если бы не необходимость, он и близко бы не подошел к ее дому! Этот тон словно высмеивал все затраченные ею усилия. Эмма поджала губы: «Пусть думает что хочет!» Но вот что ее встревожило, так это собственная реакция на замечание мужчины. Почему мнение совершенно незнакомого человека ее так сильно задело? Ей вдруг даже захотелось сказать, что она не сдает комнаты на зиму.

Но ни у него, ни у нее не было выбора. Не может она отправить ребенка в метель! К тому же тот факт, что мужчина был не один, предполагало, что он никакой не преступник, а действительно просто путник, застигнутый в пути непогодой, и он не представляет для нее никакой угрозы. Он мог представлять угрозу только ее чувствам, но, бросив еще один взгляд на его замкнутое лицо, Эмма поняла, что мужчина не расположен даже к невинному флирту.

– Проходите, – вежливо сказала она, отступая в сторону. – Правда, на зиму я закрываю пансион, но раз уж вы приехали…

Он прошел мимо нее, и Эмма почувствовала запах, исходящий от этих двоих, на секунду перебивший даже ароматы из кухни, – горьковатый мужской запах, к которому примешивался запах мыла и лосьона после бритья, а также запах детской присыпки.

Эмма закрыла дверь, но дверная ручка осталась у нее в руке. Она быстренько вставила ее обратно, надеясь, что незнакомец ничего не заметил, но, обернувшись, поняла, что от его глаз ничего не ускользнуло. Проклятая ручка не захотела возвращаться на свое место и упала на пол, Эмма быстро наклонилась и подхватила ее.

– Я не взимаю дополнительный платы за очарование глубинки, – как можно беспечнее произнесла Эмма, закрывая собой отверстие от ручки, из которого теперь дуло холодом.

Мужчина даже не улыбнулся. Он огляделся, отмечая стоящую у входа маленькую елочку, всю украшенную маленькими белыми ангелами, перевязанные белыми лентами гирлянды из веточек, обвивающие перила лестницы…

Он стоял как раз под веточкой омелы, и это невольно обратило взгляд Эммы на его губы[1]. От возникшей в ее голове мысли ей стало не по себе. Почему она думает о том, какой вкус у этих губ и на что она готова пойти, чтобы это узнать?

Неужели ошибка с Питером ее так ничему и не научила?

«Если я думаю о губах незнакомца, то, скорее всего, нет, ничему не научила», – с сожалением заключила Эмма.

Ее гость, свалившийся как снег на голову, нахмурился:

– Если вы закрываете пансион на зиму, значит, вы украсили дом исключительно для себя?

– Я ждала гостей.

Эмма заставила себя сцепить зубы, чтобы в поисках сочувствия не начать жаловаться ему, какой сокрушительный крах потерпели все ее надежды на первый вечер, которым должны были начаться новогодние празднества. Впрочем, его взгляд не выдавал в нем человека, способного к сопереживанию.

Следующий его вопрос заставил Эмму порадоваться, что свои излияния она оставила при себе:

– У вас есть комната без… рождественской тематики?

– Ясно, вы не любите Рождество, – ровно сказала Эмма. Хотя говорить об этом было излишне – все было понятно по выражению его лица. И можно было не сомневаться, что он не любит щенков, песен о любви и мелодрам.

Это хорошо. Это очень хорошо, так как поможет ей держаться с ним исключительно в деловых рамках. Пусть ее неожиданный гость обладает потрясающей внешностью, но человек не может быть хорошим, если он не любит Рождество. Как можно не любить этот праздник, когда у тебя на руках ребенок?!

Девочка на его руках что-то пролепетала и засунула пальчик в рот, но выражение лица мужчины не смягчилось.

– Мама, – произнесла девочка и положила головку на плечо мужчины с доверчивостью, которая выдавала то, о чем Эмма уже знала сама: ее гость может не любить Рождество, но вот малышка на его руках вверяет ему свою жизнь.

Вовремя малышка это сделала! Это напомнило Эмме о том, что у девочки есть мать. Не нужно об этом забывать. Тогда ей удастся держать под контролем чувства, которые вызывал в ней отец девочки.

– Ваша девочка спрашивает про мать, – сказала Эмма, так как ее гость никак не отреагировал на слова малышки.

– Нет, – коротко ответил мужчина, и Эмма, к своему изумлению, увидела, как на какой-то миг он смутился. Поколебавшись, мужчина продолжил: – К сожалению, так она зовет меня.

Да, мамой его мог назвать только ребенок. Конечно, это не ее дело, но Эмма не могла не спросить:

– Но ведь у девочки есть мать? Где она?

В глазах мужчины что-то промелькнуло, и Эмме даже показалось, что в комнате будто стало холоднее. Словно перед ней открылась глубокая пропасть.

– Она умерла, – спокойно сказал нежданный гость, снова глядя на нее непроницаемыми глазами, но Эмма прочитала в них предупреждение не пытаться развивать эту тему дальше.

Эмма растерялась.

– Мне очень жаль, – неловко пробормотала она, жалея, что уступила своему любопытству. – Давайте я ее подержу, пока вы снимете пальто, – предложила она.

Эмма протянула руки и только тогда вспомнила про зажатую в руке дверную ручку. Мужчина взял ручку, едва коснувшись ее ладони своей затянутой в перчатку рукой, но даже этого было достаточно, чтобы Эмма почувствовала исходящее от него тепло.

Без видимых усилий он вставил ручку обратно в дверь и повернулся к Эмме.

То, с какой легкостью он это проделал, заставило ее почувствовать свою некомпетентность в деле, за которое она взялась. Эта сломанная дверная ручка словно сигнализировала о ее неудачном бизнесе.

– Вешалка сзади, – подсказала она, отмахиваясь от этих мыслей, и добавила, как хороший дворецкий: – Ваш багаж?

– Надеюсь, мы здесь ненадолго.

«Я тоже надеюсь», – подумала Эмма, беря на руки девочку, которая оказалась на удивление тяжелой, но ощущать ее вес было приятно.

В окна ударил сильнейший порыв ветра, так что задрожали стекла. Эмма вздохнула. Да, если метель утихнет через несколько часов, это будет большой удачей, но вполне вероятно, что ее гостям придется остаться здесь на всю ночь. Кстати, девочке есть где спать – Эмма позаботилась о детской кроватке, если кто-нибудь из ребятишек, которые придут на Рождество, захочет подремать.

– Сколько ей? – спросила Эмма.

– Год и два месяца.

– А как ее зовут? – продолжила свои расспросы Эмма.

Краем глаза она заметила, что под пальто у мужчины оказалась темная рубашка и черные брюки – судя по тому, как они на нем сидели, это были весьма дорогие вещи, подчеркивающие широкие плечи, поджарую фигуру и длинные, мускулистые ноги. Эмма вздохнула и молча посоветовала себе сосредоточиться на девочке.

– Тесс.

– Здравствуй, Тесс. Добро пожаловать в пансион «Белое Рождество». Меня зовут Эмма.

– «Белое Рождество»? – переспросил мужчина. – Вы шутите?

– Разве вы не видели знак перед подъездной дорожкой? – Только сегодня утром Эмма заменила слово «пруд» на «Рождество».

– Я видел знак, но из-за снега на нем почти ничего нельзя было разобрать.

– Пансион «Белое Рождество», – подтвердила Эмма.

Мужчина негромко простонал. Эмма покосилась в его сторону:

– Что-то не так?

Он ответил риторическим вопросом:

– У вас когда-нибудь возникало чувство, что боги, бывает, потешаются, вмешиваясь в наши планы?

Судя по его интонации, ответа он не ждал, но Эмма печально ответила:

– Да. И не редко.

Пансион «Белое Рождество».

Райдер Ричардсон нисколько не сомневался в том, что сейчас боги хохочут над ним во все горло, так как единственной причиной, из-за которой метель застала его в дороге, было его желание избежать Рождества. Он собрал вещи своей племянницы – всю эту гору детских вещиц – лишь затем, чтобы до темноты успеть добраться до своего коттеджа у озера, в котором не было ничего, что напоминало бы о Рождестве, о людях. А главное – там не было телефона, а свой мобильный он намеренно оставил дома.

Райдер мечтал спрятаться там, пока суматоха, связанная с Рождеством, не прекратится – пока с улиц не исчезнут ели и пихты, пока не снимут гирлянды и фонари, а незнакомые люди не перестанут улыбаться ему и желать веселого Рождества. Райдер ждал окончания этого праздника с такой надеждой, с какой лоцман корабля пристально вглядывается в огни маяка, чтобы не налететь на скалы безлунной ночью.