Правитель сидел во главе стола, в самом глубоком кресле с высокой резной спинкой, больше похожем на трон. Он был невысок и щупл, с короткой клочковатой бородкой, торчавшей перед клинышком, и никогда не улыбающимися глазами, холодными и подозрительными. Привлекательностью сын Нэргино не отличался никогда, особой представительностью тоже, и, наверное, именно поэтому умудрился одержать победу над братьями. Хилого Армана они не признавали за достойного противника – и совершенно напрасно. Выждав удобный момент, он взялся за дело с беспримерной жестокостью и коварством, и трон достался именно ему.
И теперь этот человек, для которого не существовало никаких ценностей, кроме собственной жизни, власти и желаний, с подозрением смотрел на собственных детей. К дочерям Арман-Улл испытывал лишь презрение, как ко всем женщинам во вселенной, тихих и незаметных сыновей, вроде Уэффа, не замечал. Впрочем, Уэффа уже и в живых-то не было – несчастный случай на охоте. Но яркий и умный красавец Руин с явными задатками лидера, который и прежде то и дело демонстрировал неповиновение, вызывал опасения, недоверие и, наконец, ненависть отца.
Но сейчас, может быть, в честь праздника, а может, предвкушая новое развлечение, правитель выглядел благодушным, довольным, и сперва не замечал нелюбимого сына и дурнушку-дочь. Моргана, старательно расправив платье, присела на краешек своего кресла. Она старалась не поднимать глаз, но чужие насмешливые взгляды – все равно, были таковые или нет – обжигали ее, как кипяток. Против воли принцесса, всегда хранящая в сердце память о своей уродливости, залилась краской, которая покрыла ее лицо неровными пятнами, похожими на вмятины от пальцев, и сделала лицо еще более одутловатым.
Руин, расположившийся в кресле с удивительной смесью церемонности и вольготности, на миг нагнулся к ней.
– Моргана, успокойся, – твердо, притом едва слышно шепнул он. – Держись наглее. Наплюй на окружающих.
– Я же…
– Твоя внешность – только твоя забота. Не их собачье дело.
Непривычная грубость его лексики на мгновение успокоили ее. Но вместе со спокойствием пришла досада. «Ему легко говорить, – с раздражением подумала девушка. – Он – красавец. Вон, как на него смотрят все эти дамы. Глаз не отводят». Подумала – и тут же устыдилась. Точно в соответствии с идеалами строго-патриархального мира Провала, Моргана была робким и кротким существом. Ей не следовало так поступать и даже думать таким образом не следовало. Кроме того, она любила брата всей душой, и непривычная зависть вогнала ее в еще более густую краску. Жар пробил ее, слезы выступили на глазах.
Шурша длинной шелковой одеждой, к Руину подошел распорядитель торжества, он же – церемониймейстер, чопорный высокий старик, с поджатыми губами, рассеянным взглядом, устремленным в себя, и злыми чертами лица. Целью его жизни были лишь две вещи – старые обычаи и сплетни. Он старательно поклонился принцу – в его действии не было ничего, кроме удовольствия от выполнения своего долга. Руин бесстрастно смотрел на него и не думал отвечать… впрочем, по тем же традициям он мог поступать и более высокомерно.
Старик холодно скривил губы. Голос у него остался ровным.
– Ваше высочество, где ваш брат? Ужин пора начинать.
– Наш брат Дэйн спустится через несколько минут, – ответил Руин, безотрывно глядя на что-то, видимое только ему одному. Может, пятнышко на мраморной стене? – Он задерживается не по своей вине.
Церемониймейстер поклонился, но в тот же момент правитель дал знак слугами, и на стол понесли блюда с яствами. Ужин начался, в то время как один из принцев еще не сидел за столом – вопиющее нарушение традиций и проявление ужасающего неуважения к особе царствующего дома. По виду Армана-Улла можно было подумать, что он просто забыл о существовании своего младшего – четырнадцатилетнего – сына, он с удовольствием подворачивал манжеты над огромным блюдом с жареной бараниной.
– А что с Дэйном? Почему он медлит? – тихо спросила Моргана.
– Занят, – Руин улыбнулся. – Чистит от копоти свою курточку.
– Он опять что-то взорвал? И теперь прячется?
Дэйн обожал химические опыты, время от времени смешивал что-то такое, что смешивать нельзя, в результате происходил большой «бум», и приходилось ремонтировать его покои. Реактивы ему привозили из далеких миров, качественные, мощные.
Руин слегка качнул головой, нагнулся к сестре и шепнул:
– Он не придет, Моргана, но Уллу совершенно не нужно знать, почему.
Она испуганно улыбнулась брату, помолчала. Принц сдержанно улыбался и не торопился объяснять.
– Но почему же? – рискнула настаивать она. – Это просто выходка?
– Нет. Наш отец никогда не скрывает, когда собирается делать гадости родственникам. Правитель, похоже, что-то задумал в отношении него, а Дэйн решил посадить папу в галошу. Сказанное наедине все же не имеет той же силы, что произнесенное публично.
– Что-то серьезное?
– Не знаю. Но после проклятия, которое Улл два года назад наложил на Дэйна, хорошего ожидать не приходится.
– Я боюсь…
– Спокойно, Моргана. Все нормально.
Если и был кто-то, кого правитель ненавидел больше среднего сына, то это самый младший сын, Дэйн. Четырнадцатилетний подросток порой становился совершенно несносным, доводя до белого каления даже мать, но в юном безобразнике не было зла. Все свои шалости он предпринимал от чистого сердца, уверенный, что окружающим от этого будет только лучше. Вот и химические опыты, держащие в страхе окружающих, должны были, по его мнению, в будущем принести людям несомненное счастье. Какое именно – он еще точно не знал.
Пожалуй, подумала Моргана, Дэйну и в самом деле лучше не попадаться папе на глаза с тех пор, как капли одного из его реактивов однажды ночью испортили в тронной зале паркет и ножки старинного трона. Тогда же юный принц, решив, что изъеденные ножки трона выглядят непредставительно, выкрасил их красной краской, а потом еще добавил желтенькие фосфорические завитки – для красоты. Когда Арман-Улл поутру увидел, во что превратился прадедовский трон, он поскользнулся на паркете и грохнулся на пол. Самое худшее было в том, что правитель вошел в тронный зал не один, а со своими гостями.
Моргана не удивилась бы, если б после этого венценосный отец решил изгнать сына, или придумать что-нибудь похуже. В своем мире правитель был самовластен, мог сделать что угодно, в том числе и с собственными домочадцами. Здесь оставалось лишь надеяться, что он на какое-то время позабудет о существовании младшего сына, пока воспоминания о его выходке не сгладится из памяти.
На стол несли блюдо за блюдом. Больше всего правитель любил баранину и птицу, и этих блюд оказалось в изобилии. Гости и придворные оживились, но, помня о традициях, терпеливо ждали, пока Арманн-Улл выберет себе самые лакомые куски, пока оделят мясом принцев и принцесс. Птица была самая разная – от гигантских и весьма своеобразных стейков из страуса до мелких пичужек вроде колибри, запеченных в сметане. Должно быть, поварам пришлось изрядно попотеть, потроша птичек, размерами не слишком отличающихся от бабочек.
Руин с отвращением ковырялся в куске пирога с ломтями индюшатины. Рядом Моргана деликатно покалывала вилочкой печеную с виноградом перепелку. Маленькая птичка, помещающаяся на женской ладошке – единственное, что сестра съест за весь вечер, принц прекрасно это знал. Некрасивая дочь Армана-Улла изнуряла себя диетами достаточно долго, чтоб понять – все эти ограничения абсолютно бессмысленны, но на решимости Морганы лишать себя еды здравый смысл не оказывал никакого влияния. Она не надеялась похудеть, но, угнетаемая укорами матери, досадой отца и презрением окружающих, продолжала соблюдать строгую диету.
Обычно принц жалел сестру, но иногда, в минуты дурного настроения, ее кротость и покорность начинали его раздражать. Он готов был защищать ее от насмешен, но иногда позволял себе подумать о том, как бы все было просто, имей она мужество ни на кого не обращать внимание. Что ей до мнения слуг? А до мнения отца? От Армана-Улла она могла дождаться только одного признания ее значимости – немедленную выдачу замуж. А замуж Моргане нельзя. Ни в коем случае – Руин это помнил твердо, и не понимал, почему сестра отказывается понимать, что от ненавистного брака пока ее обороняет только внешность.
