Тем временем дело шло к Рождеству. Солнце с каждым днем становилось все жарче, все больше георгинов и петуний распускалось в садах. Обстановка, прямо скажем, мало располагала к празднованию Рождества. И — словно для того, чтобы подчеркнуть неуместность сугубо зимнего праздника — в Южной Африке настала пора урожая. Прилавки магазинов буквально ломились от разнообразных фруктов. Здесь были горами навалены спелые персики, сливы, ананасы, дыни, манго, бананы, абрикосы, а также инжир и клубника.

Неудивительно, что меня охватила мучительная и неотвязная тоска по дому. Днем я еще как-то с нею справлялся, но по ночам она набрасывалась на меня с удвоенной силой. Я лежал, прислушиваясь к стрекоту цикад в саду, вспоминал холодные английские рассветы и страстно мечтал оказаться на родине. Там наверняка уже по ночам подмораживает, и, выйдя поутру, вы видите поверхность озера, схваченную тонким ледком. Деревья стоят голыми. По вечерам грачи мечутся на фоне серого ненастного неба, и знающие люди говорят: «Вот увидите, на Рождество выпадет снег».

Казалось очень странным встречать Рождество в летнем саду…

Потчефструм является старейшим городом Трансвааля, в чьем названии увековечена память о суровом старом вуртреккере по имени Хендрик Потгитер. Это небольшой живописный городок, окраины которого утопают в садах, а река Моои несет свои сонные воды под плакучими ивами.

Кроме того, Потчефструм является важным образовательным центром.

Канун Рождества я провел в кругу друзей, в одном очень милом и дружелюбном семействе. Когда я приехал, уже стемнело, но все равно было видно, что дом стоит в окружении цветущего сада. Да и позже, укладываясь спать, я ощущал цветочные ароматы, вплывавшие в спальню через открытое окно. Ну и, конечно же, на столе стояла ваза с красными розами. Вечер выдался на редкость теплым — я бы сказал, удивительно теплым для кануна Рождества! И мне снова подумалось: а дома сейчас все иначе. Холодные звезды подмигивают с небес; люди осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступеньках, входят в дома и развешивают подарочные носки на столбиках кроватей; а на освещенной улице стоят рождественские хоры — студеный парок изо рта — и распевают традиционное: «Вести ангельской внемли…»

Что это? Неужели я сплю? Или строчка из рождественского хорала прозвучала наяву: «Вести ангельской внемли…» Ну, конечно, это кто-то из детей включил радио, по которому шла рождественская передача. «Вести ангельской внемли…» из Йоханнесбурга! Уму непостижимо.

Утром я вышел в сад, и мне сразу бросились в глаза ласточки, летавшие на фоне безоблачного летнего неба. Клумбы радовали обилием нарциссов, канн, шток-роз, шалфея, петуний, африканских лилий и французских бархатцев, жасмина и бугенвиллей. Поразительная щедрость для сада в рождественскую пору.

Когда мы направлялись в церковь, на улицах царила торжественная тишина. И я подумал, как похоже на Шотландию: те же самые группки несчастных детей в перчатках; молодые мужчины и женщины в выходных одеждах и старшее поколение, большей частью в строгом черном. Церковные скамьи располагались полукругом вокруг кафедры проповедника. Вот вошли старейшины общины в своих черно-белых одеяниях, затем появился священник в одеянии с белыми лентами. Служба велась на африкаанс. И хотя я не понимал ни слова, но с легкостью мог следить за ходом богослужения, поскольку оно было точной копией шотландской процедуры. По окончании службы мы зашли в ризницу познакомиться со священником и старейшинами, или, как они здесь называются, керкраад.Мне представилась редкая возможность заглянуть за эту ширму из черных сюртуков и белых галстуков. Оказывается, за ней скрывались такие различные жизненные призвания, как солдат, торговец, фермер и прочие.

По возвращении домой нас ждал грандиозный пир. Тот, кто утверждает, что южноафриканское Рождество не имеет ничего общего с английским, очень сильно ошибается. И лучшим доказательством мог бы служить наш праздничный стол. Он был выдержан в совершенно диккенсовских традициях: индейка, свиной рулет, великолепный пирог, сливовый пудинг и мороженое — все сменяло друг друга, причем подавалось в огромных количествах, так что пиршество растянулось на несколько часов. День уже далеко перевалил за середину, когда мы наконец поднялись из-за стола и устало поплелись (я бы даже сказал, поползли, как сытые боа-констрикторы) в соседнюю затененную комнату. Единственное, что мы еще могли, — сидеть в полутьме и слушать неумолчное пение цикад в саду.

Затем по часам наступил ранний вечер, хотя солнце по-прежнему нещадно палило с небосвода. Молодые люди плескались и ныряли в садовом водоеме. После прогулки снова вернулись к столу, ибо подошла очередь обеда. Вскорости спустились жаркие, душные сумерки… Приехали гости, все собрались на ступеи обсуждали многочисленные проблемы, волнующие южноафриканскую душу. Африканеры — едва ли не единственные люди, кто не пасует перед нашим обезумевшим миром. Во всяком случае они не боятся брать на себя ответственность за его развитие. И в этом мне видится одно из главных достоинств нации.

«День рождественских подарков» начался со страшного переполоха на улице — оттуда доносились громкие крики и грохот пустых консервных банок. Выглянув на дорогу, мы застали следующую картину: обряженная в самые невообразимые одеяния компания чернокожих мальчишек скакала и дергалась под собственные рукоплескания, перемежавшиеся взрывами веселого смеха. Этот фантастический танец полагалось вознаграждать аплодисментами и мелкими монетками в пенни.

Затем мы отправились в гости на одну из ферм, расположенных в нескольких милях от города. Ее хозяин — веселый добродушный бур, который, подобно многим здешним жителям, принимал участие в англо-бурской войне (и как вы понимаете, не на стороне британцев) — принял нас с распростертыми объятиями. Меня предупредили, чтобы в беседе с африканерами я не касался щекотливой темы, но признаться, у меня и не возникало подобного желания. Во-первых, бесполезно обсуждать с простыми необразованными фермерами причины, породившие ужасную братоубийственную войну, а во-вторых, сами буры становятся чересчур разговорчивыми и могут часами предаваться болезненным воспоминаниям. Однако справедливости ради надо отметить, что они не злопамятны. Я уже и прежде отмечал эту черту у многих бывших солдат (причем независимо от их национальной принадлежности): как правило, при личном контакте они оказываются милейшими людьми и не выказывают злобы к недавним противникам. Странно, что именно гражданские (в особенности же гражданские, которым не довелось услышать ни единого выстрела) оказываются рабами застарелой вражды в нашем мире.

Хочу рассказать еще об одном ветеране, которого встретил в Трансваальской глубинке, в маленьком домике, окруженном деревьями. Доктор Дж. Д. дю Туа сыграл важную (чтобы не сказать решающую) роль в развитии родного языка буров. На момент нашей встречи он был занят поистине титанической работой — переводил на африкаанс Библию. В интеллектуальной жизни Южной Африки доктор дю Туа занимает примерно то же место, какое традиционно отводится Йейтсу и Дугласу Хайду в ирландском возрождении. Мы с ним побеседовали и с горестным вздохом констатировали, что оба не в восторге от современного мира.

Поспешив обратно в Потчефструм, мы успели на прелестную чайную вечеринку, где самыми веселыми гостями оказались пасторы.

— Между Свободным государством и Трансваалем существует некое добродушное соперничество, — рассказывал один из них. — Мы, трансваальцы, потешаемся над соседями, считая их болтливыми хвастунами. На эту тему есть хороший анекдот. Два трансваальца удят рыбу в Ваале, который, как вам известно, является пограничной рекой. И вот один из них разглядывает пойманную рыбку и спрашивает у друга: «Как, по-твоему, эта рыба трансваальская или из Свободного государства?» «Открой ей рот, — советует друг. — Если язык длинный, значит, из Свободного государства».