Конечно, он считает ее непостоянной, подумала Моника. Чувствуя себя чрезвычайно жалкой и несчастной, она избегала его прикосновений и продолжала отводить глаза.

— Мне жаль, Зак.

Это извинение вывело Зака из себя.

— Ты сожалеешь?! — Разочарование, боль и рухнувшая надежда сделали его грубым и резким. Он прижал Монику спиной к стене. — Вот об этом?

И впился ей в рот поцелуем. Целовал он так жадно и грубо, что на ее губах выступила кровь. Вкус крови скорее, чем ее кулачки, молотившие по его плечам, привел его в чувство и образумил. Тяжело дыша, Зак оторвался от нее. И тут увидел в глазах Моники страх. Она боялась его!

— О Господи! Моника… — Он почувствовал отвращение к себе. — Милая, прости…

— Не надо, — сказала Моника. — Пожалуйста!

Зак молча развернулся и вышел.

Постепенно напряжение и неловкость ослабли. Если и не в отношениях между Моникой и Заком, то по крайней мере во всем, что касалось Ричарда Синклера. Следующая неделя прошла без происшествий. Бдительность ослабили. Ограничения уменьшили.

Николь с Чарли позволили выходить из дома, правда не дальше ангара, сарая или коттеджа Митча.

Зевс, папаша Чарли, привязался к Николь, которая баловала его печеньями и кусочками колбасы. Гордый и полный собственного достоинства пес не отходил от девочки.

Митч удивлялся, не понимая, что пес просто чувствует ранимость Николь и поэтому стал ее защитником.

Зак наблюдал, как маленькая девочка в окружении двух собак направилась из сарая в ангар. Он теперь чувствовал себя намного спокойнее, зная, что такая сильная, мощная собака охраняет Николь.

Зак отвернулся от окна. Роджер, вероятно, уже развлекает ребенка своими красочными и неправдоподобными историями о мишках коала, о страусах эму и кенгуру. Он будет рассказывать ей это до тех пор, пока она не устанет слушать. Этот весельчак очень привязался к Николь, что не удивительно, ведь Зак сам души не чаял в девочке.

Так же как и в ее матери…

Бросив хмурый взгляд на Монику, которая усердно трудилась за компьютером, Зак прошествовал к своему столу. Он сел и принялся шуршать бумагами, заставляя себя выглядеть таким же занятым и увлеченным. Но мысли Зака были очень далеки от работы. Та любовная сцена на кухне у Романовых не выходила у него из головы.

Уже в сотый раз Зак спрашивал себя: что могло случиться? Может, он что-то сделал не так?

Моника отвечала на его поцелуи и объятия. Отвечала горячо. Он ведь уже не зеленый юнец и может отличить разницу между настоящим, искренним чувством и притворством. Желание Моники в тот день полностью совпало с его желанием. Она дрожала от возбуждения так же, как и он. Они целовали друг друга, забыв обо всем на свете!

Но что, черт побери, она имела в виду, говоря, что все это было ошибкой? Несколько раз он пытался вернуть ту близость, но она снова и снова наносила удар по его гордости, говоря: «Пожалуйста, Зак, не надо. Единственное, чего я хочу, — чтобы ты забыл об этом».

Нет, она не была бессердечной, как это могло показаться. Он видел, что она страдает так же сильно, как и он: подурнела, похудела, стала как тень.

— Ты слишком много работаешь, — сердито сказал ей Зак.

Моника наклонилась, чтобы поднять с пола папку, которую Зак не заметил, когда проходил мимо.

— Совсем немного, если учесть, сколько я тебе должна.

— Что?! — Потеряв остатки терпения, Зак вскочил на ноги. — Черт побери, Моника!

— Прости, — тотчас же кротко произнесла она.

Но это «прости» только еще больше разъярило Зака.

— Хорошо, и ты тогда тоже прости меня, — прорычал он, — за тот вечер у твоей матери.

Ее лицо еще больше побледнело, нижняя губа задрожала…

— Все в полном порядке, — наконец сказала Моника и положила перед ним стопку бумаг. — Подпиши эти письма, пока ты здесь.

Ему хотелось обнять ее, хотелось поцеловать… Но больше всего на свете ему хотелось ее понять.

— Моника! — Зак смягчил свой тон. — Поговори со мной. Пожалуйста!

Он вышел из-за стола и удержал ее, когда она собралась вернуться на свое место.

Моника вздохнула, и вздох получился таким же дрожащим и неуверенным, как и ее голос, но она все же расправила плечи и сказала:

— Ты не забыл? Сегодня праздник Хэллоуин, и поэтому скоро нам нужно будет ехать в дом моей мамы.

— Конечно. — Зак плотно сжал губы, словно старался проглотить горечь, застрявшую у него в горле. Он снова покорился. И снова его гордость ущемлена. Зак нахмурился, стараясь не показывать этого. — Скажи мне одно: чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы мы снова были друзьями. — В ее глазах блеснули слезы. — Чтобы у нас были такие отношения, как раньше.

— И ты думаешь, это возможно?

— Нет. — Несколько слезинок скатилось по ее щекам, когда она покачала головой. — Вероятно, нет. Но, может быть, ради Ники…

— Да, — оборвал ее Зак. Уступая своему желанию прикоснуться к ней, Зак нежно смахнул слезы с ее лица. — Ради Ники…

— На этот раз хоть не льет как из ведра, — проговорила Карла Романова. Она со своим мужем Питом, большим и неуклюжим, как медведь, да еще с густой бородой, вышла на крыльцо, делая последние приготовления. Она водрузила огромный фонарь из тыквы с прорезанными в ней глазами, носом и ртом на обернутый простыней шест, когда по ступенькам крыльца стали подниматься Моника с Заком, за которыми следовала Николь.

— Как только станет совсем темно, внутри тыквы зажжется свечка. — Пит подмигнул девочке. — Тогда чудище действительно будет жутким.

Ники улыбнулась в ответ этому доброму великану. С его стороны потребовалось совсем небольшое усилие, чтобы расположить к себе ребенка. Склонный к веселью и шуткам, Пит Романов казался никогда не унывающим человеком. Наблюдая за тем, как доверчиво Ники вложила свою ладошку в огромную лапу нового дедушки, Моника подумала, что, может быть, переезд в этот дом не так сильно травмирует ее маленькую девочку.

Она больше не могла оставаться в Виндемиере. Зак прав, они не смогут вернуть свои прошлые отношения.

— Ада прислала тыквенный пирог, мам. — Она прошла мимо матери в дом.

— У тебя испортились отношения с Заком? — спросила Карла, входя следом за ней.

— Испортились? — Моника сбросила жакет. — Почему ты спрашиваешь?

Мать пожала плечами и поставила чайник на плиту.

— Мне так показалось.

Моника не отрывала взгляда от жакета, аккуратно расправляя его на спинке стула.

— Вероятно, это напряжение нас всех доконало. В общем, может быть, Ники и я… мы могли бы остаться у вас на некоторое время. — Моника не поднимала глаз, снимая с пирога фольгу. — Если, конечно, твое приглашение все еще в силе.

— Да, оно в силе, но…

— Ники чувствует себя намного лучше, — быстро проговорила Моника. — Знаешь, доктор Кунц считает, что Ники пойдет на пользу, если с ней будет заниматься кто-нибудь еще, кроме меня.

На самом деле это была лишь полуправда. Доктор сказал им, что занятия по нескольку дней в неделю вместе с другими дошкольниками, несомненно, пойдут на пользу Николь и помогут ей полностью восстановить речевую способность.

— Мы бы пожили здесь с вами, — продолжала Моника. — И мне не нужно будет возить ее туда-обратно. У меня сейчас нет своей машины, а что касается Зака, я думаю, мы и так уже замучили его.

— У меня никогда не было впечатления, что вы Заку в тягость, дорогая. Он любит твоего ребенка, как своего собственного, — мягко возразила Карла.

Но Моника вдруг разразилась слезами.

— Ты думаешь, я не знаю этого?

— Ну и?.. — спросила Карла, пребывая в недоумении.

— Этого недостаточно, — прошептала Моника и закрыла лицо руками. — Я хочу… чтобы… он любил меня-а-а…

— О, дорогая!.. — воскликнула Карла, обнимая дочь и подталкивая ее к столу. — Давай-ка присаживайся, а я пока сделаю чаю.

И она поспешила к плите, на которой пронзительно свистел чайник. Моника облокотилась на стол, смахнув с лица волосы. Она жалела, что не сдержалась. Вслух это прозвучало так… жалко. Почти так, как если бы она ревновала. Ревновала к своей собственной дочери!