— Но Даттон тоже ее обесчестил, — прервала брата Амелия. — Его все еще можно заставить пойти к алтарю. Если мужская часть этой семьи даст свое разрешение.

— Дело вот в чем, — вмешалась тетя Мэри, прервав начинавшуюся ссору между Амелией и Хоксуортом из боязни, что Мелверли будут сплетничать о ней всю следующую неделю, — Луизы в доме нет, и, принимая во внимания все произошедшее на днях, полагаю, ее нужно найти, пока она себе не навредила.

— Она обесчещена, тетя, — сказал Хоксуорт, — уберегать ее, даже от самой себя, уже не ваша забота.

— Я смотрю, ты даже не поленился встать с дивана для того, чтобы все оценили твои слова, — упрекнула его Амелия.

Хоксуорт, бесконечно ленивый, направил свой самый энергичный взгляд на сестру. Было заметно, что Амелия оценила по достоинству эти усилия, совершенные ради нее. Разумеется, они все должны были радоваться, если Хоксуорт проявлял хоть какие-то усилия хоть по какому-то поводу.

— У вас нет предположений, куда она могла подеваться? — спросил Хоксуорт тетю Мэри, отворачиваясь от Амелии со страшно недовольным видом.

— Она в Королевском театре, — произнес чужой мужской голос.

Все обернулись на звук этого голоса. Незнакомец был высок, худ и смугл — это бросалось в глаза в первую очередь. Затем его одежда: кожаные штаны, грубая льняная рубашка и кусок ткани, заменяющий широкий пояс. Нож.

Очень большой нож, почти как короткий меч. Он сверкал при свечах завораживающим светом смертоносного оружия.

Наконец его лицо. Глубоко посаженные глаза под жгучими черными бровями. Выступающие скулы. Ястребиный нос. Угловатое лицо, требующее бритья.

Человек стоял в комнате, спиной к открытому окну. Оно было открыто, потому что дождь прекратился и вечерний ветер был свеж и прохладен.

Элинор огляделась. Возле каждого окна стояло по такому же дикому молодцу.

— Вы не будете вмешиваться, — сказал незнакомец. — Вы останетесь здесь.

— Я так не думаю, — возразил Хоксуорт.

— А вы подумайте еще раз, — сказал один из шайки, старший из молодняка.

Индейцы.

На этот раз Элинор не удержалась. Она радостно захлопала.

Если бы София была хоть немного менее утонченна, она бы восторженно захлопала в тот момент, когда Блейксли прижал Луизу к стенке их ложи и, судя по его позе, начал целовать ее до беспамятства.

Все очень хорошо складывалось без всякого вмешательства. Было так важно в подобных делах следить за тем, чтобы все продвигалось как нужно. София встала, многозначительно улыбаясь Маркему и Энн, хотя сильно сомневалась, что Маркем понимает, в чем дело. Зато она могла быть уверена, что Энн все объяснит. Выйдя из ложи и спустившись по лестнице, София легонько постучалась и вошла в ложу Мелверли.

Он был занят приятнейшим делом с Эмили Бейтс, его бриджи были в достаточной мере спущены, чтобы он смог сделать все, что нужно, юбки Эмили были задраны, ее щеки порозовели, а взгляд блуждал по театру. София улыбнулась и подмигнула ей, приложив палец к губам и наблюдая за трудами Мелверли. Ну, прямо как Геркулес, хотя, конечно, не так хорошо сложен.

Когда Мелверли, у которого был отвратительно белый зад, поросший курчавыми рыжими волосами, захрюкал в такт своим толчкам, она решила, что просто не может больше ждать и должна говорить.

София не сомневалась, что Эмили, страдающая от того, что должна изображать прилив блаженства, будет ей благодарна.

— Лорд Мелверли, — сказала она, тихо ухмыльнувшись, когда Мелверли резко остановился и пробурчал проклятие в корсет Эмили. — Как это мило, что мы с вами сталкиваемся при таких обстоятельствах. Но, полагаю, это не совсем точно. Вы сталкиваетесь сейчас с мисс Бейтс, поэтому вернее будет сказать — хорошо, что есть возможность поговорить.

К счастью, Мелверли прикрыл свой ужасно непривлекательный зад, неуклюже встал и повернулся к ней. Эмили изо всех сил старалась сдержать улыбку и принять подобающе смущенный вид. Милая Эмили просто умерла бы с голоду, если бы когда-нибудь решила зарабатывать только своими актерскими способностями.

— Вы заблудились, леди Далби? — грубо спросил он, стоя уже лицом к Софии и все еще поправляя бриджи.

— Нет, но боюсь, что заблудились вы, лорд Мелверли. Кажется, вы совсем сбились с верного пути в отношениях с вашей старшей дочерью, — сказала София, поглядывая на Эмили, которая хорошо поняла ее, умная девочка, и, что-то проворковав, оставила их в ложе наедине.

Мелверли был не очень доволен. С другой стороны, когда он вообще; был доволен?

— Луиза не ваша забота, — сказал он по-прежнему, грубо, потому как бедняга, просто не умел общаться иначе.

Это могло бы сильно огорчать, если бы не было так забавно.

— На самом деле она доказывает, что не является вашей заботой, хотя, по-видимому, лорд Генри Блейксли не отказывает себе в удовольствии, уделяя ей то внимание, в котором она так нуждается и, возможно, требует. Как вы с ней в этом похожи! Как лестно это должно быть для вас — видеть, что хотя бы одна из дочерей пошла по вашим восхитительно развратным стопам.

— О чем, черт побери, вы говорите, София? В ней не может быть ничего моего, — сказал он.

Да, грубовато.

— Лорд Генри обесчестил ее, и она так и останется обесчещенной. Это будет ей хорошим уроком.

— Я не до конца уверена, что вы так считаете. К тому же развратная жизнь, несмотря на свои привлекательные стороны, не тот путь, который большинство мужчин предпочтет для своих дочерей.

— Вы так же хорошо знаете, как и я, как и все в Лондоне, что она — не моя дочь, — сказал он.

Да, снова грубо.

— Дорогой Мелли, но ведь также говорят, что обычно все обо всем знают, кроме самого отца. А значит, вы преувеличиваете. Луиза вся в вас, начиная от рыжих волос и заканчивая упрямой волей, и, не решаюсь сказать вам это в лицо, у нее такой же острый язык. Как вы могли подумать иначе?

— Мне сказал Уэстлин, — пробормотал он. — Маргарет погрела его постель. Она даже призналась в этом однажды.

— Дорогой, Уэстлин считает, что он отец всех рыжеволосых в ближайшей округе и двоих, что живут в пятидесяти милях от города. Редкое самомнение, однако, ни у меня, ни у вас нет причин потакать ему, как вы полагаете?

Его несчастное обвисшее лицо, с бросающимися в глаза багровыми пятнами на носу и подбородке, стало более осмысленным и спокойным. Бедняжка, размышления требовали определенных усилий после разнеживающих плотских удовольствий. Что ж, им нужно было управлять, мягко вести к правильному решению.

— Ее мать призналась, — выдавил из себя Мелверли, разволновавшись, что говорило о некотором усилии быть повежливее.

— Дорогой, конечно, она призналась, — с живостью подхватила София. — Позвольте, я угадаю, как разворачивалось это представление. Тогда вы, как и сейчас, были расположены поговорить. Уэстлин приступил к своей болтовне, исключительно ради бахвальства, даже вы должны это признать. Вы обвинили ее, при этом на вашей коже еще оставался свежий запах другой женщины, а она?.. Она должна была изображать страдающую жену до самого конца, ведь вы играли Отелло и ударили ее? — София засмеялась, увидев, как он изменился в лице. — Мелли, вам просто нужно перестать жить по сценарию пьесы, которую вы когда-то видели. Что вы хотели от нее услышать? Обвинив ее, вы сами не были ни преданны, ни благоразумны. Вы наградили жену безжалостной местью. Я аплодирую ее стойкости. И любая женщина меня поддержит.

— Она могла все отрицать, — упрямился Мелверли.

— При виде вашего недоверия? — наступала София. — Да признайте же, Мелли, вспомните Маргарет такой, какая она была на самом деле, а не такой, как вы запечатлели ее в своей памяти. Могла ли она изменять вам? Разве не была она хорошей женой, не вызывала ли уважения к вашему имени?

Мелверли выглядел очень задумчиво, с налетом меланхолии, как будто собирался заплакать. Как бы это было уместно. Он вел себя отвратительно и должен был теперь раскаяться за каждую мерзость, начиная с того дня, когда связался с какой-то служанкой, и до настоящего момента.