К вечеру улицы заполнились толпами молодых людей и девушек. Юноши в большинстве своем были без шляп и во фланелевых костюмах. Они неспешно прогуливались с книжками под мышкой и вели ученые беседы. Своим внешним видом и раскованными манерами они напомнили мне оксфордских или кембриджских студентов. Девушки — очаровательные в своих легких платьях, с теннисными ракетками — смахивали на ярких бабочек, выпущенных на волю. Старый город, казалось, с интересом взирает на этих новых южноафриканцев — красивых, здоровых и умных мальчиков и девочек. До моих ушей долетали обрывки разговоров: речь шла в основном об экзаменах и контрольных. Оно и понятно — приближался конец семестра. Ребята говорили по-английски, но время от времени кто-нибудь сбивался на африкаанс.

С трудом верилось, что еще сто тринадцать лет назад — по нашим английским меркам не такой уж большой срок, даже в масштабах одного семейства, — так вот, сто тринадцать лет назад ничего этого не было. На месте прелестного городка — с его соборами и музеем, с его библиотеками и университетскими корпусами, с его плавательными бассейнами и теннисными кортами, с его поколением молодых, уверенных в себе людей — стоял маленький пограничный форт, осаждаемый толпами кровожадных дикарей. Прошло немногим больше столетия, и потомки тех дикарей чистят наши ботинки, подносят вам багаж и опорожняют мусорные корзины.

Нет, что ни говори, а Южная Африка — удивительная страна!

После обеда хозяин дома пригласил меня посидеть в библиотеке. Мы беседовали о всяких пустяках, но я видел, что на губах у него вертится какой-то вопрос. Наконец он не выдержал и спросил:

— Что вы думаете по поводу наших национальных проблем?

— Боюсь, что смогу ответить на ваш вопрос, лишь когда проживу в Южной Африке с десяток лет.

— Угу, — хмыкнул он разочарованно. — Ну что ж, очень разумный подход.

Теперь настала моя очередь.

— А что выдумаете по этому поводу?

Казалось, мой собеседник только и ждал случая высказаться.

— Я полагаю, что чернокожим навязали не вполне честную сделку, — заговорил он с жаром. — Видите ли, я отношусь к тем людям, кто верит в черное население и считает, что ему надо дать шанс! А сейчас что мы видим? В теории любой чернокожий имеет право получить образование, но на практике у него очень мало возможностей. И даже если он получит приличную профессию, что он будет с ней делать? Где работать? Одного образования мало, мы должны поднять уровень жизни чернокожих в целом. Прежде всего обеспечить им достойные заработки и, возможно, даже избирательное право. Когда-нибудь в будущем…

Он доказывал мне, что нынешняя позиция европейцев диктуется страхом перед черным населением. А здесь нечего бояться! Он по крайней мере страха не испытывает. Черному человеку надо помочь, как мы помогаем больным. Поддержать его, пока он твердо не встанет на ноги.

Мы долго беседовали, и под конец я спросил:

— А какой, по-вашему, станет Южная Африка через сотню лет?

— Думаю, через сто лет здесь будут жить люди с кожей кофейного цвета, примерно, как у португальцев, — ответил он. — Мне кажется, это неизбежно. И прежде всего по экономическим причинам. Собственно, данный процесс уже начался. Не далее как вчера я был в Кейптауне и повстречал одного молодого европейца. Он работает водителем автобуса в крупной компании. Парень рассказал мне, что недавно женился. Я поинтересовался: «Она англичанка?» «Нет, — ответил он, — цветная». «Но почему вы женились на цветной девушке?» — удивился я. И вот что он мне сказал: «Видите ли, с моей зарплатой я не могу содержать белую жену. Ведь ей первым делом понадобился бы слуга, который выполнял бы за нее всю грязную работу. А моя жена ничего подобного не ожидает. Скорее всего, она не захотела бы заводить слуг, даже если бы могла себе это позволить. Она привыкла самостоятельно содержать дом. И вы бы посмотрели на наш дом — картинка, да и только!»

— Вот так все и происходит, — заключил мой собеседник. — При таких делах в результатах сомневаться не приходится!

— Но вам это не нравится, ведь правда?

— Конечно, не нравится, — с горечью признался он. — Скажу честно: мне ненавистна эта идея! Но что толку? Я привык смотреть правде в глаза.

Я почувствовал необходимость поговорить о чем-нибудь более приятном.

— А почему Грейамстаун называют городом святых? — спросил я.

— Некоторые считают: из-за большого количества церквей. Но я слышал и другое объяснение. Рассказывают, будто в 1846 году сюда прибыли Королевские инженеры, и им для работы понадобились кое-какие инструменты, в частности тиски. Ну, они, как полагается, отправили запрос в Кейптаун с просьбой срочно прислать с артиллерийского склада тиски. На что получили ответ: «Приобретайте тиски на месте». Инженеры телеграфировали: «В Грейамстауне тисков нет». Понимаете? Нет тисков! Ну чисто святая обитель!

Я возвращался в гостиницу в подавленном настроении. Мыслями я постоянно возвращался к началу нашего разговора. Впервые за все время пребывания в Южной Африке мне довелось столкнуться с подобной точкой зрения.

Если вас влечет романтика кафрского Фронтира, отправляйтесь к Сигнальному холму. Поднимитесь на его вершину и окиньте взором бескрайний буш, что раскинулся до самого горизонта. Стоя здесь, нетрудно себе представить, как один за другим зажигаются костры на окрестных холмах — это по цепочке передается сообщение о ночной тревоге. На дальних бродах через Фиш-Ривер появляются сигнальные огни. Они приближаются, становятся ярче, предупреждая об опасности одиноких фермеров и два маленьких гарнизона, расквартированных в форте и блокгаузе…

Вдалеке виднеется еще один холм под названием Гавнерс-Коп. На его вершине установлена каланча — массивная каменная башня в два этажа. В ней всего две комнаты, одна над другой. Вход в башню приподнят, к нему ведут каменные ступени, а окна — узкие и высокие — напоминают бойницы средневекового замка. Каланча эта играла важную роль в жизни Грейамстауна: именно отсюда сигнал тревоги поступал на Сигнальный холм, а затем уже доходил до горожан.

Боюсь, нам, европейцам, не понять, что означала (и означает поныне!) граница — тот самый пресловутый фронтир — для белых южноафриканцев. Приехав в Южную Африку, европейские колонисты оказались в особо сложных условиях: им довелось столкнуться не только с самым опасным, но и с самым многочисленным в мире противником. Небольшая горстка бурских и английских фермеров плечом к плечу с немногочисленными британскими войсками умудрялась на протяжении ста лет сдерживать черную приливную волну, которая грозила докатиться до самого Кейптауна и поглотить город.

Стоя на Сигнальном холме, я наметил сам для себя: обязательно разыщу кого-нибудь из стариков, кому за восемьдесят (а в Южной Африке в избытке подобных людей), и расспрошу о тех далеких временах. В детстве они наверняка слышали какие-нибудь пограничные истории от своих родителей, непосредственных участников тех событий. Мое желание исполнилось тем же вечером. Правда, источником сведений стал не древний старец, а очаровательная дама — хозяйка дома, куда меня пригласили на обед. Она была дочерью миссионера и достаточно долго прожила по соседству с чернокожими племенами.

— В то время мне было совсем мало лет, — рассказывала дама, — но я хорошо запомнила боевые барабаны кафров. Как они били по ночам… Передать вам ананасы?

— Лучше расскажите о барабанах, — попросил я.

— Может, еще сахару? Ну да, барабаны! Помню, как я дрожала от страха в своей постели, а они все били и били, ночь напролет. Знаете, такой глухой ритмичный звук… Его не описать словами, но каждый, кто хоть однажды его услышал, не забудет до конца жизни.

Тут в комнату вошел чернокожий слуга — этакий огромный черный воин — и поставил на стол серебряный поднос с кофейными чашечками. Женщина что-то произнесла на местном наречии, и слуга в знак благодарности склонил голову — наверное, ему было приятно, что хозяйка говорит с ним на его родном языке.