Загорелый худощавый мужчина лет тридцати или чуть больше, в кожаном пиджаке и белой рубашке, высунул руку из дорогой машины с откидным верхом и указательным пальцем чуть ли не коснулся надписи на дорожном знаке.

— Поселок Ла‑Рош, — с благоговейным трепетом произнес он, казалось, наслаждаясь звучанием самого слова — Ла‑Рош.

— Подумаешь! Надпись, каких на здешних дорогах сотни и сотни, — саркастически заметила сидевшая рядом с мужчиной белокурая и удивительно белокожая, с тонкими чертами лица девушка.

Мужчина снисходительно усмехнулся.

— Господь воспрещает предаваться греху отчаяния и сомнения, а иначе… — пробормотал он, растягивая английские слова на манер жителя американского Юга. — Если бы ты знала, Сильви, что я готов выскочить из машины и целовать эту благословенную землю.

Сильви скорчила снисходительную гримаску.

— Неужели теперь это все твое?

— Наше, душа моя! Наше! Вся эта долина! — Он обвел рукой сочные зеленые пастбища, излучину реки, густые рощи грецкого ореха, а заодно и живописные, но явно находящиеся в плачевном состоянии старинные здания на холме. — Увы, за исключением нескольких домов. Но, разумеется, в ближайшее время они тоже станут нашими. Иначе я не Клод де Ларош!

Клода переполняла радость, ему хотелось выкинуть какую‑нибудь глупость, перевернуться через голову, станцевать с Сильви на лугу. Надо быть начеку, подумал он с усмешкой, дабы не погубить репутацию в первый же день приезда в родные места. Здешние жители довольно консервативны…

— Вид весьма запущенный, — скептически заметила Сильви, бросив взгляд на поселок, рассыпавшийся по склону холма.

Клод вгляделся, и легкое беспокойство омрачило его сияющее лицо.

— Возможно, понадобится кое‑какой ремонт, но это в порядке вещей, — заявил он, отбрасывая в сторону все, что могло отравить ему радость возвращения домой. — Поехали дальше.

Они миновали каменный мост, с которого он в детстве удил рыбу, покатили по извилистой улочке, вьющейся между живых изгородей, — на ней он впервые в своей жизни поцеловал девочку — и, наконец подъехали к центру поселка.

— Остановимся здесь! — сказал он коротко, когда машина въехала на площадь.

Его немного забавляла собственная способность быть сдержанным в проявлении своих истинных чувств. Интересно, при виде того, как он лениво выбрасывает ноги из машины на каменные плиты, медленно поправляет съехавшие с переносицы солнцезащитные очки и неторопливо приглаживает взъерошенные ветром густые темные волосы, пришло бы кому‑то в голову, что на самом деле Клод Ларош, готов петь и плясать от переполняющего его счастья?

Что женщины! Ни одна из них не могла подарить ему счастья, сравнимого с радостью возвращения в родные места.

Юная спутница Клода опустила длинные загорелые ноги на булыжник, грациозно вылезла из машины и окинула скептическим взором маленькую площадь.

— Боже, какая глушь! — презрительно скривила она губы. — Почему не видно никакого ресторана, бистро или на худой конец какой‑нибудь закусочной? Я считала, что Франция более цивильная страна!

— Не расстраивайся, — бросил Клод, сам мрачнея с каждой минутой. — Как только мы окажемся в замке, я извлеку из подвала бутылку доброго вина, и мы с тобой со всей роскошью отметим наш приезд.

Тяжело вздохнув, Сильви заслонила глаза от солнца и проследила, как Клод с чисто французской небрежностью фланирует от одного угла площади к другому, за которым, как она знала с его слов, холм оканчивался отвесным обрывом к реке Жиро. Над этим обрывом, собственно, и стоял поселок Ла‑Рош.

С недоумением она увидела, как элегантный Клод наконец застыл в нелепой позе возле покосившихся кованых чугунных ворот.

— Не верю! — зазвенел его срывающийся от отчаяния голос. — Нет, этого не может быть!..

Сорвавшиеся с петель решетки ворот, ржавчина на них, заросший сорняками проход и — полное запустение вокруг. Сквозь буйную поросль жимолости, крапивы и чертополоха с трудом были различимы внутренние строения поместья.

— О Господи!

Клод ухватился за решетку и попытался отодрать от ворот гнилую деревянную перекладину. Кованые ворота — творение неизвестного мастера конца семнадцатого века — жалобно заскрипели, но устояли.

Сильви торопливо подбежала к Клоду и положила руки ему на плечи.

— Какая жалость! — лицемерно проворковала она, в душе ликуя, что теперь у них есть все основания вернуться из этой дыры обратно в Париж.

Лицо Клода снова стало аристократически надменным и непроницаемым.

— Кажется, мне придется основательно потрудиться, чтобы привести это место в надлежащий вид, — небрежно бросил он.

— Потрудиться? Ты с ума сошел! — возмутилась Сильви. — Уж не собираешься ли ты засучить рукава и голыми руками выдирать из земли весь этот бурьян?

Губы мужчины упрямо сжались, превратившись в тонкую прямую линию.

— Мой замок явно нуждается в солидном ремонте, — сказал он сухо и непреклонно. — И не только замок. В конце концов, кто‑то должен за это ответить!

— Придумаешь тоже — ремонт! Я тут всего полчаса, а мне уже неудержимо хочется сделать отсюда ноги, — надувшись, объявила Сильви.

— Но именно здесь наш дом, дорогая, — с легкой усмешкой заметил Клод. — Я ждал возвращения сюда всю свою сознательную жизнь. Ты, разумеется, вольна поступать, как хочешь, но я намереваюсь остаться здесь!

Не обращая внимания на протестующие вопли Сильви, он, словно притягиваемый магнитом, вскарабкался вверх по чугунной решетке, осторожно перебрался через копьеобразные острия наверху и, спрыгнув вниз, двинулся к разбитым каменным ступеням дома.

Сильви не находила себе места от бешенства. Кто бы мог подумать, что между нею и Клодом встанет эта груда камней! Ну да ладно. Она на какое‑то время готова стать большим патриотом поместья, чем сам Клод, более ревностной католичкой, чем Папа Римский! Он хочет кому‑то отомстить? Она выполнит его желание. А когда счеты будут сведены и его первый порыв пройдет, Клод снова станет ее самым близким другом!

Свернув с шоссе, Роми Стэнфорд сбросила скорость и медленно поехала по дорожкам, обрамленным живыми изгородями, каждой клеточкой ощущая безмятежность окружающей природы.

Сельские ландшафты дремали под солнцем, и лишь кое‑где на склонах пологих холмов разрозненные группки крестьян, как и сотни лет, тому назад, ворошили вилами сено.

При виде дорожного указателя с долгожданной надписью «ЛА‑РОШ» Роми выключила зажигание и по инерции съехала на обочину. Только сейчас она вдруг ощутила, что тело словно разламывается на части. Еще бы — выехав чуть свет, она отмахала почти пятьсот километров, ноги от непрерывной езды отекли, спина задеревенела.

Сдвинув с головы шлем, она отвела ногой ножку упора и слезла с мотоцикла. Несколько приседаний, поворотов и наклонов исключительно ради того, чтобы размять затекшие мышцы, и после этого снова начинаешь ощущать, что у тебя молодое и здоровое тело.

Закрыв глаза от солнца рукой, Роми бросила взгляд на дома поселка, рассыпавшиеся по склону большого холма, туда, где ее ждала мать.

Солнце искрилось на плитах песчаника, окрашивало в медово‑золотистые и бежевые тона скаты островерхих крыш. А внизу, у самой подошвы холма, вилась широкая река Жиро, и в зеркале ее отражался перевернутый поселок. Словно цветная гравюра из старинной книжки.

Необузданная радость переполнила Роми. Прошлое позади, будущее — прекрасно. Рядом никого не было, поэтому она, вскинув к небу руки, испустила восторженный вопль:

— Я приехала, мама! — кричала она. — Я уже совсем рядом! Прикажи своим слугам заколоть упитанного тельца к моему приходу и можешь быть уверена — я съем его, чуть ли не с костями.

Ей казалось, что она уже видит свою мать — красивую и смеющуюся, как на той фотографии, которая висела над отцовской кроватью.