Едва она взобралась внутрь, как рабы, коими была специально подобранная группа нумидийцев, опустив занавески, подняли носилки. Когда они проходили мимо, я невольно залюбовался их быстрым искусным шагом, который, несомненно, доставлял удовольствие тому, кто находился внутри. Мой интерес к паланкину был продиктован двумя обстоятельствами. Во-первых, я приглядывался к нему, потому что собирался сам со временем обзавестись этим удобным средством передвижения. А во-вторых — и, пожалуй, это было главное, — мной просто овладело любопытство. Кто мог покидать дом Сергия в обстановке строжайшей секретности? Впрочем, увидеть мне удалось не много. А вернее сказать, только то, что паланкин был украшен парфянским шелковым шитьем. Очень дорогим на вид.

Подобно большинству горожан, я продолжил свой путь пешком. Вернувшись домой, сменил новую тогу на прежнюю, в которой начал сегодняшний день, после чего наконец развернул подарок. Им оказался богато декорированный кубок из чистого серебра, довольно тяжелый на вес, что невольно навело меня на мысль о подкупе. Интересно, чего же от меня хотят добиться? Я спрятал подарок в сундук. Однако дела, намеченные на этот день, не были завершены. Мне еще предстояло осмотреть тело и личные вещи Парамеда.

Слава богам, что дом его последнего проживания находился неподалеку от моего. Собственно говоря, Рим не такой уж большой город в сравнении с Александрией или Антиохией, хотя и более густо населен. Размещение жителей в инсулах, многоэтажных жилых домах, позволило более разумно использовать пространство, правда, в ущерб удобству, красоте и, главное, безопасности.

Парамед занимал первый этаж одного из подобных домов, однако жилище его оказалось довольно скромным. Поскольку водопровод в многоэтажных постройках обыкновенно не поднимался выше второго этажа, то наиболее престижным считался первый. Здесь, как правило, снимали комнаты наиболее зажиточные постояльцы. На третьем и четвертом этажах жили ремесленники, а городская беднота ютилась в крошечных каморках под самой крышей.

У входа в дом дежурил караульный, которого нанимали специально на эту работу. Увидев печать Сената, он пропустил меня без всяких вопросов. Дом ничем не отличался от тысячи других в Риме. По-видимому, у Парамеда не было ни рабов, ни домашней утвари, за исключением двух глиняных горшков и нескольких тарелок. Все записи, которые, должно быть, имелись у покойного, уже забрали. Само тело находилось в спальне. Судя по его позе, можно было предположить, что произошло ночью. Скорей всего, Парамед, услышав подозрительный шум, поднялся с кровати и, чтобы выяснить, в чем дело, направился к двери, где столкнулся с убийцей. Глубокая дыра пролегала от середины груди до бока, и пол был весь залит кровью. Хотя мне довелось повидать всякое, как на войне, так и на арене и улицах Рима, в данном ранении что-то мне показалось странным.

Мое внимание привлекла куча личных вещей, лежавших на столе. Среди них были старый, не очень острый кинжал, статуэтки Венеры и Приапа, полный набор игральных костей и бронзовый амулет, отлитый в форме верблюжьей головы. На его обратной стороне была выгравирована какая-то надпись, но освещение не позволяло прочесть ее. Все это я завернул в свой носовой платок и завязал его.

Выходя, я предупредил караульщика, что прихватил с собой несколько вещиц. Тот же в свою очередь сообщил, что гробовщик пришлет своего человека вечером следующего дня. Если никто не затребует тело в течение положенных по закону трех ближайших дней, то его захоронят за государственный счет на общественной земле рядом с рабами и иноземцами, не имевшими своих патронов. Эти могилы, каждое лето отравлявшие городской воздух жутким смрадом, располагались аккурат на том месте, где ныне раскинулись благоуханные сады Меценов. Это, пожалуй, единственное преимущество нового города над старым, которое я могу усмотреть.

По пути домой я вдруг сообразил, что совершенно забыл про свои хозяйские обязанности: надо было прихватить с роскошного стола Сергия немного объедков для своих рабов. Именно их мне надлежало сейчас нести в своем носовом платке, а не жалкие пожитки бедняги Парамеда. Чтобы как-то выйти из положения, я решил купить колбасы и лепешек, но, куда бы я ни пытался зайти, все лавки из-за позднего часа уже были закрыты. И мне ничего не оставалось, как, пожав плечами, вернуться домой с пустыми руками. Ладно, решил я про себя, придется им довольствоваться тем, что осталось на кухне. Увы, хорошее настроение постепенно куда-то испарилось, а вместо него появилась головная боль.

Ворота мне открыл Катон, мой привратник. Увидев меня, он с осуждающим видом покачал головой. Этот раб мне достался в подарок от отца, когда я поселился здесь, в Субуре. Вместе со своей женой Кассандрой, его ровесницей, он выполнял всю необходимую работу по дому. Они оба уже достигли весьма почтенного возраста, поэтому в отцовском доме от них было мало толку.

Кассандра принесла мне на блюде рыбу с пшеничной кашей, которые вкупе с подогретым, разбавленным водой вином были призваны служить лучшим согревающим средством в зимнюю стужу. После роскоши и изобилия Сергиевого стола моя трапеза выглядела чересчур скромной, тем не менее я торопливо проглотил все, что мне было предложено, и, не раздеваясь, лег в постель. Сон сморил меня сразу, едва я коснулся щекой подушки.

До рассвета, по-видимому, оставалось часа два, когда я внезапно проснулся. В комнате явно кто-то был. Хотя было темно, как в царстве Плутона, я отчетливо слышал чье-то частое дыхание.

— Катон? — воскликнул я, еще не вполне проснувшись. — Это…

И в следующий миг мою голову пронзила вспышка ослепительно белого света. Когда же я пришел в себя от забытья, то услышал голос Катона.

— Вот до чего доводит упрямство! Это ж надо было удумать переехать из прекрасного отцовского дома в эту лачугу, — ворчал он, кивая в знак согласия с самим собой. — Вокруг одни воры и грабители. Может, хоть сейчас послушаешь старого Катона и вернешься…

В таком духе он отчитывал меня еще некоторое время.

У меня совсем не было сил ему что-либо возразить, ибо меня одолевали сильное головокружение и неодолимые позывы к рвоте. И причиной тому были отнюдь не излишества в еде, которые я себе позволил в прошедший день. Своим нынешним состоянием я был обязан незваному гостю, крепко огревшему меня чем-то тяжелым по голове.

— Какое счастье, что ты жив, господин! — послышался голос Кассандры. — Тебе следует принести петуха в жертву Эскулапу за свое спасение. Надо подождать, пока рассветет. И хорошенько осмотреть дом. Мало ли что пропало из вещей.

Кассандра всегда меня поражала своим практичным образом мысли — то, чего так не хватало мне.

Прежде чем приступить к расследованию ночного происшествия, мне надлежало покончить со своими каждодневными утренними процедурами — выслушать доклад ночного дозорного и приветствия клиентов. Все они были потрясены глубиной падения современных нравов. Мне показалось странным, что на них произвело такое впечатление ночное вторжение в мои покои. Ведь преступления в Субуре стали делом привычным. Однако никто не поднимает из-за них особого шума, пока жертвой не становится состоятельный человек.

Когда наконец совсем рассвело, я вернулся в свои покои, чтобы проверить, не было ли в них что-нибудь похищено. К тому времени я уже знал, что других комнат взломщик не посещал. Первым делом я отомкнул сундук и убедился, что все лежит на своих местах, в том числе недавно подаренный мне кубок. Впрочем, едва ли что-то там представляло для вора какой-либо интерес.

Потом я обратился к маленькому узелку с пожитками Парамеда из Антиохии, который отправился в свое последнее путешествие к Стиксу. Они по-прежнему находились на столике у кровати. Поначалу мне показалось, что на расстеленном носовом платке лежали все вещи, за исключением статуэтки Венеры, которая валялась на полу. Я даже сгреб их в кучу, собираясь убрать, когда вдруг вспомнил о бронзовом амулете. В самом деле, не хватало амулета в форме верблюжьей головы, с какой-то надписью на обороте. Он пропал.