Я уехал с Севера, покинув навсегда этот город среди лесов. Директор и коллеги отнеслись к моему решению с пониманием: они думали, что гибель ученика не давала мне покоя.

Конечно же, смерть Артема была целиком на моей совести, но не это властно увлекало меня прочь отсюда. Меня гнал оттуда ужас, ужас, который овладевал всем моим существом, когда я оставался один в темной комнате, гнал страх перед алыми глазами, с властной обреченностью встававшими передо мной каждую ночь. Но нигде я не мог найти покоя. Думаю, так я и умру где-нибудь в безвестности, загнанный страхом, словно лиса – борзыми. И последнее что я увижу и услышу – отражение алых глаз в каком-нибудь зеркале и песнь паука в хрустальном логове.

Александр Лаптев

Приключения Ивана Ивановича на том свете

"И под божественной улыбкой

Уничтожаясь на лету

Ты полетишь как камень зыбкий

В сияющую пустоту…"

Александр Блок

Перед смертью Иван Иванович недолго мучился. Гораздо мучительней была его длинная нескладная жизнь. С детства его шпыняли и третировали все, кому не лень: соседские мальчишки, одноклассники, родители, учителя; затем подключились однокурсники, коллеги по службе в свое время выступили на авансцену, соседи не преминули обозначиться, жена и ее многочисленная родня внесли весомую лепту, собственные дети вовсю порезвились, всякого рода проходимцы, клевреты и клеветники отметились, врачи из районной поликлиники, бюрократы из Собеса, водители общественного транспорта, милиционеры, продавщицы, парикмахерши, кассирши, контролерши, воспитательницы детских садов, уличные хулиганы и даже уличные проститутки… словом, все по очереди поиздевались над несчастным Иваном Ивановичем. И все потому, что у Ивана Ивановича был ангельский характер, точнее, у него вовсе не было никакого характера. Он никогда не умел постоять за себя, никому не мог дать отпор. Так и жил – тряпка тряпкой, о которую вытирают ноги, а иногда даже и плюют. Одна и была у Ивана Ивановича светлая надежда – поскорее попасть на тот свет. В Бога, он, в общем-то, не верил, вернее, не мог эту высокую материю постичь. Но ему и простительно. Гораздо более глубокие умы и сильные характеры, известные всему миру мудрецы, так же как и он, не понимали Бога и даже открыто в этом признавались, говорили, что это все непознаваемо и непостижимо нашему ограниченному уму. Иван Иванович и не тщился. Но вот идея загробного мира сама по себе, перспектива вечного блаженства ему очень импонировала. Конкретно, то место в святом писании, где недвусмысленно говорилось о том, что все смирные и тихие обязательно будут на том свете вознаграждены. За все их мытарства на грешной Земле они получат полную сатисфакцию в виде вечного счастья и нескончаемой любви. Опять же, он как-то смутно представлял себе загробный мир – ничего конкретного, скорее, какое-то расплывчатое облако, мистический туман – но добрый такой туман, ласковый и теплый, доброкачественное облако, пушистое и мягкое, которое плывет себе по небу, а на нем сидят, свесив ноги, Божьи угодники и тихо радуются без повода и без причины – тому, быть может, что они умерли, наконец, отряхнули с себя прах земной и теперь блаженствуют верхом на водяных парах и не чувствуют за собой никакой вины, никакого долга, никаких угрызений совести и никакого страха – совсем ничего, кроме тихой радости и неземного умиротворения.

Поэтому Иван Иванович принял собственную смерть легко и даже охотно, торопил последние секунды, старался глубоко дышать, чтобы ненароком задохнуться и сразу отлететь. Настолько осточертела ему земная жизнь, что хоть в петлю. Но самоубийц, он слыхал, в Рай не пускают. И он терпел до последнего, надеясь и веря, что его мучения и унижения, его страдальческая жизнь послужат пропуском в райские кущи. И когда наступила долгожданная агония и он стал дышать как загнанная лошадь, когда грудь его вдруг с чудовищной силой изогнулась, так, что ребра затрещали, и разом потемнело в голове, он подумал со злорадным с торжеством – "и это зачтется! Зачтется!". Все будет взвешено на высших весах справедливости, когда придет тому черед.

И поначалу все пошло как нельзя лучше. Сразу же после того, как Иван Иванович испустил дух и мертвенная бледность разлилась по его перекошенному лицу, а родственники, втихомолку чертыхаясь и мысленно плюясь, пошли вон из душной комнаты с чадящими свечами, вырвавшаяся на волю душа его, не желая ни одной секунды оставаться в бренном теле, поспешно отделилась от мертвой оболочки и ринулась вверх – туда, туда, откуда льется неземной свет и доносится музыка высших сфер. И ангелы – о Господи! — ангелы уже летят ему навстречу! Как хорошо! Как легко! Как божественно! Спасибо тебе, Вседержитель, за то, что не обманул Ивана Ивановича в его сокровеннейших чаяниях, не посрамил своего высокого звания и разрешил сомнения. Видать и вправду не зря он столько лет страдал в этой клоаке, от которой он теперь с такой поспешностью улепетывал. И странно ему было – зачем он так долго мучился на Земле? Нешто нельзя было сразу его на небо определить? Хотя, чего уж теперь. Было и прошло. И черт с ним!

Короче говоря, поднялся он высоко над Землею и полетел прямиком в райские кущи – бесплотный дух, невесомая сущность и бывшая личность, один из многих, избранный из сонма человеческих существ, заслуживший своей смиренной жизнью высокой чести быть навечно прописанным в Раю. Далеко внизу клубились перистые облака, а под ними тяжело и медленно плыла ненавистная Земля с ее беспорядочной жизнью, с несправедливостью, с жестокостью и поголовной неблагодарностью – странный мир, среди которого неизвестно за какие прегрешения провел Иван Иванович семьдесят восемь лет своей кромешной жизни. Но что такое семьдесят восемь лет по сравнению с вечностью! – с миллионами, с квадрильонами лет, в течение которых он будет радоваться и наслаждаться бессмертием в окружении таких же как он счастливцев, будет слушать неземную музыку и будет петь осанну – Ему, который все это учинил.

В таких приятных размышлениях душа Ивана Ивановича летела навстречу своему последнему пристанищу. И странно ему было, что у него теперь вовсе нет тела, но в то же время он может видеть и чувствовать, и все-все понимать! Не терпелось поскорее очутиться на месте, чтобы увидеть, наконец, тот райский уголок, в котором он проведет остаток своих дней – бесчисленные эры, в течение которых разрушится Земля и погаснет Солнце, испепелится сама Вселенная, затем, словно Феникс из пепла, возродится новая Вселенная, разрушится и она (и так без счета) — а он все будет жить и жить, несмотря ни на что и назло своим врагам, этим козявкам, от которых не останется даже воспоминания; Иван Иванович все будет слушать неземную музыку и петь божественную Осанну, будет чувствовать, и мыслить, и тихо радоваться неизвестно чему...

И вот он прилетел! И Ангелы тоже прилетели вместе с ним. Спасибо, что не бросили по дороге (а что им стоило?). Хорошие такие, надежные друзья по счастью. С ними он был готов хоть лететь к черту на кулички – удивительно милые создания! Крылья у них ослепительно-белые, лица лучатся неземным светом, глаза пронизывают насквозь и от взгляда так делается хорошо и весело, что не выразить словами. Но Бог с ними, с Ангелами. Скорей бы уж прибыть на место. Душа Ивана Ивановича огляделась. Кругом черным-черно, космическая бездна усеянная звездами со всех восьми сторон – и больше ничего не видать. Ангелы летают где-то высоко над головой, переговариваются мысленно меж собой и словно бы чего-то ждут. Иван Иванович напрягся. Присмотрелся изо всех душевных сил – и вдруг видит, как из черноты ночи приближается к нему какая-то светящаяся точка. Точка становится ярче, стремительно растет, пока вдруг не заслонила собой половину Вселенной и не засияла как тысяча Солнц. Ангелы пали ниц, и Иван Иванович тоже весь съежился и скуксился, настолько ему стало страшно и нехорошо.