— И что, он одержал победу?

Отец красноречиво сверкнул глазами — у него это хорошо получалось.

— Знаешь что? — вместо ответа произнес он. — Тут собралось много людей. И некоторые, возможно, будут не прочь потерпеть твое общество и твои разглагольствования. Только не забудь прихватить с собой венок.

Я отправился искать более подходящую компанию, но прежде, следуя совету отца, взял у девушки-рабыни венок из виноградных листьев — издавна считалось, что они предохраняют от опьянения. Посреди сада были выставлены живописные полотна, изображавшие батальные сцены армии Лукулла, — те самые, которые на повозках везли во время триумфального шествия. Я решил их рассмотреть поближе, пока не стемнело. Когда зажигают факелы, атмосфера наполняется таинственностью, но начисто лишает возможности оценить мастерство художника.

Огромные панели, изготовленные в мастерских Афин и Родоса, удивительно ярко и подробно отражали сцены битвы Лукулла с Митридатом и Тиграном. Фигура римского полководца, которая всегда находилась в центре событий, на всех картинах была умышленно преувеличена. Иноземные правители, также по размеру превосходившие прочих воинов, были изображены в состоянии панического бегства. Следуя греческой традиции, афинские живописцы упорно изображали римскую армию в доспехах времен Александра Македонского, если не раньше: в кирасах с высоким шлемом, большим круглым щитом и длинным копьем. Меж тем мертвые и расчлененные тела поверженных варваров, устилавших нижнюю часть каждой картины, были написаны с гораздо большей реалистичностью.

— Отличная работа, верно?

Рядом стоял мой давний друг, врачеватель Асклепиод, который лечил гладиаторов в школе Статилия. Особенно прославился он своими трактатами, посвященными строению человеческого тела и исцелению от различного рода ранений.

— Да, великолепная, — согласился я. — Однако художникам иногда следует взглянуть, как выглядят римские солдаты, прежде чем рисовать их.

— А какая разница, как они выглядят? — возразил Асклепиод. — Греческие художники приучены почитать свои идеалы и изображать то, что красиво. Римское военное вооружение отвратительно и функционально. Поэтому живописцы обращаются к более элегантным формам. А таковые они находят лишь в античности.

Наклонившись вперед, он стал пристально разглядывать изображение Лукулла.

— Видишь, Лукулл здесь нарисован красивым и еще совсем юным. Он отнюдь не соответствует тому образу, который я имел удовольствие лицезреть несколько минут назад.

Я тоже слегка подался вперед, чтобы рассмотреть фигуру полководца.

— Ты прав. Ныне в своей красно-пурпурной тоге он выглядит куда хуже. — Я подошел к другой картине. — А как продвигается твоя работа?

— Возможно, мне придется на время перебраться в Капую. Школа Статилия закрывается до тех пор, пока не будет построено новое здание.

— Закрывается? Но почему?

— Ты ничего не слышал? Ее купил в собственность Помпей. Он собирается снести здание школы со всеми прилегающими постройками и воздвигнуть на их месте новый большой театр с залом заседаний для Сената. Говорят, это будет монументальное каменное сооружение в греческом стиле.

— Что ж, это вполне в духе Помпея. Учинить нечто возмутительно скандальное.

Около столетия назад римляне уже пытались возвести театр на греческий манер. Однако он был разрушен прежде, чем его достроили, — этому немало способствовали цензоры, утверждавшие, что подобные архитектурные сооружения олицетворяют собой тлетворные греческие нравы. С тех пор у нас существовали только открытые деревянные театры, ныне дополненные четырнадцатью рядами мест для всадников. Чтобы предупредить критику в адрес своего грандиозного проекта, Помпей решил увенчать строение небольшим храмом Венеры Победительницы. Теперь в ответ на всякое обвинение он мог заявить, что его театр — это лестница, ведущая к храму. Как бы там ни было, но в находчивости и чувстве юмора Помпею отказать было нельзя.

Глашатай возвестил о начале долгожданного застолья. Раб проводил меня к центральному столу, во главе которого восседал сам Лукулл. Вдоль стола стояло длинное ложе. За небольшой узкой дорожкой, по которой перемещались прислуживающие рабы, раскинулся пруд. По одну его сторону возвышалась статуя Юноны, по другую — Венеры Победительницы. Ряженные в костюмы тритонов и нереид в воде резвились лицедеи. Мне посчастливилось сидеть за столом для самых видных персон: здесь разместились все государственные мужи, начиная с консулов и преторов, проконсулов и понтификов и кончая эдилами и квесторами. Поскольку моя должность была самой низшей на иерархической лестнице, то и место мне было выделено ближе к краю стола. Тем не менее для меня было большой честью сидеть в непосредственной близости от триумфатора, до кушетки которого от меня можно было, как говорится, дотянуться кончиком копья.

Раб забрал у меня сандалии, и я вольготно растянулся на ложе, обозревая кушанья, которые продолжали расставлять на столе. Лукулл издавна зарекомендовал себя пристрастием к роскоши, однако это пиршество превзошло все ожидания и прославило хозяина едва ли не больше, чем все его военные подвиги. Причиной тому были не только изысканная еда, но и ее «театральное» оформление. К примеру, первое деревянное блюдо, поставленное передо мной и моими соседями по столу, представляло собой сваренные вкрутую и запеченные яйца различных экзотических птиц. Уложенные на каркас из выпечных изделий в форме многоярусных рядов, они являли собой уменьшенную копию огромного Фаросского маяка в Александрии. В чаше, расположенной на верху этого сооружения, ярким пламенем горело ароматное масло.

Другие кушанья также являлись художественным воплощением морской тематики. Так, на одной парусной триреме плыли запеченные до хрустящей корочки молочные поросята, их подавали к столу рабы в облачении матросов. Жареная дичь выглядела как живая, но ее оперение замысловатым образом было приделано к туловищам и хвостам кефали — от этого рыбы обрели облик неких мифических морских созданий.

Пока все исходили слюной, взирая на гастрономические изыски, стол заполнялся блюдами более прозаическими: хлебом, сыром, орехами, оливками, жаренными на вертеле колбасками и тому подобным. К этим закускам были поданы великолепные вина, каждое из которых могло бы стать украшением любого менее изысканного званого обеда. Помимо благородного фалернского Лукулл потчевал гостей лучшими винами Галлии, Иудеи, греческих островов, Африки и Испании. Особо смелым предлагалось отведать египетские вина из сока финиковой пальмы и армянские вишневые вина, захваченные при осаде Тигранакерта. Одно из лучших вин было изготовлено по соседству с нами из особо богатого урожая, собранного на склонах Везувия.

— Мне кажется, наш хозяин кое-что перепутал, — сказал мой сосед слева.

— Перепутал? — обернувшись к нему, удивился я.

— Именно, — подтвердил тот же рыжеволосый краснолицый мужчина, изучая великолепный рельефный рисунок, украшавший дно его чаши.

В тот же миг к нему подскочил раб и наполнил его чашу вином.

— Полагаю, он должен был построить храм Вакху, а не Минерве.

— О, приветствую тебя, Луций, — воскликнул я. — Так старательно поглощал кушанья, что даже не заметил, кто сидит рядом со мной.

— Поговорить мы с тобой можем всегда. Но вот в кои-то веки нам еще выпадет возможность посидеть за таким столом?

С этими словами он подхватил одно из жареных ребер дикого германского зубра, которые громоздились перед ним в форме короны Нептуна.

Моим соседом по столу оказался Луций Сергий Катилина, человек, с которым я был коротко знаком. Он неоднократно выдвигал свою кандидатуру на должность консула и в последний раз был близок к успеху. Говорят, будто с его стороны Цицерон ожидал столь большую угрозу, что на выборы явился в доспехах. Катилина умел производить впечатление веселого и общительного человека, хотя изнутри его пожирала зависть ко всем, кто был богаче и успешнее.

— Никогда не думал, что увижу тебя за одним столом с Цицероном. Пусть даже на весьма почтительном расстоянии от него.