Тогда профессор сам взобрался на лестницу и развернул объектив телескопа, направив его на другой участок неба.

— Теперь смотрите, — сказал он. — Вот это туманность.

Я взглянул и увидел массу ярких светящихся точек.

Простым нажатием кнопки профессор заставил купол обсерватории медленно повернуться. Движение это сопровождалось ритмичным тарахтением и постукиванием — будто на кухне среди ночи внезапно ожил холодильник.

Профессор заново сфокусировал объектив, после чего предложил мне полюбоваться очередной порцией звездного неба. На сей раз я увидел яркий огонек на конце спички, который горел ровным, немигающим пламенем.

— Это верхняя звезда из Пояса Ориона, — пояснил мой учитель и стал сыпать цифрами (дальность, возраст, светимость и проч.).

Я слушал его вполуха, а сам вспоминал отрывок из книги сэра Джеймса Джинса «Загадочная Вселенная».

«Число звезд во Вселенной, — писал он, — подобно числу песчинок на всех песчаных пляжах мира. На фоне этой безбрежности вселенной наш дом выглядит устрашающе крошечным».

Хотя сэр Джеймс Джинс полжизни провел за осмыслением астрономических истин, он никогда не забудет того ужаса, который охватил его при первом взгляде на звездное небо через объектив телескопа. Эту реакцию он считает типичной для человеческого ума. «Мы ужасаемся необъятности нашей Вселенной, — писал он, — не только в смысле расстояний, но и той невообразимой протяженности времени, на фоне которой вся наша человеческая история выглядит не более чем кратким мигом. Нас убивает наше исключительное одиночество во Вселенной, а также понимание ничтожности нашего материального обиталища в космосе — невыносимо осознавать, что твой дом представляет собой миллионную часть песчинки на безбрежном песчаном берегу Вселенной».

— А теперь, — пробился голос профессора, — взгляните на ту звезду сначала невооруженным взглядом, а потом через объектив телескопа.

Я послушно посмотрел на крошечную искорку света на фоне черного неба, которая вдруг — благодаря волшебству астрономической техники — выросла до размеров целой галактики. Не поверив своим глазам, я снова повторил эксперимент. Невероятно!

Профессор снова развернул трубу телескопа. На сей раз я увидел маленький мячик для гольфа, который уютно примостился внутри портьерного колечка. Я подумал, что это самое прелестное зрелище из всех, которыми побаловала меня сегодняшняя ночь.

— Это Сатурн со своими кольцами, — объяснил профессор.

С меня было довольно. Я спустился со своего наблюдательного поста, и мы завели разговор на обыденные темы. Теперь мне открылось, почему многие астрономы слывут вполне нормальными светскими людьми. Человек, который постоянно вынужден иметь дело с такими непостижимыми материями, неосознанно ищет прибежища (и отдохновения для души) в маленьком, вполне тривиальном хобби. Иначе можно просто сойти с ума! И я проникся сочувствием ко всем тем людям, которые в данный момент сидели у объективов телескопов и вглядывались в необозримую даль Вселенной.

Находясь в Блумфонтейне, я неожиданно получил приглашение провести недельку в Кару. Мне предлагалось приехать и — цитирую автора письма — «посмотреть, как они живут в цивилизованной пустыне». Последовать этому приглашению означало вновь вернуться на Кап, чего мне, естественно, не хотелось. Но, с другой стороны, когда еще представится возможность увидеть Кару собственными глазами? Глупо отказываться от такого шанса! Короче, я решил ехать.

Кару — готтентотское название, означающее «сухое место» — представляет собой обширное засушливое плато на территории Капской провинции, лежащее ниже уровня, на котором расположены равнины Свободного государства. Первые голландские поселенцы обозревали Кару с тем же отвращением, с каким английские современники доктора Джонсона смотрели на шотландский Хайленд. Однако вы наверняка помните, что случилось дальше. Вальтер Скотт сумел придать Хайленду ореол романтики, а королевский Балморал перевел эти дикие места в разряд популярного курорта. И вот уже англичане устремились в горные долины Шотландии. Нечто похожее произошло и здесь, в Южной Африке. Сейчас стало модным восхищаться Кару, его закатами и безмолвием. Меня не раз предупреждали: если я уеду, не повидав этой пустыни, то лишусь одного из самых незабываемых зрелищ в Южной Африке.

Итак, ранним утром я выехал из Блумфонтейна и направился на юг. День выдался необычайно жарким и, памятуя о перегревшемся радиаторе в Транскее, я предусмотрительно запасся дополнительной бутылкой воды и ветошью. Уж не знаю, сколько времени здесь держалась подобная сушь, но только земля выглядела сухой, растрескавшейся и, казалось, слегка вибрировала от жары. По пути мне время от времени встречались стада коров, имевшие самый жалкий вид. Голодные отощавшие животные уныло брели по пустыне, жадно обнюхивая землю в поисках хоть клочка травы.

Сопровождали их, как правило, чернокожие пастухи, с ног до головы покрытые толстым слоем пыли. Но как-то раз я увидел белого мужчину, ехавшего на повозке, и остановился с ним поговорить. Этот человек разительным образом отличался от тех сытых и довольных фермеров, которых я видел прежде. Он казался измученным и несчастным, одежда болталась на нем, как на огородном пугале. По-английски он изъяснялся с некоторым трудом, но здесь особого красноречия и не требовалось. Все и так было ясно. Когда я заметил, что засуха в этом году стоит ужасная, он посмотрел на меня пустым безнадежным взглядом. Большая часть его скота подохла, сказал мужчина, и сейчас он пытается спасти хотя бы остатки стада. Ему говорили, будто здесь (он ткнул кнутом куда-то вдаль) сохранились живые пастбища. Он ведь все деньги вложил в стадо, и вот…

Я слушал его, и перед глазами у меня одна за другой вставали душераздирающие картины. Я видел неумолимые лица ростовщиков и кредиторов по закладным; видел нехитрый скарб, сваленный на солнцепеке во дворе, и кучку собравшихся покупателей — они рассматривают мебель, торгуются и кто-то смеется над выставленным старьем; видел его самого — несчастного, жалкого, в поношенной одежде, с женой и кучей ребятишек; уже завтра им придется покинуть родные места и отправиться в пустыню, где ютятся такие же бездомные люди. Конечно, это шаг вниз, но что поделаешь — не повезло…

Вода. Это все, что ему требовалось. Всего несколько хороших дождичков — на пару ночей… возможно даже, на пару часов — и его жизнь спасена. Однако дождей нет уже несколько месяцев. Здесь вообще ничего нет, кроме раскаленной земли, песчаной пыли и трупов павшей скотины. Я не нашелся, что ответить. Бывают ситуации, когда любые, даже самое искренние слова сочувствия выглядят фальшивыми. Так мы и расстались: я оставил несчастного фермера с болью в глазах и поехал дальше.

Вокруг меня — от горизонта до горизонта — простиралась потрескавшаяся земля, ослепительно желтая в солнечных лучах. По ней бродили тощие овцы, и одному Богу известно, что они надеялись отыскать в этой негостеприимной пустыне. Вдалеке я увидел группу деревьев, к которым вела прямая, как стрела, дорога. Там, должно быть, стоял очередной городок — с красными черепичными крышами, с голландской реформистской церковью, маленькой гостиницей и автозаправочной станцией — крошечный оазис среди огромного колышущегося океана раскаленной пыли. В воздухе висели облака въедливой песчаной крошки. Она скрипела на зубах, забивалась в нос, не давала дышать. Я с тоской мечтал о запотевшем стакане какой-нибудь жидкости — любой, лишь бы там позванивали кусочки льда. Короче, я принял решение остановиться в первом же попавшемся обитаемом месте и выпить чего-нибудь холодненького.

Мне повезло: я не только добрался до очередного городка, но и отыскал местечко для машины в тени раскидистого эвкалипта, как раз напротив входа в гостиницу. Внутри никого не было, за исключением молодого бармена, скучавшего на фоне потрясающего ассортимента бутылок. Кстати сказать, это отличительная черта всех южноафриканских баров, даже самых маленьких — выбор спиртного здесь поражает воображение неподготовленного европейца. Я сделал заказ и, усевшись на табурет, стал наблюдать за барменом. С виду он был типичным ирландцем. Пока он доставал из холодильника напитки, в бар заглянул какой-то мужчина и спросил бутылку пива. Между ними завязалась долгая и оживленная беседа на африкаанс. Судя по всему, здешний бармен одинаково хорошо владел обоими языками — и английским, и африкаанс. Оставшись с ним наедине, я спросил, как идут дела. Это была не просто дань вежливости, меня действительно интересовало, на что похожа жизнь в таком маленьком, тихом городке. Парень заговорил неожиданно горячо, похоже, я задел его больную струнку.