– А, которая фонтанчики… и подсолнухи… У вас в медицинском блоке никто не умирал?

– Что? Как?!

Они уже дошли до холла и остановились посередине. В воздухе плавал слабый запах полыни. Ярослав больше не нуждался в пояснениях, но вежливости ради решил плавно закруглить разговор:

– Человеку стало плохо на работе, принесли его в медчасть, а он скончался. Не было такого, как я понял?

– Бог миловал. Что-то неладно?

Ярослав слишком горел нетерпением, чтобы отвечать.

– Что это ваша Ксения Алексеевна до девяти вечера на рабочем месте?

– Не знаю. Она всегда долго. А разве… Да, свет из-под двери… Странно! Она обычно часов в восемь уходит, самое позднее – полдевятого.

– Все. Спасибо, что проводили. Идите наверх, отдыхайте. Я с вашим психологом поговорю.

– Я представлю вас…

– Не нужно! Идите! Дорогу обратно найду.

Ярослав в пылу работы терял способность ориентироваться в социальных нормах и мог не задумываясь раздавать приказания чиновникам и топ-менеджерам на их собственной территории.

Комендант безоговорочно подчинился великому специалисту по энергоэкологической защите. Во-первых, получил такое указание, во-вторых, уж очень хотелось плюхнуться в кресло и дернуть коньяку. Ярослав сейчас распознавал любую мысль и настроение другого человека, будто свои собственные.

Он громко постучал в дверь кабинета с табличкой: «Главный психолог Царева Ксения Алексеевна». Он знал, что женщина слышала слабые голоса в холле и успела подготовиться к возможному визиту. Тем не менее, дал ей еще несколько секунд, прежде чем приоткрыл дверь, и, не заглядывая внутрь, громко произнес:

– Можно, Ксения Алексеевна?

– Да, пожалуйста!

Голос нежный, мягкий, мелодичный. «Хороший психолог!» – подумал Ярослав и вошел в кабинет.

Миловидная женщина лет около тридцати на вид. В реальности побольше. Спокойная, располагающая улыбка – сдержанная, но не формальная, что приятно. Глаза вот только… Ярослав не стеснялся внимательно рассматривать то, что его интересует. Он надолго уставился Ксении Алексеевне прямо в глаза.

Веру разбудил нежный поцелуй в губы. Она отреагировала, не открывая глаз, еще слабо соображая, где находится и с кем. Отвечая все более жарко, Вера заметила, что мужчина как-то странно обнимает ее: только за шею, и еще больно упирается чем-то в ее колено. Она поняла, что сидит, а мужчина стоя наклонился к ней. Глаза под закрытыми веками не улавливали света. Вера судорожно вздохнула, и они открылись.

– Жорка, ты?! – вырвалось у нее. Она с опозданием прикусила язык.

– Кого ж ты ожидала увидеть? – ехидно поинтересовался муж. Просто пошутил – никаких подозрений! Он отлично знал, что жена никогда не позовет чужого в их общий дом.

В комнате царил сумрак, только мягкий свет уличного фонаря подкрашивал темноту теплыми оранжево-розовыми оттенками. Жора выпрямился. Его голень по-прежнему жестко прижимала коленку жены. Он не замечал. Он ждал ответа, и Вера не могла разглядеть, то ли он весел, то ли огорчен. Она нащупала выключатель и зажгла бра. Белый свет жестко полоснул по глазам. Вера зажмурилась. Пока успела привыкнуть к новой яркости пространства, Жора сел рядом и обнял жену за плечи. Когда Вера взглянула на него, он улыбался – задорно и чуточку утомленно одновременно.

– Ну, что, Верк, тяжелый выдался денек? Ты еще ни разу не засыпала вот так, сидя на диване, сколько я помню. Защитили хоть этих мучеников?

– Каких?

– Аспирантов, или вы там кого-то еще сегодня мучили?

– Жор, а где фонарики?!

Муж молча смотрел на нее. Испытующе: мол, о чем это ты? И обреченно: блицкриг сорвался, спонтанной близости не случилось, а Верка, кажется, чем-то недовольна, значит, предстоит разборка. Веру укололо угрызение совести: она последнее время так мало уделяет Жоре внимания, так мало проводит с ним времени, так нетерпима и вспыльчива! А он терпит… пока. Прежде Вера была убеждена в том, что это муж ответственен за охлаждение, которое она испытывает к нему. Теперь обиды как-то стерлись, претензии она научилась обращать скорее к себе, чем к близким людям. Но охлаждение осталось. Удивительным образом судьба чудесных фонариков, свалившихся с неба к ее ногам, сейчас волновала Веру гораздо живее, нежели судьба ее отношений с мужем: как-то было понятно, что Жора в ближайшее время никуда не денется, а вот небесные фонарики исчезли из поля зрения!

Вера заглянула за пазуху. Нету.

– Куда ты их положил? – спросила, стараясь быть максимально дружелюбной и не выказывать раздраженного нетерпения.

Жора, явно не чувствуя за собой никаких провинностей, развеселился:

– Подруга дней моих суровых, ты о чем?!

Вера растерянно обвела глазами комнату. Свет от стосвечовой лампочки, недавно вставленной в прозрачное бра за неимением выбора, до сих пор казался слишком ярким. В этом резком свете проступали потертости и застарелые пятна на обоях в давно не модный цветочек, щели дешевого мебельного гарнитура, который был куплен к свадьбе в начале девяностых и почти сразу стал рассыхаться. Взгляд царапнули дареные вазы, которые не подходили друг к другу и не имели права стоять рядом. Безупречно красивая черно-белая фотография на стене, сделанная отцом, тащила за собой хвост воспоминаний о непростом Верином детстве – среди творчества и нищеты, богемного веселья и пьянок…

Вера почувствовала, что чудо, едва блеснув, безнадежно ускользает из рук. Глаза стремительно налились слезами.

– Нет? Ты не брал мои фонарики? Не находил? – всхлипнула она. Уже поверив, что муж ничегошеньки не понимает, добавила: – Такие фонарики, как елочные игрушки из фольги. Серебристые, блестящие.

– Понятно.

Тактичный Жора не стал вдаваться в подробности: откуда взялись, зачем нужны, что в них особенного… Сразу взялся за дело:

– Где ты их оставила? Давай поищем! Когда раздевалась – в прихожей на тумбочке? – Он метнулся было к двери.

– Нет! – надрывным выкриком остановила его Вера. Даже ухватила за руку, чтобы не уходил. – Они были здесь: у меня в руках, у меня за пазухой! Ты, когда вошел, ты делал что-нибудь в комнате? Ты… ты…

Она остановилась. С языка рвалось абсолютно немыслимое: «Ты меня не трогал?» Муж сочтет ее безумной и будет прав!

– Верочка, – сказал Жора мягко и ласково, – послушай меня. Я пришел – темнота, тишина в квартире. Думал, и ты, и Юрка еще где-то бродите. Разделся. Иду мимо комнаты, смотрю – ты. Дрыхнешь, как сурок. Я прогулялся по коридору налево, – муж употребил эвфемизм, обозначавший в их семействе санузел, – выключил свет в прихожей и – к тебе… будить.

Он выразительно вздохнул. Вот, мол, я старался, рассказывал, и рассчитываю на достойную награду.

– А… Жорочка, а… загляни, пожалуйста, под диван. Там ничего не валяется?

Муж как ни в чем не бывало поддернул свои приличные, собственноручно им отутюженные брюки, опустился коленями на метенный три дня назад пол и внимательно обследовал пространство под диваном, под креслом, под шкафом. Вера невольно улыбнулась. Такое вот бесшабашное, бескорыстное добродушие она любила в нем когда-то, прощала ему за это многие глупости. По сей день эта черта рождала в ее душе уважение к супругу, даже нежность.

Жора между тем поднялся на ноги и принялся отваливать от стены спинку дивана, чтобы заглянуть за нее.

Вера судорожно вздохнула, сказала бесстрастно:

– Я поняла. Это был сон… Жорка, можно я тебе расскажу мой сон?!

Муж, завершивший бесплодные поиски, тут же сел рядом. Сказал с лукавой небрежностью:

– Ну, так и быть, расскажи!

Вера принялась рассказывать, как спаслась от ливня, как любовалась им с балкона, как посыпались к ее ногам серебристые небесные стрелы. Как жадно собирала их – нежные, тонкой работы, так похожие внешне на елочные игрушки из фольги, а на ощупь упругие и прочные, будто из металлического сплава. Как совала их за пазуху и в подол и благоговейно несла в дом…

Убогий желтый свет заливал убогое жилище… Вера судорожно расплакалась на мужниной груди. Жора – все-таки умница! – ее поглаживал, молча утешал, не делая никаких попыток поприставать.