Принятое деление российской эмиграции на волны, конечно, несколько условно. Потоки, то ослабевая, то усиливаясь, не иссякали почти никогда. Так что, по существу, речь идет лишь о пиках эмиграции. Самая первая, точнее «нулевая», волна выезда еще из Российской империи на три четверти осела в США. Но отправлялась она в основном не из России в ее нынешних границах, а из других частей бывшей империи — Украины, Белоруссии, балтийских губерний. Три потока эмиграции из СССР были обусловлены преимущественно политическими причинами. Первая и вторая волны — это в основном потоки вынужденной миграции, связанные с последствиями войн и революций, третий поток — добровольная, преимущественно «этническая», эмиграция времен «холодной войны». Последняя из них была связана с падением «железного занавеса». Многие российские и зарубежные специалисты ожидали тогда резкого всплеска эмиграции — от 2 до 20 миллионов человек. На самом деле все 90-е годы она держалась на уровне около 100 тысяч человек в год. Интересно отметить, что в четвертой волне Германия резко потеснила США в роли принимающей страны. Первоначально эта волна носила этнические черты — выезжали преимущественно немцы (более 50%) и евреи (13—15%). Но к 2000 году русских среди эмигрантов было уже свыше 40%, и поток стал больше похож на типичную экономическую эмиграцию из других стран.
Сорель на рынке труда
Подавляющее большинство современных мигрантов отправляются в путь по экономическим мотивам. Прежде было не так. Заведующая лабораторией миграции населения Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Жанна Зайнчковская считает, что среди советских мигрантов (тех, кто переезжал по собственной воле) «экономическими» были не более трети. Еще треть переезжала «за образованием». Остальные передвижения по стране были связаны со службой в армии.
Герой Стендаля Жюльен Сорель, прибывший покорять Париж из глухой провинции, был как будто создан для победы: молод, честолюбив, образован, энергичен, готов работать много и хорошо. Доля таких «сорелей» в общем потоке мигрантов, конечно, не слишком велика, но в отечественных потоках их заметно больше, чем в типичных миграциях в мире. На переселение решаются не те, кому «хуже всех», а те, у кого уже есть хотя бы небольшой первоначальный капитал, пусть даже не денежный, а, например, образовательный — востребованная профессия, знание языков, умение работать на компьютере. Но большинство в общем потоке мигрантов, конечно, не «сорели», а преемники советских «лимитчиков», которые не слишком отличались от нынешних иммигрантов из стран СНГ. Они так же занимают непрестижные рабочие места, их так же обманывают и эксплуатируют все, от работодателей до милиционеров, вымогающих взятки за давно запрещенную законом прописку, которую теперь называют регистрацией.
Своего рода «сорелей» много и среди иммигрантов, приехавших из стран СНГ, но они, как правило, старше 30 лет и уже вышли из студенческого возраста. У многих из них уже есть высшее образование и семья, которую надо кормить. С работы их «попросили», чтобы «укрепить национальную интеллигенцию», или они получали там гроши без всякой надежды на продвижение. На их месте мог бы оказаться каждый, чьего деда в свое время послали строить социализм в братских республиках.
Демографы и статистики, кажется, готовы признаваться в любви этим людям. По словам руководителя Федеральной службы государственной статистики Владимира Соколина, «в 2000 году в ходе пробной переписи населения в Москве выяснилось, что большинство торгующих на рынках мигрантов находятся в трудоспособном возрасте и имеют одно или два высших образования, однако в силу тех или иных обстоятельств лишены возможности работать на родине». Обратите внимание: они лишены возможности работать по специальности и в России. А ведь среди них много врачей и учителей, которых так не хватает даже в Москве, но они торгуют на рынках… Правда, как и их литературный прототип, эти мигранты довольно агрессивно завоевывают себе место на рынке высокопрофессионального труда, как только им предоставляется для этого малейшая возможность.
«О таком качественном миграционном потоке нельзя даже и мечтать в нормальной ситуации», — подтверждает Жанна Зайнчковская. «В нормальной ситуации» — это, как в других странах, например в открытой для мигрантов Америке. Мы все наслышаны об утечке наших российских умов за рубеж. Это наводит на мысль, что миграционный поток, направленный в западные страны, — самый качественный. Однако американские экономисты подсчитали, что приток иммигрантов на их рынок труда увеличил предложение квалифицированной рабочей силы всего на 4%. В основном американские иммигранты претендуют на труд неквалифицированный или малоквалифицированный.
«Русский крест» Вопросы миграции нельзя рассматривать в отрыве от общей демографической ситуации в стране. Ведь миграционные потоки определяются состоянием жизни в тех регионах, откуда и куда они текут. Эта жизнь главным образом определяется постоянным местным населением, но вот как раз с ним ситуацию в России благополучной не назовешь. «Русский крест» — это еще одна метафора, изобретенная нашими демографами. Ее сопровождает впечатляющий график: в начале 90-х годов кривая рождаемости рухнула вниз, ее перечеркивает кривая смертности, тогда же взмывшая до небес (см. рис.).
Рождаемость
На самом деле рождаемость начала падать вовсе не с началом реформ. Сначала — в годы первых пятилеток, в период индустриализации. А потом, снизившись во время войны, рождаемость так и не вернулась на прежний уровень. Очередное снижение произошло в 60-е годы: если в 1960 году в России родилось 2,8 миллиона детей, то в 1968-м — лишь 1,8 миллиона. Эхо войны, дети малочисленного военного поколения? Российский демограф Виктор Переведенцев утверждает, что на это можно списать не более 40% потери рождаемости; остальное — результат превращения аграрной страны в индустриальную, преимущественно сельской — в преимущественно городскую. Последняя ступенька вниз пришлась на 1987—1993 годы, когда рождаемость упала с 2,1 до 1,3 ребенка на женщину. Переход к сокращению населения страны был неизбежен. Но то, что он начался с 1992 года, дало повод обвинить во всем политиков-реформаторов. Однако подобное сокращение происходило в свое время во всех развитых европейских странах и продолжает происходить там, где, как и мы, проходят через этап «догоняющей» модернизации. Связывать сегодня выход из демографического кризиса с подъемом рождаемости — все равно, что рассчитывать на возврат страны к ее аграрному прошлому. Да, с нашей сегодняшней рождаемостью не обеспечивается даже прямое воспроизводство населения. Но то же самое можно сказать и о таких странах, как Германия и Япония (1,3) или Канада (1,4). А мы мечтаем о другом, пытаемся добиться деньгами и льготами, чтобы рождаемость стала… как где? Вот перечень таких стран от А до Я: Аргентина (2,5), Бахрейн (2,6), Бруней (2,3), Вьетнам (2,3), Гайяна (2,4), Индонезия (2,6), Иран (2,5), Киргизия (2,4), Ливан (2,4), Таджикистан (2,4), Турция (2,5), Узбекистан (2,5), Чили (2,4), Ямайка (2,4). Хочется еще больше? (Мы же привыкли всего добиваться числом.) Как насчет Нигерии — 5,8 ребенка на одну женщину? Наш ведущий демограф Анатолий Вишневский говорит в таких случаях: есть на кого равняться.
Смертность
Однако российское население сокращается быстрее, чем в любой другой западноевропейской стране. Беда в том, что рождаемость у нас, как в богатых и развитых странах, а смертность — как в тропических странах Африки, пораженных ВИЧ-инфекцией. «Российский крест» — это кресты на могилах. Наша структура смертности ни на что не похожа. Заболеваемость раком в возрасте от 20 до 60 лет у россиян в 1,5—2 раза выше, чем на Западе. От болезней системы кровообращения в России в конце ХХ века умирало на 18% больше, но что существенно, в возрасте 20—50 лет смертность от них в 3—4 раза выше, чем в развитых странах. Главное отличие от цивилизованного мира — непомерно высокая доля смертей от «внешних причин»: травм, несчастных случаев, убийств (и уголовных, и военных). Смерть такого рода, естественно, косит прежде всего мужчин трудоспособного возраста. Положение еще и усугубляется: в 1980 году у российских мужчин вероятность умереть от внешних причин была на 50% выше, чем в 1965 году, а в 2000-м — на 22% выше, чем в 1980-м. Лишь несколько лет горбачевской антиалкогольной кампании составили очень красноречивое исключение. Кстати, резкий взлет смертности в начале 90-х, как считают демографы, тоже стал результатом антиалкогольной кампании, точнее — ее внезапного прекращения: отсроченные смерти тех, кто, недопив, прожил дольше, резко увеличили обычные показатели смертности. Если считать, как принято, по условным поколениям, выходит «геноцид российского народа», совпавший с началом реформ; если же сосчитать продолжительность жизни реального поколения «пьющих» в конце восьмидесятых годов, так она в среднем под влиянием антиалкогольной кампании увеличилась на 6 лет. Общий рост смертности в России продолжается. Депопуляция
