«Слава Светлым Богам!» – подумал Ворон и глянул на лица воинов, державших рогатку. До них всего лишь десяток шагов, но у них такие глаза, словно за ним летит дракон, а не сотня хазар. Еще немного, еще мгновение, и разведчик проскочил в узкий проход закрываемой рогатки, едва не зацепив один из ее острых шипов. Он услышал, как позади стукнулась о землю рогатка, прочно зацепившись концом бруса в щели меж двух связанных здоровенных кольев, и закричал что было силы:

– Белая Вежа в осаде! Помощи ждет!

Но в этот момент где-то внутри заставы зычно заревел боевой рог воеводы, сзывая воинов в высокую боевую башню, которая стояла на углу частокола, выступающего прямо к броду, и которая была единственным приспособленным к обороне зданием заставы. Несколько стрел просвистели над головой, обгоняя скачущего во весь опор Ворона, и он увидел, как гонец, изнывая от нетерпения, свечой поднял на дыбы своего гнедого, словно приподнявшись чуть выше над землей, он наконец-то услышал смешанные с рокотом конских копыт и лязгом металла слова. Ворон прокричал еще раз свое послание, и гнедой стрелой полетел прочь, унося на своей спине несколько слов спасительной для кого-то вести.

Только теперь разведчик направил своего коня к воротам заставы и только теперь слух его различил топот ног бегущих туда же воинов, тех самых воинов, которые секунду назад закрывали рогатку и которые, наверное, спасли ему жизнь. До ворот оставалась пара лошадиных скоков, когда сзади раздался вскрик, и Ворон обернулся назад, останавливая дрожащей рукой рвущегося к спасению Дымка.

Позади стрелы сыпались смертоносным дождем, и один из воинов все еще бежал, невольно втягивая голову в плечи и закрываясь большим круглым щитом, а другой воин лежал с простреленной ногой, пытаясь прикрыть хрупкую плоть спасительным диском.

– Проклятье! – Ворон выругался, поворачивая коня.

С ноющим, как старая рана, сердцем он поскакал вновь навстречу смерти, туда, где вся земля была густо утыкана длинными хазарскими стрелами. Пока еще это были легкие дальнобойные стрелы, но пролетит пара секунд, и тогда их сменят тяжелые бронебойные стрелы-севереи, от которых не спасут даже щит и доспехи. То ли страх бегущих воинов передался ему, то ли силы его истощались, но он впервые ощутил весь ужас неизбежности смерти. Нельзя остановиться и повернуть назад, невозможно выжить под смертоносным дождем, и только мучительно хочется закрыть глаза и не видеть, как ударится в твою грудь вражья стрела, останавливая своим отточенным жалом жаждущее жизни сердце. Но вдруг где-то наверху, как показалось Ворону, с самого неба, грянула команда «Стрели!», и стайка русских стрел сорвалась с бойниц башни. Скакавшие впереди хазары стали падать с коней, и ливень смерти перестал поливать русскую землю. Тут как раз Ворон доскакал до раненого воина и, наклонившись, подхватил его левой рукой, подтягивая на луку седла. Воин глянул на него темными провалами глаз, словно только что вышел из могилы, и беззвучно что-то прошептал. Над их головами прошелестела новая стая оперенной смерти, сорвавшаяся с бойниц башни в сторону все еще мчащихся вперед хазар.

– Держись, браток, – сказал Ворон, поворачивая коня к воротам. – Потом отбла…

Тяжелая стрела-северея пронзила его левое плечо, разрывая кольчугу, и рука, державшая раненого воина, бессильно повисла. Но тот уже крепко цеплялся за луку седла, и Дымок сам, не дожидаясь приказа, летел к воротам заставы. Ворон тихонько, в такт скоку коня, стал валиться с седла и, когда проскочил ворота, рухнул без чувств на руки подбежавшим воинам. Его внесли в башню, которая яростно огрызалась стрелами на наступающих врагов. Слышно было, как наверху звонко щелкает одна тетива за другой и бранятся стрелки, проклиная хазар.

Брод усеялся десятками тел убитых и раненых людей и коней, но хазары все лезли и лезли вперед. Множество арканов захлестнули рогатку и дернули ее разом скоком коней. Тяжелый брус вместе с запорным колом выворотило из земли, и проход через брод открылся. Первая сотня спешилась и, рассыпавшись по бурьяну, стреляла оттуда по башне. Некоторые хазары прятались за телами убитых коней и, вскакивая, пускали стрелы, вновь исчезая из виду. Другая хазарская сотня без остановки промчалась мимо заставы, не обращая внимания на летящие вслед им стрелы и падающих с коней убитых.

– Да что они – с ума, что ли, все посходили! – взревел воевода заставы. – Ничего не понимаю, чего им надо?

Он мрачно посмотрел из бойницы на стену сухого бурьяна, из которой то и дело вылетали длинные хазарские стрелы и с дребезжащим звуком втыкались в бревна башни.

– Странно, что они зажигами не стреляют, – пробормотал он. – Даже не пытаются башню поджечь.

Тут одна из стрел влетела внутрь, едва не задев воеводу.

– Сучьи дети! – взревел он. – Ну, вы меня разозлили! Сейчас вы у меня получите, сейчас мы вам задницы-то подпалим! Ну-ка, – он дернул за рукав одного из стрелков, – сделай-ка быстренько пару зажиг и стрельни по камышам этим.

Вскоре сухая трава запылала, раскидывая по ветру желтоватые языки пламени. Часть хазар тут же выскочила на берег, часть кинулась вплавь на другую сторону реки. Русские стрелы разили и тех и других безжалостно, и враг, не выдержав, бросился бежать. Оставшиеся полсотни воинов бестолково топтались на том берегу, не решаясь ни уйти, ни вступить в бой снова.

– Видно, они не одни, – посмотрев на странное поведение врага, сказал воевода. – Будут и еще гости, да посерьезней, чем эти недотепы.

Он глянул на далекий пыльный горизонт и послал бегом часть воинов собирать стрелы, а другую часть таскать воду и поливать деревянную башню водой.

– Бегом, соколики, бегом, братцы мои! – гремел его голос. – Сей же час опять наскочут, и поболее прежнего.

Больше всего старый вояка боялся вражеских зажиг. Не было хуже беды для стен, созданных из дерева, чем ненасытное чрево огня. Уж и глиной все было обмазано, и обожжены были все доски и бревна заранее, но не было все ж воеводе покоя, ибо горел он, и не раз, в таких же вот башнях, и знал, как никто другой, что такое сотня-другая зажиг, да все разом и в одну цель. Что хочешь загорится, не то что деревяшка какая.

Но теперь, когда все вертелось и делалось, как надо, он средь всей этой беготни и суматохи все-таки находил время подумать еще кой о чем. А подумать нужно было ой как о многом: и о том, как отстоять заставу, и о том, как уберечь людей, и о том, что делать, если башню все же подожгут. Все должен был знать старый воевода и все предусмотреть. И все же спустя пару минут в голове его что-то провернулось, и он вспомнил о раненых. Старый вояка хлопнул себя по лбу и быстро спустился на нижний ярус башни, где на куче сена, сваленной в углу, лежали раненый Ворон и спасенный им воин. Никто не решался выдергивать хазарские стрелы, и раненые продолжали мучиться, истекая кровью. Видно, воевода на заставе был не только главным воином, но и единственным знахарем, способным лечить раны.

– Сейчас, сейчас, ребятки мои, сейчас я вам подсоблю маленько, – забормотал он, быстрыми цепкими глазами оглядывая раненых, и, мрачновато усмехнувшись, добавил: – Вижу, вижу тут уже кто-то лечил вас, да не долечил – бросил.

И точно, древки хазарских стрел уже были обломлены так, чтобы они не мешали раненым лежать на спине. На этом первая помощь для пострадавших в бою обычно заканчивалась, ибо людей на заставе было немного и при нападениях каждый человек, способный стрелять и биться с врагом, должен был защищать башню. Все остальное было вторично, и умирающий воин был предоставлен только Богу и воле случая. Таков был жестокий закон боевой жизни пограничных застав. Тот, кому суждено умереть, умрет все равно, тот, кому суждено жить, выживет и так. Теперь, когда гибель не угрожала всей заставе, можно было помочь и тем, кто все еще продолжал свой нелегкий спор со смертью.

– Все дядька воевода должен делать, все и за всех доделывать, ну да ладно, я-то уж вас не брошу, можете быть спокойны, – продолжал ворчать старый воин, направляясь к раненому дружиннику. – У меня всякий, кого еще не прибрала Мара к своим рукам, быстро на ноги встанет, ну а кому не повезло, уж не обессудьте; на все воля Божья.