– Пока.

– Пока, – отозвался он с приятной улыбкой – такую обычно приберегают для замужних женщин и тетушек.

На улице совсем стемнело. Все мысли Греты вертелись вокруг молодого человека, сидевшего в кафе. Словно загипнотизированная, она зашла в винный магазинчик на углу и попросила пачку легкого «Кэмела». Три доллара семьдесят пять центов! Он бросила курить, когда «Кэмел» стоил доллар семьдесят пять. Расплатившись за пачку, она сунула ее в карман. На обратном пути ветер дул ей в лицо. Она открыла дверь кафе, подошла к молодому человеку, который в это время что-то быстро строчил в записной книжке, и положила перед ним пачку сигарет. Наверное, со стороны она выглядела как охотничья собака, кладущая куропатку к ногам хозяина. Молодой человек улыбнулся. Потом они почти час курили и разговаривали. Его звали Макс. Он учился на богословском факультете в Колумбийском университете и хотел стать раввином. Услышав об этом, Грета удивленно вскрикнула:

– Вы совсем не похожи на раввина!

– Я не ортодоксальный иудей, – усмехнулся он и положил руку ей на бедро.

Грета позвонила Ли из таксофона и сказала, что переночует у подруги («Той самой, что на нашей свадьбе будет подружкой невесты»). Остаток недели представлял собой клубок приготовлений к торжеству и встреч с Максом. Грете и в голову не приходило отменить свадьбу из-за того, что у нее случился роман. Она четко разделяла эти две истории; они сосуществовали словно в двух вселенных-близняшках, разделенных громадными космическими расстояниями. Напрягало только то, что Грета уставала от челночных поездок на окраину Нью-Йорка к Максу, а оттуда в центр, к Ли. Помимо бурного секса неделя запомнилась бесконечными примерками, девичником и простудой, подхваченной от Макса. Про Макса знала только самая лучшая, самая верная подруга Лола Сандули и считала, что все это совершенно безобидно. Просто Грета была Гретой. И точно: к концу безумной недели, выкуривая последнюю сигарету со своим любовником в венгерской кондитерской, за час до того, как нужно было ехать в аэропорт (свадебная церемония проходила в Огайо), Грета думала только о том, все ли нужные вещи упакованы, не забыла ли она чего-нибудь. Она ужасно волновалась из-за предстоящего торжества и была невероятно влюблена. В Ли. Да, конечно, эта неделя с Максом была просто великолепна, но теперь ей хотелось, чтобы он исчез.

Однако Макс никуда не исчезал. Он сидел и угрюмо смотрел на свою чашку с кофе. Худой, бледный, с курчавыми черными волосами, он был похож на Христа-испанца. Наконец он подал голос, чем отвлек Грету от нервных раздумий:

– Он хотя бы еврей?

– Нет. Какое это имеет значение? – раздраженно спросила Грета.

– Это имеет значение.

– Ты действительно раввин, – улыбнулась она.

– Ну, – печально произнес Макс, – я надеюсь, ты счастлива.

И дернул ее черт целоваться с Оскаром Леви… Гадость какая…

Такси мчалось по Бродвею, извергая выхлопные газы. Щеки Греты горели от стыда. По правде говоря, уже некоторое время она смутно сознавала странную темноту, подкрадывающуюся к ее сознанию. Она не могла подыскать названия сгущающемуся мраку – по ощущениям, что-то вроде дыры, пустоты, в которую могло шагнуть нечто чужое, инородное. Немного похоже на чувство голода.

Когда она пришла домой, Ли спал. А когда проснулась, он говорил в гостиной по телефону.

– Черный кон-на-ма-раг, – донеслось до нее, – предназначен для… Понятно. Исключительно для этого? Хорошо. Хорошо, да…

Грета подошла к Ли, легла на пол и обхватила руками крепкие лодыжки мужа. Он наклонился и погладил ее по голове.

– Понятно, – сказал он. – Хорошо. Думаю, это все, мистер Конвей. Спасибо, что уделили мне время. Удачного улова вам сегодня. Пока.

Он положил трубку:

– Что случилось?

– Я паршиво себя чувствую.

– Хочешь, пожарю тебе блинчики?

Грета кивнула, забралась на колени к Ли и прижалась лицом к его груди.

– Я тебя так люблю, – сказала она.

Грета решила выйти замуж за Ли, когда они поехали в Огайо навестить его родителей. Семья Ли жила на границе с Кентукки, а у его школьной подружки, рыжеватой блондинки Келли, был очаровательный южный акцент и идеальные ноги.

– Почему ты меня любишь? – спросила Грета, когда они вместе рассматривали фотографии, на которых Ли был заснят играющим в футбол, получающим призы и держащим голубоглазую подружку за руку на выпускном балу. – Я ведь всего-навсего ужасный маленький карлик.

– Я люблю моего ужасного карлика, – сказал Ли и поцеловал ее в лоб.

Он действительно любил ее. Но у Греты возникли подозрения. Она стала ревновать Ли ко всем и всему из его прошлого. Ли в ее глазах приобрел могущество – могущество парня, в которого была влюблена девушка с длинными белыми ресницами, который вырос среди этих невероятных созданий – медлительных широколобых германцев, произносивших молитву перед едой, а потом вежливо обращавшихся к хозяйке дома: «Пожалуйста, передай мне хлеб, мама»; поразило ее и то, что они не выкрикивали за ужином свои идеи с таким видом, будто продают рыбу на базаре. Проведя в Огайо четыре насыщенных дня, Грета так влюбилась в Ли, что ей захотелось сбежать. Но они сыграли подобающую свадьбу в сельской церкви и Айронтоне, в ста ярдах от поля для гольфа, где Ли когда-то потерял девственность с девушкой с белыми ресницами. На Грете было пышное свадебное платье. После того как они произнесли брачные клятвы, она обернулась и увидела своего отца. Вид у него был раздраженный. В глазах Греты закипели слезы.

Аврам Гершкович был невысокого мнения о Ли Шнеевайсе. Он не считал его значительным человеком. В клане Гершковичей всем подобало быть значительными людьми.

У Аврама были острые белые зубы, зычный голос и горящие черные глаза. Стройный, ни грамма лишнего веса. Он был известным в стране адвокатов, человеком, который сделал себя сам. Он защищал тех, кого невозможно было оправдать. Его часто показывали в новостях. Он стоял на ступенях здания какого-нибудь суда и говорил: «Это решение – победа правосудия в нашей стране». Многие считали его столпом морали. Другие называли циником, которому плевать на виновность и невиновность и которого интересует только победа. Грета знала, что в ее отце есть и то, и другое.

Авраму Гершковичу исполнилось сорок, когда он женился на матери Греты, Марушке. Марушка была двадцатипятилетней полькой с нежными глазами. Она родилась в Аушвице за два года до прихода русских. Ее отец, профессор-этнолог, погиб в газовой камере за неделю до ее появления на свет. После войны мать Марушки тихо сошла с ума, а Марушка выросла в нескольких приютах. Эта история глубоко тронула Аврама. Он должен был спасти эту женщину, он должен был подарить ей красивую жизнь. Вдохновленный этой мыслью, он стряхнул с себя первую семью, словно листья, упавшие на свитер. Когда родилась Грета, он был без ума от нее. Она стала для него началом новой жизни – жизни, возродившейся из пепла. Образно выражаясь, он держал дочь над волнами на берегу. Грета и он были неразлучны. Бессознательно, словно распускающаяся почка, Грета переняла от отца ненасытность к жизни и стала инстинктивно сторониться печальной нежности матери, от которой исходил едва уловимый запах смерти. Потом, когда Грете исполнился двадцать один год (к тому времени она была амбициозной и строптивой студенткой юридического факультета), она, как обычно, приехала в Нантакет на летние каникулы с потрясающей новостью: ее статью об уголовных наказаниях должны были опубликовать в «Гарвардском юридическом журнале». Бросив сумки в прихожей, пропитанной с детства знакомым запахом мускуса и сухих цветов, она с видом победительницы вбежала в гостиную. Ее отец стоял у окна и смотрел на спокойное море. Легкий ветерок шевелил желтые шторы. Аврам обернулся и устремил на свою обожаемую дочь взгляд, наполненный незнакомой болью. Грета почувствовала, что она что-то прервала. На диване в другом конце комнаты, подперев голову руками, сидела молодая женщина. Она смотрела на Грету. У женщины были зеленые глаза, тонкие черты лица и темные курчавые волосы. Стройную гибкую фигуру подчеркивали белые льняные брюки и полосатая хлопковая футболка. У Греты до боли засосало под ложечкой.