– А, ну-ка, дай я тебя внимательно рассмотрю! – требовательно развернула меня от портрета, вошедшая в комнату Катерина Ивановна. – Не коротка ли юбка?

– Юбка короткая? – удивилась я и, тут же, по привычке, сложившейся за десятилетия, принялась оправдываться. – Всего то, до середины бедра. Просто, я свои брюки, в которых приехала, испачкала. Пришлось, перед приходом к вам застирывать и переодеваться… А, вообще то… – опомнившись, подошла я к женщине и, поцеловав ее в лоб, обняла. – Я уже большая девочка и сама себе дизайнер.

– Большая девочка, – пробормотала растерянная Катерина Ивановна. – И когда только вырасти успела… Но, знаешь, по правде говоря, тебе идет. Ноги у тебя прямые и длинные, такие же, как сама… Какой у тебя рост?

– Всего то метр, семьдесят шесть, – скромно потупилась я.

Женщина сняла с моей спины руки, глянула на бабушкино фото и вынесла строгий вердикт:

– Переросла уже Нилу на семь сантиметров. Я ее в школьном медпункте измеряла. И рост и вес. У нас тогда, три года назад, при моих метре пятидесяти восьми, он получился почти одинаковый. В смысле, вес… Но, фигура у нее была, как у молодой и, что обидно, ела ведь все подряд, не взирая на калории, прости Господи… А какой у тебя, – стыдливо скосила она глаза на мою грудь. – здесь размер?

– Четвертый… А что, вы с бабушкой и бюстами мерились?

– Ох, что же это я?! – густо покраснев, пропела Катерина Ивановна. – Ты ведь ко мне на ужин пришла, а я тебя уже ностальгировать увлекла, на голодный то желудок. Пойдем за стол…

Время на кухонных часах-чайнике показывало без четверти одиннадцать не то вечера, не то ночи. Мы с хозяйкой застолья, уже почти прикончившие вкуснейшего сазана в сметане, грибочки с луком и, заметно убавив на тарелках разные другие разносолы, поднимали очередные рюмки малиновой наливки. На душе моей было спокойно и уютно. Как будто «выпендрежный» Катерины Ивановны камин согрел не только продрогшие за этот длинный день конечности, но и всю меня, без остатка. Вот она, магия огня…

– А, давай, Ветвяна, выпьем теперь за любовь. За ту, что была и за ту, что будет. Тебе Нила не рассказывала, как мы с ней познакомились?

– Не-ет, – стараясь сделать женщине приятное, протянула я.

– Ну, так слушай, – радостно хлопнула меня по руке «благодарная» рассказчица. – Я тогда только овдовела. Каждый день на кладбище бегала к своему Сёме на могилку. У нас с ним был счастливый брак – учительский. Мы оба по распределению сюда из Тобольска приехали. Он – свою историю преподавать, а я – литературу и русский… Нет, она тебе точно не рассказывала? – еще раз уточнила Катерина Ивановна.

– Нет. А, если и рассказывала, то я уже забыла. Так что дальше то было? – кивнула я, уже приготовившись сравнить две версии одного события: бабушкину – лаконичную и Катерины Ивановны – с книжным драматизмом.

– Так вот, иду я как то по дороге с кладбища домой и думаю: «Зачем мне жить то теперь на свете, если любимого моего рядом нет. Некому меня больше приголубить и ободрить». И так меня пробрало, что, забыв про сына своего, тогда еще мальчишку совсем, я решила с собой покончить, и побежала, сама не своя к речке через поле. Бежала я, бежала, пока не увидела на берегу твою бабушку. Она какие-то травы собирала. Мы с ней на тот момент мало были знакомы. Когда она к нам в школу приходила устраиваться, еще к прежнему директору, я ее только и видела. Ну, и мне стало стыдно при почти незнакомом человеке счеты с жизнью сводить… А потом мы разговорились…

– И что, сразу сдружились? – поинтересовалась я, вспоминая бабушкин вариант: «Я собирала гербарий на берегу для наглядного пособия по курсу краеведения, нагнулась за дербенником и вдруг, меня, прямо в воду сбила какая-то сумасшедшая с выпученными глазами. И тут же начала кричать, что я помешала ей воссоединиться с любовью всей жизни. Ну, я, для снятия истерики, влепила Катерине пару раз по щекам. Тут она и притихла».

– У твоей бабушки, Ветвяна, был великий дар убеждения, – продолжила тем временем рассказчица. – Но, подружились мы позже. Когда я с воспалением легких слегла, а она меня выхаживала… Она мне тогда такую фразу сказала, еще на берегу: «Когда теряешь все, надо постараться спасти самое главное. У тебя это сын. У меня – внучка. А любовь для нас – непозволительная роскошь». И столько горечи было в ее словах. Зато, меня они отрезвили раз и навсегда… Хотя, если бы вы раньше в Качелино приехали, то у моего Семена с его диабетом был бы шанс выжить. Я уверена.

– А что, бабушка даже за такое бралась?

– Бралась, но не всегда и не всем. У нее свои принципы были. А в последнее время она вообще мало клиентов принимала. Правда, как раз накануне своей смерти к ней приезжал один, на большой такой, то ли черной, то ли синей машине. С личным водителем, но, очень воспитанный мужчина. Я думаю, она по его заказу на Дальние Болота ходила.

– Погодите, Катерина Ивановна, – попыталась я вернуть женщину на интересующую меня тему. – Значит, бабушка и неизлечимые болезни врачевала?

– Я же говорю, не всегда и не всем. Вот, Валерычу… Юрию Валерьевичу, повезло крупно.

– Ну да, алкоголизм трудно поддается. А некоторые специалисты считают, что он вовсе непобедим.

– Да причем тут это? – подалась ко мне всем корпусом Катерина Ивановна. – У него, кроме алкоголизма в последней стадии, был «цветущий» цирроз печени. И жить ему оставалось всего ничего, если бы не Нила.

– Как это, цветущий цирроз? А Валерыч ничего мне не говорил, – опешила я.

– Так Валерыч сам не знал, по какому краю тогда ходил. А Нила не стала ему говорить. Вылечила и все, дело прошлое. Договор есть договор. Тем более, жизнь он начал, как говорится, «с чистого листа» и от почти всех своих дурных привычек избавился.

– Я думаю, что, если бы бабушка ему рассказала, то Валерыч по сей день ставил бы свечки в церкви за здоровье студента Мити.

– А я думаю, Ветвяна, – сказала женщина, печально качая головой. – что не Мите этому он должен был свечки ставить. Здесь вообще бы получилась «цепная реакция», как в химии.

– Катерина Ивановна, да что вы меня пугаете? – дрогнувшим голосом взмолилась я. – Скажите яснее, кому и за что эти самые свечки… да, что я про них?! В чем дело то?!

– Хорошо… Помнишь, ты во втором классе в колодец провалилась? – начала женщина, с трудом подбирая слова. – Когда тебя этот, чтоб его, Мишаня…. Ну, который берданкой вам угрожал, вспомнила?.. Так вот, когда тебя, через три с половиной часа, этот моральный урод достал, ты уже была без сознания и бредила. Пока тебя через всю деревню на руках несли до вашего дома, ты все звала… – наморщила женщина лоб. – бабушку, маму звала и еще какую то Наталью, нет… Натэю. Бормотала: «Натэя, поиграй со мной, не уходи». Положили тебя на кровать, раздели… а ты… – Катерина Ивановна замолчала, воткнувшись взглядом в одну точку. – … ты уже перестала дышать и как будто бы уснула, как ангел… А Нила тогда, я ее раньше никогда такой не видела, да и после, слава Богу: глаза потемнели, волосы встали дыбом… почти дыбом. Она всех нас выгнала из дома, фельдшера нашего школьного, меня, Мишаню, кого-то еще, по дороге приставшего, и закрылась с тобой одна… Я на следующее утро, в часов пять, к вам постучалась, думала, надо Нилу в чувство приводить и… готовиться к твоим, ну, сама знаешь к чему. Она мне сразу открыла, в дом пустила и только попросила, мол, тише говори, Ветвяну разбудишь. Я в слезы, конечно – подруга умом двинулась, и за ней иду потихоньку… Подхожу к твоей кровати… а ты сопишь на боку с ручкой под головкой, щечки розовые… Знаешь, Ветвяна, – Катерина Ивановна подняла на меня полные слез глаза. – я эту картину на смертном одре буду вспоминать: тебя, сопящую во сне, и Нилу, на коленях у твоей кровати, «серую» всю, но счастливую…

Мы с Катериной Ивановной сидели молча несколько минут. От моего прошлого душевного покоя не осталось и следа. В голове крутилась куча вопросов, но, я постаралась задать самый разумный из них: