой — она не привыкла к «травяной еде». Повара Адальстейна кидали в котел самые разные овощи и травы, далеко не все из них были знакомы уроженке Нордвегр, многим она не доверяла. К примеру, той же репе, которой у нее на родине кормили свиней. Не признавала грибов. Зато местные пиво, эль и сидр ей очень нравились. И, конечно, рыба и мясо. Впрочем, то и другое почти везде одинаково.
