Плато мы пересекли на исходе утра, и местность начала заметно понижаться в сторону морского побережья. В какой-то миг, когда мы проезжали по перевалу Хекс-Ривер, поезд наш превратился в длинную извивающуюся змею: только что локомотив виднелся справа по ходу, и вот уже он доблестно пыхтит в левом окне. Вокруг нас стояли могучие горы; каждая лощинка и расселина были заполнены бледно-голубыми тенями. Тот самый цвет, для которого в западных областях Ирландии придумали специальное название — «голубой атлантический марлин». Мы незаметно въехали в благословенную страну цветущих персиков и виноградников. Долгое время нашим спутником был хрустально-чистый ручей, весело бежавший вдоль железнодорожного полотна.

И я — как человек, выросший на острове, где море всегда рядом, всегда в пределах досягаемости — вдруг ощутил, как в душе моей завибрировала невидимая трепетная струна. В самом воздухе, во внезапно вспыхнувших красках чудилось некое обещание. Я чувствовал, что мы приближаемся к южной оконечности Африки, к тому волшебному месту, где теплые течения Индийского океана встречаются с холодными волнами Атлантики.

В то утро, когда мы прибыли в Кейптаун, все было голубым: голубое море и голубые небеса, на фоне которых еще более голубым контуром выделялась Столовая гора. На Эддерли-стрит ко мне подошла голубоглазая девушка и приколола на лацкан пиджака крохотный флажок. Город утопал в золотом сиянии летнего затишья, которое, как мне объяснили, принес с собой юго-восточный ветер. Жалюзи на окнах были опущены, люди на улицах перемещались, стараясь держаться в тени колоннад.

Глядя на охваченный зноем Кейптаун, я невольно подумал, что из всех городов мира, которые мне довелось посетить, лишь он один напоминает Афины. Причем непонятно, почему. Во всяком случае речь явно идет не о внешнем сходстве. Ведь, если говорить о географических особенностях, Афины лежат в четырех милях от побережья и представляют собой равнинный город, кольцом опоясывающий золотой холм, который, подобно замку, возвышается в центре. В отличие от греческой столицы, Кейптаун начинается практически у кромки океанского прибоя и расползается — сначала мягко, незаметно, а затем все более круто — по склонам Столовой горы. Учитывая характер рельефа — многочисленные неровности и теснины — архитекторы при всем желании не могли бы воссоздать афинский «бублик». В результате Кейптаун полумесяцем охватывает подножье горы.

Прогулявшись по городским улицам, я зашел в парк, расположенный в самом центре Кейптауна. Услышал воркование голубей на ветвях деревьев, и на меня с новой силой нахлынули воспоминания о Греции. Я снова явственно представил себе, как пересекаю Афинскую равнину. Тогда, как и сегодня, тоже был солнечный день. В оливковых зарослях вовсю трещали цикады, казалось, будто в жарком воздухе бьется пульс лета. Легкий туман окутывал склоны Пентеликона, длинный хребет Гиметта и более низкие вершины Агалеоса — в точности как сейчас Столовую гору. И как тогда мой взгляд необратимо возвращался к золотому Афинскому холму, на котором возвышалось дивное строение, воплотившее мечты человечества и на долгие годы ставшее источником вдохновения для всего мира, точно так же и сегодня я не мог отвести глаз от Столовой горы, этого величайшего акрополя Южной Африки.

Однако еще более примечательным, нежели гора или море, было здешнее освещение. Благодаря чрезвычайно чистому и прозрачному воздуху солнечный свет беспрепятственно достигал земли и буквально затоплял город (совсем как в Афинах!). Наверное, именно эта атмосфера, одновременно теплая и светлая, которую Плутарх сравнивал с шелковой пряжей, и вызывала навязчивые ассоциации с Грецией. Именно таким я запомнил Кейптаун — как место, где встречаются два океана, город необыкновенной красоты и достоинства, раскинувшийся у подножия горы и пронизанный волшебным светом. Здесь неминуемо должны жить поэты, художники и философы, думалось мне.

За несколько дней до моего приезда в Кейптаун на склонах Столовой горы было обнаружено тело маленького мальчика, и весь город с тревогой обсуждал это печальное происшествие. Новость занимала значительное место на страницах местных газет, о ней судачили на всех перекрестках. Честно говоря, меня это удивило. Одно дело, когда неудачное восхождение на Бен-Невис будоражит такой, в общем-то, небольшой городок, как Форт-Уильям, или очередная альпийская трагедия лишает сна жителей крохотной швейцарской деревушки. Но тот факт, что столь крупный город, как Кейптаун, с его обширными интересами и насыщенной общественной жизнью на протяжении недели не мог говорить ни о чем другом, кроме как о найденном в горах трупе, — это показалось мне странным. Бесконечные обсуждения данной темы в значительной мере сформировали мое отношение к Столовой горе. Вместо того, чтобы со стороны восхищаться безобидным и благодушным великаном, я стал думать о горе как о злобном чудовище, которое время от времени требует кровавых жертвоприношений. На вершину горы ведут несколько дорог, но желание по возможности сократить время подъема заставило меня прибегнуть к помощи канатной дороги.

Стальные тросы толщиной в человеческую руку соединяют подножие Столовой горы с вершиной, которая вздымается на высоту три с половиной тысячи футов. Две маленькие кабинки стартуют одновременно — одна наверху, другая внизу — и медленно ползут навстречу друг другу. Они перемещаются почти по вертикальной траектории — так, что у пассажиров возникает неуютная иллюзия, будто они зависли внутри гироскопа. В качестве компенсации они могут наслаждаться зрелищем крутых обрывов и пропастей, проплывающих внизу, а также видом на город с высоты птичьего полета.

Моими попутчицами оказались две дамы средних лет и девочка, чей малый росточек не позволял даже заглянуть за борт кабинки. Что касается дам, одна из них была высокой, плотного сложения, а вторая — маленькой и болезненной на вид. Первая, как вошла в кабинку, сразу же уселась и вцепилась правой рукой за поручни, а левой прикрыла глаза. В таком положении она и просидела все время, пока мы поднимались к вершине. Зато ее подруга — хрупкое создание неполных пяти футов роста — разглядывала пейзаж с неослабевающим интересом и не переставая восхищалась открывавшимися головокружительными безднами.

— Маргарет, мы скоро уже приедем? — простонала могучая леди, бросая осторожный взгляд из-под растопыренных пальцев.

— Приближаемся к вершине, — откликнулась непрошибаемая Маргарет. — Ты пропустила незабываемое зрелище! Так и кажется, будто можно запустить теннисным мячиком прямо на Эддерли-стрит.

— Лучше мне этого не слышать, — вздохнула ее побледневшая компаньонка.

Канатная дорога заканчивается в небольшом павильоне, где установлен почтовый ящик — вы можете отправить послание друзьям прямо с вершины Столовой горы. Здесь же продают сопутствующие мелочи вроде почтовых открыток и фотопленки.

Выйдя из кабинки, я остановился, чтобы полюбоваться открывавшейся панорамой. Вид был воистину великолепный! Весь Кейптаун лежал, как на ладони, можно было рассмотреть все улицы, сад ван Рибека, порт с доками и остров Роббен посреди Столовой бухты. Береговая линия плавно изгибалась, уходя к северу. Там в легкой дымке виднелись белые фермы и несжатые поля вокруг Малмсбери.

Макушка Столовой горы разительно отличалась от всех прочих вершин, которые мне доводилось видеть в своей жизни. Это не та узкая возвышенность, на которой вы останавливаетесь перевести дух и набраться сил перед утомительным спуском. Здесь раскинулся собственный просторный мир, где проложены прогулочные маршруты в несколько миль, где в определенном месте с обрыва открывается вид сразу на два океана. На вершине Столовой горы вполне можно построить целый город, и уверен, какие-нибудь греки эллинистической поры именно так бы и поступили. Уж они бы не пожалели сил и средств, чтобы возвести здесь южноафриканский Пергам. И не важно, что жителям его приходилось бы по шесть месяцев в году мириться с туманами и штормовыми ветрами.