В то время как Хильер размышлял о непростой ситуации, в которой он оказался, его жена обдумывала свои проблемы.

Опустив ветровое стекло, Надин рассеянно смотрела на проносившиеся мимо машины, дома, людей. Настроение — безрадостное. Несмотря на все усилия, которые она прилагала, — пластические операции, массажи, наряды и прочее, — Надин чувствовала себя как уже немолодая женщина, которой нужно удержать явно теряющего пыл молодого любовника. Такова, увы, горькая правда. Лэнс никогда не видел в их отношениях ничего иного, кроме секса, а в последнее время и секс (именно с ней!) перестает его интересовать. Она готова встречаться с Лэнсом, когда угодно, идти на любой риск, но он… все чаще ссылался на какие-то препятствия, неблагоприятные обстоятельства. Надин поняла, что Лэнс избегает ее. Когда они все же встречались, все происходило не так, как раньше. Лэнс, правда, получал свое, а на ее запросы ему наплевать.

Надин искоса взглянула на озабоченного Гевина — что ж, у нее проблемы не менее сложные.

Джилли не хотела уезжать из Австралии. Надо еще немного побыть в Сиднее, обдумать свое положение и решить, как поступить завтра. Но Макс настаивал, он ей не доверял. И в лучшие дни он был человеком нелегким — требовательным, без чувства юмора, а теперь все возрастающая ревность делала их жизнь просто невыносимой.

Макс разговаривал с носильщиком, развозившим багаж. Джилли ненавидела толпу, особенно в аэропортах, — суета пассажиров, толкотня — все приводило Джилли во взвинченное состояние, еще и капризы Макса; ей казалось, что она сходит с ума.

Лэнс привалился к изгороди ипподрома и смотрел на резвящихся лошадей. «Как красиво, — думал Лэнс. — И просто. Люди борются за место под солнцем, делают все возможное и невозможное, чтобы выжить, а тут все естественно и просто. Животные едят, пьют, спариваются. И никаких глупостей, никаких любовей. Как здорово!»

Уже год как от него ушла Паула. А Лэнс по-прежнему был влюблен в женщину, которая бросила его, и ничего, ну ничего не мог с собой поделать. Что же это за мука такая?! Почему он не способен по-настоящему увлечься, к примеру, той же Надин Хильер.

«Господи, умереть бы, что ли?» — подумал Лэнс с отчаянием.

Слоун жалела, что приехала в Сидней. Голова у нее заболела еще в самолете. А уже в номере гостиницы, когда она принялась распаковывать вещи, накатил такой приступ тошноты, что пришлось прилечь. Да, зря не послушалась Джордана и не осталась дома. Терпеть все тяготы переезда ради каких-то трех дней не стоило. О Тревисе она, правда, не беспокоилась — сын уже не так скучает по ней, как прежде, у него появилась своя жизнь, свой круг друзей, свои интересы. «Мой малыш вырос, — подумала Слоун со смешанным чувством грусти и гордости. — А тебе, дорогая, предстоит все начинать сначала: новый муж, маленький ребенок. Не сошла ли я с ума?» Что ж, вполне возможно… Способна ли она вообще на всепоглощающую материнскую любовь? Вспомнился вдруг такой случай: Тревису пять лет. Она пишет — и так увлеклась работой, что забыла вынуть малыша из ванной. Кончилось тем, что ребенок стал орать истошным голосом — только тогда она вспомнила о нем. Боже, Тревис просидел в ванне несколько часов!.. Чего только не пережито с Тревисом: бессонные ночи, кормление грудью, поносы, зубки, потом — школа, уроки. И теперь все начнется сначала!

В замке тихонько поворачивался ключ — поток воспоминаний прервался. Открылась входная дверь, затем скрипнула в соседней комнате — на пороге спальни возник Джордан.

— Я думала, ты на тренировке.

Джордан подошел к ней, нежно поцеловал.

— Увы, всю ночь шел дождь, играть пока нельзя. Как ты себя чувствуешь?

Слоун с неохотой ответила:

— Ничего, только тошнит немножко.

— У тебя шесть месяцев, разве токсикоз не проходит после первых недель?

— Иногда проходит, иногда нет. Мою бедную маму тошнило все девять месяцев.

Джордан посмотрел на нее с удивлением.

— Вот это сюрприз!

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты сказала! Ты ведь впервые заговорила о своей семье.

Слоун пожала плечами.

— Когда мать носила меня, ее рвало почти каждое утро. Ты считаешь, что это имеет какое-то значение?

Джордан плюхнулся в кресло, положив ногу на ногу, руки забросил за голову.

— Для меня, дорогая, все имеет большое значение, — потягиваясь, произнес Джордан, — потому что я ничего не знаю о твоей семье. Ты не рассказывала мне ничего о своем детстве, ни одной даже крохотной — забавной или грустной истории о том, как ты жила в Чикаго…

Слоун наклонилась над чемоданом.

— К сожалению, не могу вспомнить ничего забавного.

— Ну, хорошо, в твоем детстве не было ничего доброго, веселого. Неужто все было настолько мрачно и печально, что тебе вообще не хочется ничего вспомнить?

Глаза их встретились.

— А тебя это так интересует? — как можно равнодушнее спросила Слоун, снова взявшись за раскладывание вещей.

— Мне хочется понять! — Джордан искренне недоумевал: что могло быть такого ужасного в детстве Слоун, что ей и сейчас не хочется о нем говорить?

Надин выпорхнула из взятого напрокат «БМВ» и стояла, опершись на крыло машины. Гевин подошел к ней, поздоровался — они сегодня еще не виделись.

— Этот матч аннулируют, — сказала Надин.

— А тебе-то что?

Она обиженно посмотрела на Гевина. Не впервые Гевин своей резкостью заставляет ее замолчать. Но сейчас она особенно ясно почувствовала — у них нет и не будет ничего общего. Какие они муж и жена? Потому ее всегда и тянуло к другим мужчинам — она просто не нужна Гевину.

Его страсть — деньги, власть, все атрибуты богатства и преуспевания: дома, машины, яхты, породистые лошади, игроки в поло. Может быть, женщинам в этом ряду места нет. Может быть — уже нет? Ей-то, во всяком случае, — точно.

— Что тут нужно этим птичкам? — спросила Слоун.

С Дасти они наблюдали с нижней трибуны, как два вертолета низко кружат над полем. Игроки уже собрались на поле и ожидали, когда конюхи выведут лошадей.

— Они сушат поле, — объяснила Дасти. — Дорогостоящее удовольствие, но что поделаешь.

— Мне кажется, что вот-вот свалятся, — громко сказала Слоун.

— Не волнуйся, летчики знают свое дело.

— Надеюсь…

— Дасти внимательно посмотрела на Слоун.

— С Джорданом все будет в порядке. Он выходил на это поле уже несколько раз. А вообще-то случались условия и похуже. Ты и представить себе не можешь, какие.

— Очень даже представляю, — с горестью ответила Слоун. — Не раз воображала себе картины — как он падает на траву, как не может справиться с лошадью…

— Хватит, Слоун! — Дасти дотронулась до ее руки. — Остановись. Я хочу кое-что сказать тебе. Моя мать почти всегда ездила с отцом и в результате вконец измотала нервы. Отец падал — несколько раз в году — на нем живого места не было. И у мамы здоровье с каждой его травмой ухудшалось. Как только он падал, с ней начиналась истерика. Прямо на стадионе. После сердечного приступа врач посоветовал ей больше не ездить с мужем на игры.

Слоун резко повернулась к Дасти.

— И она больше не ходила на матчи?

— Нет, она поняла, что так лучше для них обоих.

— Она не любила поло?

— Она не любила риск, без которого немыслима эта игра.

«Как я ее понимаю», — подумала Слоун.

— Пойми, Дасти, — продолжала она, — сегодня риск все увеличивается. Все эти несчастные случаи… Без них уже не обходится ни одна игра. Словно четыре коня из Апокалипсиса вышли на поле. Смерть и несчастья скачут за игроками по пятам — кто остановит эту дьявольскую скачку?

Игра прошла в хорошем темпе и даже довольно успешно: команда Джордана выиграла с преимуществом в один гол. Победу отмечали в ресторане, а потом Джордан и Слоун шли домой пешком — при лунном свете.