— Я помню этот туннель, — сказал Ник.

— Не долетев до света, я почувствовала, что Майки тянет меня куда-то. Он закричал: «Нет, нет!» — и дёрнул; мы закрутились. Я всё ещё была так зла на него, что начала осыпать его ударами. Он тоже в долгу не остался — колотил, таскал за волосы, а я отталкивала его, словом, толком не успев ничего сообразить, я проломилась сквозь стену туннеля и потеряла сознание, ещё не долетев до земли.

— Ну в точности то же самое, что случилось со мной и Алли! — сказал Ник. — Мы спали девять месяцев.

— Девять месяцев... — эхом отозвалась Мэри. — Мы с Майки проснулись в середине зимы. Деревья стояли голые, пути занесло снегом. Конечно, как и многие Зелёныши, мы не могли понять, что с нами произошло. Мы не отдавали себе отчёта в том, что мертвы, но знали, что произошло что-то ужасное. И в нашем неведении мы совершили самую ужасную ошибку, которую только может совершить Послесвет. Мы отправились домой.

— Но разве вы не заметили, что тонете в земле, когда идёте?

— Так ведь земля была покрыта снегом! Мы думали, что это просто ноги проваливаются в снег. Наверно, если бы мы догадались обернуться, то заметили бы, что не оставляем следов, но мы не догадались. И только добравшись до дома, я сообразила, что что-то не так. Во-первых, дом оказался перекрашен — не голубой, каким всегда был, а тёмно-зелёный. Всю нашу жизнь мы жили с отцом и экономкой — мама умерла, когда давала жизнь Майки. Отец так и не нашёл себе другую невесту. Однако теперь всё изменилось! Да, отец по-прежнему жил в этом доме, но с ним там жила какая-то женщина и двое её детей. Они были в моёмдоме, сидели за моимстолом вместе с моимпапой! Мы с Майки стояли, как громом поражённые. Тогда-то мы и заметили, что уходим в землю, и сразу догадались, что произошло. Папа разговаривал с этой женщиной, она поцеловала его в щёку... Майки принялся кричать: «Отец, что ты делаешь? Ты меня слышишь? Я здесь!» Но отец ничего не слышал и ничего не видел. И тут на нас словно что-то навалилось. Это было и земное притяжение, и тяжесть ситуации, всё разом слилось в единую, необоримую силу, которая потянула нас вниз. Видишь ли, Ник, когда ты возвращаешься в свой бывший дом, само твоё не-существование начинает так тяжко давить на тебя, что ты попросту тонешь, как камень, брошенный в воду. И ничто не может остановить твоё падение.

Майки ушёл в землю первым. Вот в эту секунду он стоял рядом со мной, а в следующую уже погрузился по самую шею, а ещё через мгновение его не стало. Исчез. Провалился сквозь пол.

— А ты?..

— Последовала бы за ним, но я успела дотянуться до кровати. Понимаешь, когда я начала тонуть, у меня проявился тот же рефлекс, что и у всех — ухватиться за что-нибудь. Я как раз была в дверях родительской спальни и в тот момент, когда ушла в землю по пояс, ввалилась в саму комнату. Пыталась дотянуться хоть до чего-нибудь, но мои руки проходили сквозь предметы, и только когда я ухватилась за ножку кровати своих родителей, оказалось, что она — твёрдая. Солидная, прочная латунь. Призрачно-солидная, как в Междумире. Я вцепилась в столбик и вытащила себя из земли, потом взобралась на кровать, свернулась клубочком и заплакала.

— Но как...

— Моя мать, — ответила Мэри, не дожидаясь окончания вопроса. — Помнишь — она умерла при родах. Она умерла на этой кровати.

— Мёртвое пятно!

Мэри кивнула.

— Я лежала долго — пока не пришёл отец и, не зная, что я здесь, не улёгся в постель со своей новой женой. Этого я перенести не смогла и ушла. К этому моменту я опомнилась настолько, что тяжесть родного дома уже не угнетала с такой силой. Я выскочила на улицу, и хотя продолжала по-прежнему тонуть в земле, но всё-таки не так глубоко. И чем дальше я уходила от дома, тем легче было идти.

— А как насчёт твоего брата? — тихо спросил Ник.

— Я больше никогда не видела его, — ответила Мэри. — Он провалился в центр Земли.

Она замолчала. В том месте, где у неё когда-то находился желудок, образовался тяжёлый комок, но зато во всём остальном теле была странная, эфирная невесомость. Души — обитатели Междумира не плавают в воздухе, как воображают живые люди, но в этот момент Мэри казалось, что она способна взлететь.

— Я никогда и никому об этом не рассказывала. Даже Вари.

Ник осторожно положил руку ей на плечо.

— Я понимаю, это ужасно — так потерять брата, — сказал он, — но может быть... может быть, я мог бы стать тебе вместо брата? — И он придвинулся чуть ближе. — Или... не знаю... Я имею в виду, может, не совсем вместо брата, а... как-то иначе...

И, наклонившись, поцеловал её.

Мэри не знала, как ей к этому отнестись. В течение всех тех лет, что она провела в Междумире, не раз встречались парни, пытавшиеся приставать к ней с нежностями. Эти парни её не интересовали, и она была достаточно сильна, чтобы дать им отпор. Однако здесь перед ней был мальчик, поцелуям которого ей вовсе не хотелось противиться. Но с другой стороны, она не собиралась позволить незнакомым эмоциям одержать верх над рассудком. И потому не ответила на поцелуй.

Ник смешался, приняв отсутствие реакции с её стороны за проявление равнодушия.

— Извини, — прошептал он, смутившись.

— Не надо извиняться.

Мэри больше ничего не сказала. Она закрыла свою душу на замок, спрятав все свои чувства в её глубине; теперь они не могли вырваться оттуда — так же, как сама она не могла вырваться из своего бархатного платья.

Отказ так же горек в посмертии, как и при жизни.

«Наверняка это из-за дурацкого шоколада, — думал Ник. — Нет, это потому, что я на год младше. Хотя стоп, я лет на сто младше!»

Он не стал дожидаться лифта, а устремился вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Войдя в свою комнату, он плотно затворил двери.

Конечно, у Ника это было не первое подобное переживание. Та девочка на уроках физики... нет, истории... он не помнил, да это и не важно. Главное — те, прежние чувства давно утихли. Здесь же, в Междумире, любовь не кончается. Ник раздумывал: может быть, если он как следует постарается, ему удастся просто-напросто исчезнуть? Ведь со стыда он больше никогда не сможет показаться Мэри на глаза, уже не говоря о том, чтобы провести вечность с этим стыдом...

Мэри, Мэри, Мэри... Её лицо, её имя — вот что переполняло его ум. И вдруг он осознал, что ни для какого другого имени в его голове больше нет места. А ведь оно должно там быть! Имя, которое, по словам этого маленького негодяя Вари, он скоро позабудет. Другие ребята называли его «Херши», но ведь это не его имя! Или его? Нет, его имя начиналось на «н». Нат. Ноэл. Норман. Точно, оно начиналось на «н»!

Мэри обнаружила, что мастерская игра Вари помогает ей избавиться от мрачного настроения. Этот мальчик умел извлекать невыразимо сладостные звуки из своего Страдивариуса — скрипки, в честь которой получил своё междумирное имя. Сегодня он играл «Времена года» Вивальди — одно из любимейших произведений Мэри. Собственно, «Времена года» предназначены для струнного квартета, но других музыкантов-струнников среди трёхсот двадцати Мэриных подопечных не было. Инструментов-то у них хватало: люди любят свои музыкальные инструменты, так что многие из них удостоились вечности, как, например, труба, которую переехал автобус, или рояль, упавший с шестнадцатого этажа. Несколько раз Мэри пыталась организовать оркестр, но способные дети попадали в Междумир редко, да и те не всегда выражали желание заниматься музыкой.

— Что бы тебе ещё хотелось послушать?

Мэри до того ушла в себя, что не слышала, как Вари закончил играть.

— Что тебе самому нравится, Вари.

Он заиграл что-то печальное и жалобное — Мэри не смогла определить автора. Она всегда предпочитала бодрую, весёлую музыку.

— Наверно, мне стоило бы позвать сюда Ника, — сказала она. — Уверена, ему бы тоже понравилась твоя игра.

Вари сник, страстная выразительность его игры поблекла.

— Херши? Да он подлиза и гад!