Малиналли с любовью смотрела на взошедшую за домом на небольшом участке земли кукурузу. Первый урожай на этом поле она сняла, посеяв ту горсть кукурузных зерен, что носила с собой всю жизнь — с того далекого дня, когда первый выращенный в жизни початок положила в ее детские руки бабушка. Рядом с кукурузным полем Малиналли разбила огород, где мирно уживались самые разные растения — и мексиканские, и привезенные из Европы. Малиналли с удовольствием колдовала на кухне, создавая новые блюда и смешивая овощи, фрукты и приправы в самых немыслимых сочетаниях. Она словно играла со вкусами — с луком, чесноком, базиликом и петрушкой, помидорами разных сортов и нопалем — кактусом, дающим съедобные плоды, с фанатами, бананами, манго, апельсинами, кофе, какао… Даже основа основ кухни ее народа — кукуруза — смешивалась с зерном нового для нее злака — пшеницы. Самые разные продукты и приправы пребывали в ее блюдах в полном согласии друг с другом, и результат кулинарных изысканий Малиналли всегда был превосходным.
Это смешение, казалось бы, несовместимого было сродни тому, что произошло когда-то в чреве Малиналли. Ее дети стали плодом любви людей, принадлежащих к разным мирам. Разная кровь породила разные цвета, разные запахи. Разным бывает маис, растущий на полях, — его зерна могут быть темными и светлыми, красными и желтыми… Сама земля порождает смешение разных сортов растений.
Так получилось и с людьми, принадлежащими к разным народам. Оказавшись вместе, они дали начало новой расе, в которой перемешалась кровь всех рас, уже существовавших на Земле. В этой расе, в этом новом народе должен был воскреснуть, воссоздать себя тот, кто сотворил небо и землю, кто даровал людям жизнь, как бы ни называли его в разных уголках Земли. Дети Малиналли принадлежали к этой только-только рождающейся расе.
С умилением в глазах она наблюдала за тем, как они играют во дворе и плещутся в фонтанах, напоминающих и древнюю индейскую Тулу, и сказочную Альгамбру. Малиналли нравилось, что они говорят и по-испански, и на языке ее предков — науатле, нравилось, что они любят есть и хлеб, и лепешки-тортильи. Больно ей было лишь оттого, что они не успели увидеть древнюю долину Анауак и прекрасный город Теночтитлан. Вот тогда она и решила написать для них книгу — книгу-кодекс, историю ее семьи, частью нарисованную, а частью написанную иероглифами и словами. Малиналли хотела, чтобы ее дети не забывали этот древний священный язык, чтобы они научились читать эти знаки и иероглифы. Ведь язык древних священных текстов все больше уходил из жизни ее народа. Один из древнейших текстов майя гласил: «Лишь тот, кто умеет смотреть и видеть, лишь тот, кто обладает многими знаниями и мудростью, может понять страницы нарисованных слов и написанных рисунков. Две краски — красная и черная — подвластны тому, кто творит эти кодексы. Его творения служат нам указателем в пути, подсказывают верную дорогу, помогают дойти до цели».
Малиналли хотела, чтобы ее дети говорили с нею не только на том же языке, но чтобы они обладали теми же знаниями, что и она, чтобы они могли идти одним путем к одной цели. Если бы она и Харамильо не ступили в одну реку, не стали свидетелями рождения новой эпохи, они не понимали бы друг друга так полно. Малиналли страстно желала, чтобы так же безраздельно сливались души ее и детей. Ради этого она была готова учиться читать и писать по-испански.
По утрам Малиналли вместе с Мартином прилежно выводила на бумаге буквы и цифры. Среди цифр больше всего ей понравилась восьмерка. Этот знак выражал саму суть смешения рас, народов и культур. Две сцепленные воедино окружности, пересекаясь, образовывали бесконечность, новое единство, связующим звеном которого был общий для обоих миров невидимый, но осязаемый смысл.
После обеда Малиналли играла с детьми. Ей нравилось брать их за руки и крутить вокруг себя — точно так же, как когда-то играла с нею бабушка. Устав, она отпускала детей во двор, а сама садилась за шитье или украшение гуипиля. Дети продолжали бегать, играть и веселиться. Харамильо же посвящал свободное время резьбе по дереву. Малиналли считала, что шитье и резьба не просто полезное ремесло или воплощенная красота, но упражнение в смирении и терпении. Терпение она называла одной из главных добродетелей, что позволяют человеку постичь великое безмолвие — то безмолвие, где ритм и гармония настраиваются друг на друга и звучат в каждом стежке, в каждом ударе молотка по рукоятке стамески. Исполняя этот ежедневный ритуал, Малиналли и Харамильо достигали того светлого состояния, когда покой и умиротворение нисходили в их души и становились наградой за долгое терпение.
В тот день Харамильо отложил скульптуру Девы Марии Гваделупской, которую вырезал для детей, и, сделав глоток чая, настоянного на листьях апельсинового дерева, спросил у жены, собирается ли она завтра на мессу.
Торжественной мессой каждый год было принято отмечать день падения Теночтитлана. Малиналли не любила ходить в церковь в этот день. Ей не хотелось оживлять в памяти погибших, как будто вновь слышать их крики и стоны. Ей не нравилось то, что говорят в церкви, обращаясь к распятому Христу. Этот новый Бог был для нее богом плоти, богом истекающего кровью тела. Изображение распятия наводило на нее ужас. Когда взгляд Малиналли падал на рану в боку распятого Бога, она невольно вздрагивала. Эта рана напоминала те разрезы, что делали обсидиановыми ножами на груди приносимых в жертву у храма Уитцилопочтли. Ее смущали и терновый венец, и запекшаяся кровь. Ей хотелось спасти этого человека от мучений, снять его с креста, вернуть ему свободу. Она так и не научилась смотреть на распятие спокойно. Это жертвоприношение было непреходящим, вечным и лишь подтверждало догадку Малиналли, что и теперь в ее стране ничего не изменилось. Напрасно рухнула империя, напрасно были разорены города и деревни. Принесение человека в жертву пережило все потрясения. Уцелевшие в войне приняли эту чудовищную традицию в наследство от погибших. Иисус на кресте был для Малиналли символом бесконечной, неутихающей боли, вечной, непреодолимой смерти. Ее разум отказывался верить в то, что эта жертва приведет людей к свету, равно как и в то, что свет может появиться там, где в жертву приносят человека.
Вот почему Малиналли старалась реже появляться в церкви. Она не хотела видеть распятого Христа. Ей больше нравилось смотреть на жизнь, а не на смерть. Она хотела видеть своих детей, чье рождение пришло на смену войне, но не оживлять мертвецов. Она предпочитала любить Харамильо, боготворить и благословлять его, а не образ навеки оставшегося на кресте чужого ей человека. Благодаря Харамильо в ее жизни царил мир, а в душе покой. Кортес же был повинен в том, что в ее жизнь вошла война и ненависть. Их встречи с Кортесом оборачивались спором или ссорой.
Вот и на этот раз, появившись в их доме, он разрушил очарование мирного дня. Харамильо и Малиналли приняли Кортеса радушно, как дорогого и знатного гостя. Ему подали чашку шоколада с ванилью, пригласили присесть у фонтана. Кортес был мрачен и неразговорчив. Ему предстояло судебное разбирательство. Против него выдвигались серьезные обвинения — предательство интересов испанской короны, попытка узурпировать власть на захваченных территориях, неподчинение королевским приказам, а также преступления в ходе боевых действий — излишняя жестокость по отношению к местному населению и многочисленные случаи самосуда. В вину Кортесу вменялись преступления на сексуальной почве, а также неуплата королевскому двору положенной доли военной добычи и трофеев и присвоение больших участков земли в городах и в сельской местности. В довершение всего против Кортеса было выдвинуто обвинение в убийстве собственной супруги — сеньоры Каталины Хуарес.
Понимая, что свести суд к формальному разбирательству не удастся, Кортес начал готовиться к защите. Он сообщил судьям, что пригласит свидетелей, готовых дать показания в его пользу. Первыми среди них были Малиналли и Харамильо.
