– Не окажешь ли услугу? Если увидишь в воде чемодан – это мой.

Ноги тонули в песке. Тащась по пляжу, я себя чувствовал Лоуренсом Аравийским [14]в пустыне. Оглянувшись, увидел, что любитель серфинга звонит кому-то по сотовому телефону, возможно, охранникам получастного пляжа, советуя присмотреть, чтобы я ушел после душа.

Я считал шаги, стараясь не думать о жалобах тела.

– Иди в душ, – приказывал себе. – Вперед.

И тут увидел Йертла. Он взглянул на меня и качнул головой. Ну ладно, не качнул, хоть вполне мог это сделать, ибо сидел с презрительным видом.

– Пошли, Йертл. За мной.

Он никуда не пошел.

– Тогда тут обожди.

Наконец, я дошел до постройки. Дверь каким-то чудом оказалась не запертой. Одежду забрал с собой в душевую кабинку. Вода больно хлестала по телу. Ежась под струями, я, как мог, намылился крошечным кусочком мыла, стараясь забрызгать одежду пеной.

Через десять минут сунул свой скарб под воду, закрыл кран, выжал охапку как следует. Выйдя из кабинки, подставил ее под сушилку. Простоял голышом еще пятнадцать минут, молясь в стиле Рози, чтоб никто не вошел.

Дождался, пока с одежды перестало капать, оделся, взглянул в зеркало. Одежда была еще мокрой и сильно помятой, но я теперь выглядел несколько чище, нейтральнее. Начинало казаться, что можно позабыть о вчерашнем вечере и жить дальше, пусть даже мое отражение смахивало на моментальную фотографию.

На улице потеплело. Хотелось полежать на солнышке, пока одежда не высохнет до конца, и еще пару часов поспать. Однако, посмотрев на берег, я увидел еще четырех серфингистов, собравшихся в кружок и, видимо, совещавшихся по поводу безобразий на пляже. Они взглянули в мою сторону. Я оглянулся, видя между собой и дорогой крутой холм, но это был единственный путь к моей машине, не отрезанный серфингистами.

Мне как-то удалось преодолеть его. Потом я заметил на автомобиле царапины – через весь капот тянулась надпись: «ЖОПА». Представил себе Денниса с полным набором инструментов, процарапавшего грязное слово так глубоко, что оно сверкало чистым металлом. Хотел было его зацарапать, да сил не хватило.

Свалился на сиденье, проехал подальше вдоль берега к следующей стоянке. Поставил машину, повернув багажником к солнцу, перебрался на заднее сиденье. Деннис, наверное, как раз надевает сейчас свой пояс с инструментами. А Мэри читает в газете колонку объявлений:

«Дорогая Фрэн, вчера меня навестил старый друг. Можешь себе представить, что было, я себя теперь чувствую шлюхой. Не знаю, как его забыть и жить дальше, боюсь, как бы он не вернулся. Что делать?» Подпись: «Тиффани из Сан-Диего».

«Привет, Тиффани из Сан-Диего. Не казни себя за ошибочное решение. Если повезет, он заснет за рулем и въедет в кювет. Или ему надерут задницу на получастном пляже. Если вернется, скажи, пускай катится к чертовой матери и прихватит с собой своего долбаного черепаха».

Минут через пять я передумал, осмыслив развитие событий. Невозможно, чтоб это подстроила Мэри. Я вспомнил, как Деннис схватился за молоток. Может быть, от убийства отказался, но вполне был готов нанести тяжкие телесные повреждения. Может быть, потом, вернувшись домой, пересмотрел решение насчет убийства и на следующее утро отправился меня прикончить. Увидел, что машины нет, а любитель серфинга говорит: «Угу, знаю, о ком идет речь. Он вон туда в купальню пошел. Выглядел плоховато, так что далеко не уйдет. Могу поспорить, вернулся к машине, поехал на соседнюю стоянку. Я предупредил, что в дневные часы этот пляж – наполовину частная собственность». Сейчас Деннис, возможно, сидит на Другом конце стоянки, ждет, когда я засну. Потом прицепит к выхлопной трубе шланг, сунет другой конец на заднее сиденье, включит зажигание, захлопнет дверцы, плотно закроет окна. И в качестве последнего жеста нацарапает на капоте: «ДОХЛАЯ ЖОПА».

Я понял, что становлюсь параноиком. Попытался расслабиться и задремать.

На переднем сиденье сидел Йертл. Оглянулся на меня и сказал:

– Не беспокойся, я поведу. Поспи.

Я и так уже спал, до того утомившись, что земля остановилась на месте.

А когда проснулся, все сразу рассыпалось. За один переезд я потратил половину денег. Столько всякого наделал, а ничего не решил. Теперь надо вернуться в Лос-Анджелес. Мне требовался мотель, но нельзя тратить так рано наличные, когда до Лос-Анджелеса всего несколько часов езды.

Будем надеяться, что Азаль меня пустит в дверь. Может, в каком-нибудь ящике у нее еще лежит моя одежда, хотя она, скорее всего, давно ее спалила.

Азаль была мстительной женщиной. То, что она против меня предпринимала, реально или в воображении, запечатлелось в памяти. И все-таки из всех моих прежних женщин лучше всех поняла настоящего Джонатана Томаса. Поняла, почему слабый мужчина любит Реймонда Чандлера. [15]То, что я считал слабостью, называла «уникальной женственностью». Как сестра, хотела, чтобы я блистал этим качеством. А как только я думал, что знаю, чего она хочет, принимала весомые меры. Когда дело доходит до весомых мер, я становлюсь невесомым. Даже в ботинках со свинцовыми подошвами не выстою в борьбе.

В конце концов она превратила меня в мазохиста, который способен стерпеть даже Мэри, в злодея, способного бросить ее так, как я. Наверное, во все персидские пытки, которые я вынес от Азаль, вплетались колдовские заклятия на фарси. Я узнал значение слова «рогоносец» и чокнулся. Теперь возвращаюсь. Деннис, скорей всего, все-таки тюкнул меня молотком по башке.

Я остановился у ресторанчика, заказал крутые яйца. Официантка взглянула на меня так, словно я попросил черепашьих яиц. Надо было заказать яичницу всмятку в честь расползшихся в омлет мозгов.

Потом купил сигареты. Не случайно приметил винный магазин, поглазел на разнообразную отраву. Ром под солнцем, джин под луной, вино для успокоения, виски для буйства, водка для похмелья. А в перерывах пиво. Я немало выпил, работая на заводе, а иногда и после того. Когда у меня возникали жизненные проблемы, отравление служило отличной заменой.

– Чего желаете? – спросил продавец.

– Просто думаю.

– Тут не библиотека.

Я очутился на берегу алкогольной памяти, стоя на песке босыми ногами.

– Нет, ничего не надо.

Непросто было ехать по хайвею со сверкавшей на капоте надписью «ЖОПА». Семейство из трех человек, возвращавшееся домой из Диснейленда, потеряв счет на двухтысячной бутылке пива, заметило, принялось тыкать пальцами, мать закрыла рукой глаза ребенку. Я все гадал, остановит ли меня коп. Должен быть закон против эпитетов на машинах. Постановление 35446.2.2.1.1.2.4. (А): «Управление транспортным средством с написанным, нацарапанным или иным способом изображенным на его наружной поверхности словом «ЖОПА» считается нарушением, наказуемым тюремным заключением сроком 30 суток, штрафом в такой-то сумме (на один доллар больше, чем у меня в кармане) или обеими мерами».

Я объясню судье, что попал в беду, получив за несколько дней два угрожающих послания, и что никто не может меня защитить. «Кроме того, ваша честь, кто станет выцарапывать слово «ЖОПА» на капоте собственной машины?»

Мне как-то удавалось щуриться сквозь головную боль, выкуривая такое количество сигарет, которое позволяло держать глаза открытыми. Машина то и дело выворачивала на соседнюю полосу, но я снова разочаровал Мэри, пока еще не свалившись в кювет. Казалось, путь длится сто лет. Вести автомобиль прямо было так же трудно, как некогда в пьяном виде.

Вскоре я очутился в предместьях Лос-Анджелеса, помня дорогу к дому Азаль в Шерман-Оукс. Меня так часто оттуда выкидывали, что лучше было сосредоточиться на нынешнем смиренном возвращении. Я ехал по этой улице, потом по той, потом снова по этой, со сломанным кондиционером. Солнце наваливалось, как медведь. Хотелось прикрыть рукой лицо из опасения, что у меня на лбу написано: «Собственность Азаль».