– Понял.
Самойленко с кофеваркой скрылся за дверью своего кабинета.
Ангелина Львовна открыла медицинский журнал и углубилась в чтение, надеясь отвлечься. Грядущий визит Ревина вызывал у нее смутное беспокойство, природы которого она не понимала.
Закревская привыкла ко всяким неожиданностям, и волнение по поводу обычного приема раздражало ее.
– Здравствуйте! Вы позволите?
Она вздрогнула. В дверях стоял невысокий крепкий мужчина в дорогом пальто, из-под которого виднелся еще более дорогой костюм.
– Входите, пожалуйста…
– Я Ревин, – сухо представился мужчина. – Даниил Петрович.
– Ангелина Львовна.
– Теперь положено сказать, будто мне очень приятно. Не хочу кривить душой: визит к вам не доставляет мне никакого удовольствия. Это вынужденная мера.
– Вот как?
– К сожалению. Жена настояла. Я ей пообещал.
– Что ж, значит, у вас нет выбора. Проходите, снимайте пальто… садитесь.
Она заставила себя улыбнуться. Даниил Петрович показался ей отталкивающе враждебным. Он явно презирал и ее саму, и ее ремесло.
– Итак, я должен отвечать на ваши вопросы?
Ревин заложил ногу на ногу и уставился на узкий носок своего ботинка, всем видом демонстрируя, что это ему гораздо интереснее, чем доктор Закревская.
– Давайте просто побеседуем, – предложила она. – На тему, которую выберете вы, а не я.
– Вы гарантируете конфиденциальность?
– Безусловно.
– Впрочем, мне нечего рассказать вам. Но сам визит к психотерапевту… накладывает определенный отпечаток. Люди этого не афишируют. Я абсолютно нормален. Жена с чего-то вообразила, будто у меня проблемы.
Закревская промолчала. Молчал и Ревин, раскачивая носком ботинка.
– Почему вы все-таки пришли? – наконец спросила она.
– Говорю же, супруга потребовала…
– А вы, как настоящий мужчина, всегда держите слово.
– Стараюсь… – буркнул бизнесмен. – Ну, валяйте, задавайте ваши вопросы. Мое время дорого стоит.
– Представьте, мое тоже.
– Допустим, – Ревин с трудом сдерживал готовую вот-вот прорваться злость. – Что я должен делать?
– Давайте поговорим. О погоде, например.
– Вы смеетесь надо мной? Я приехал на другой конец города говорить с вами о погоде?!
– Почему бы и нет?
– Идиотизм!
– Как вам понравилась Москва, скованная морозом? – невозмутимо продолжала Ангелина Львовна.
Ревин уставился на нее с видом жертвы, которая в силу определенных причин вынуждена сносить все издевательства.
– Ну, мороз, – промямлил он. – Все белое. И что?
– Вам нравятся лед под ногами, снег, холод?
– Не очень, – передернул плечами Даниил Петрович.
– Напоминает что-то неприятное?
– Сейчас, я полагаю, вы спросите, что именно… Закревская кивнула.
– Правильно полагаете.
– И я должен буду рассказать?
– Желательно, – улыбнулась она. – Мне интересно.
– В самом деле?
Ревин иронизировал, но что-то в нем дрогнуло. Видно было, что он хочет поделиться своими воспоминаниями. Ангелина Львовна не торопила его, ждала.
– Видите ли… – усмехнулся бизнесмен. – Я ведь в прошлом альпинист, и с некоторых пор снега, льды и ветра напоминают мне горы, наши былые походы, подъемы, траверсы, ледники, солнце и… моих товарищей.
– Это вас огорчает?
Даниил Петрович задумался, склонив голову набок и разглядывая кабинет. Обстановка простая, но приятная, располагающая к отдыху. Спокойные тона стен, мебели, окно, занавешенное светлой шторой.
– В общем, да, – признался он. – Некоторых ребят уже нет в живых. А горы… они как стояли, так и будут стоять в своих вечных снегах…
– Горные снега… – мечтательно произнесла Закревская. – Красота, наверное.
Бывший альпинист нервно дернул подбородком.
– Снег красив в парках и скверах, а в горах… он страшен. Большие массивы скапливаются на крутых склонах, а потом… срываются и несутся вниз. Клубящееся белое облако, словно призрак смерти… Жуткое зрелище! – Он вздрогнул. – Мой друг рассказывал, как при спуске с Эльбруса его снесло лавиной в Терскольское ущелье. Двое альпинистов пытались ему помочь, и были завалены снегом. С переломанными костями их выбросило на скальный островок…
Лицо Даниила Петровича исказилось гримасой боли.
– А вы сами…
– Бог миловал! – поспешно заявил он. – Но тот, кто однажды попал в лавину и выбрался живым из ее ледяных объятий, не забудет этого никогда…
– Вы бы хотели снова подняться на какую-нибудь вершину?
Ревин отшатнулся, как будто его ударили.
– Нет, ни за что. С этим покончено, раз и навсегда! Покончено…
* * *
– Поднимите голову повыше, – попросил фотограф. – Не то у вас получится второй подбородок.
Женщина чуть подняла голову, напряженно глядя в объектив.
– Улыбнитесь… Все. Следующий.
В дверь заглянул хозяин фотостудии «Профиль» Марат Калитин.
– Саня, у тебя очередь, – недовольно сказал он.
Фотограф раздраженно обернулся.
– Это же хорошо.
– Постарайся обслуживать клиентов побыстрее. Мне не нравится, что людям приходится ждать.
Фотограф пожал плечами.
– Как могу, так и обслуживаю…
– Неправильно рассуждаешь, – возразил хозяин. – Не «как могу», а «как можно лучше».
Калитин вышел, в очередной раз размышляя, почему его сотрудники не заинтересованы в клиентах. Может, потому, что работают не на себя, а на хозяина? Хотя, кто им запрещает заниматься частным бизнесом? Но ведь нет! Не заставишь. Каждый намерен переложить ответственность на другого, чтобы потом ворчать и небрежно выполнять свое дело.
Марат страдал от постоянной текучки кадров. Ему хотелось стабильности, хорошо отлаженной работы, дружного коллектива. Ничего не получалось. Один фотограф сменял другого, но ситуация существенно не менялась. Для Калитина подобное отношение к работе оставалось неразрешимой загадкой. Сначала он пытался что-то исправить, наладить, но со временем махнул рукой. А, плевать! В конце концов, он открыл студию, чтобы зарабатывать деньги, а не биться лбом об стену. Несмотря на досадные недочеты, «Профиль» приносил хороший доход.
Марату Калитину исполнилось тридцать пять лет. Его судьба складывалась по-всякому: то гладко, то замысловато. Одним словом, скучать ему не приходилось. Родился он в Москве, в семье спортсменов. Отец и мать Марата занимались биатлоном, достигли хороших результатов, неоднократно выступали на Олимпийских играх и даже становились призерами. Золота, правда, им ни разу не досталось, но бронза на соревнованиях такого ранга тоже почетна.
Калитины были романтиками и единственного сына назвали Маратом в честь вождя французских якобинцев.[3] Мальчик рос у бабушки в Отрадном, так как родители бесконечно пропадали на тренировках, сборах и соревнованиях. Они любили Марата, но виделись с ним редко. Бабушка Зина, женщина рассеянная и беззаботная, особо внуку не докучала ни воспитанием, ни поучениями. Она кормила мальчика, следила за его одеждой, посещала школьные родительские собрания и на том считала свой долг исполненным. Ребенок, предоставленный сам себе, познавал мир и людей, как получалось. Он с детства привык сам принимать решения, обо всем имел свое мнение и прекрасно обходился без авторитетов.
Сигнал мобильника вывел его из задумчивости. Он взял трубку.
– Слушаю…
– Ты очень занят? – спросил хорошо знакомый Марату женский голос.
– Не так, чтобы очень, но…
– Значит, свободен, – решительно сказала женщина. – Какие у тебя планы на сегодняшний вечер?
– Пока никаких…
– Поужинаем где-нибудь? Я ужасно голодная.
– Опять не успела пообедать?
– Как всегда, – вздохнула женщина.
Калитин обрадовался. Они не виделись уже целую неделю, и он успел соскучиться. Роман с Ангелиной Закревской был самым серьезным и значительным в его жизни.
Марат не относился к влюбчивым мужчинам, но все же имел на счету пару-тройку любовных историй. Его первой «роковой страстью» была одноклассница Алла – нежная, тонкая блондинка с серыми глазами. Марат страдал молча, не смея подойти к предмету своих воздыханий. Алла была строгой и правильной девочкой: всегда безукоризненно одетой, причесанной и неизменно вежливой. Она отлично училась, увлекалась философией, теннисом и классической музыкой. Марат рядом с ней чувствовал себя обыкновенным уличным хулиганом. Объяснение между ними так и не состоялось. Он робко пытался провожать Аллу домой, но это не возымело успеха. Приглашения в кино или на каток она тактично отклоняла и, наконец, объяснила Марату, что им сейчас следует готовиться к поступлению в университет, а не отвлекаться по пустякам.
