Люди бредут по улицам, сгибаясь под непогодой, как прописные буквы, как прописные истины. Люди мне неинтересны. Даже старые друзья. В каком-то возрасте фраза «старые друзья» приобретает другой смысл. Смещаются акценты. Уже не так важно, что друзья, – важно, что им до х… лет. Выходит, что и я не мальчик…

С новыми друзьями есть настоящее. Возможно, даже будущее. Вот только новых друзей нет… А со старыми – одно лишь прошлое. Через пару часов оно позвонит в дверь…

В магазине испытываю и радость, и печаль одновременно. Кофе, который я всегда покупаю, теперь стоит почти в два раза дешевле – акция «Шок цена!». С одной стороны, купить что-то за гораздо меньшие деньги – большая удача. С другой – обидно, что столько лет переплачивал…

Рядом крутится какой-то мужик. В одной руке держит упаковку мюслей, другой прижимает к уху телефон:

– Света, а с экзотическими фруктами брать? – Вчитывается в мелкую надпись на коробке, уточняет: – С ананасами, бананами, папайей… Мы такое едим?

Пиз…ц! Света все решает: что есть, что не есть. И главное, не стесняется. Орет на весь магазин:

– Света, яйца есть диетические и с йодом. – Вслушивается. – Нет, те, что диетические, они без йода. А с йодом, я так понимаю, не диетические. Это разные яйца, Света!

Бл…! До чего же хорошо, что я сам отвечаю за себя! И никакая Света не диктует мне, какие яйца покупать. Тем более что наверняка нет никакой разницы. Все дело исключительно в этой Свете.

В очереди к кассе полная женщина с оголенными руками, похожими на палки докторской колбасы в натуральной оболочке, открывает кошелек. В прозрачном отделении мелькают фотографии мужа и детей. (Они все едят и едят…) Что за глупость – хранить семью в кошельке?

Я прекрасно обхожусь без семьи. В моем портмоне есть вакантное место. Женюсь ли я когда-нибудь снова? Жениться во второй, в третий раз – все равно что заваривать один и тот же пакетик чая. Или это просто жизнь теряет крепость, насыщенный цвет, терпкий вкус, аромат и превращается в бледную ослиную мочу…

Иду по безликой московской улице. Не люблю этот город. Не люблю мегаполисы. Таксистов, не знающих дороги. Высоких зданий не люблю. Туристов. Вокзалы. Аэропорты. Метро. Подземные переходы. Жару в каменном мешке. Зиму. Грязь. Вынужденное одиночество… Могу вспомнить окна всех квартир, где жил. Возвращался откуда-то и смотрел в свои окна. За ними кто-то меня ждал: родители, потом жена. И только в этой квартире, где живу сейчас, в окнах всегда темно, когда смотрю с улицы. Потому что только я могу включить там свет. Потому что живу один.

Приехал. Стоит на пороге, с портфелем, лыбится.

– Может, зайдешь?

– Смотри, я тебя за язык не тянул!

Объятия с похлопываниями в коридоре. Есть мужчины, которые умудряются красиво стареть. Морщины, седина, резко обозначившиеся носогубные складки, мешки под глазами придают им мужественности, обаяния, делают их более привлекательными. Мне, например, нравится, как стареет Аль Пачино. И совершенно не нравится, как это делаю я. Алик тоже хорошо стареет. Думаю, лет через десять будет пользоваться бешеной популярностью у женщин. Впрочем, у него и прежде не было с этим никаких проблем…

– Ну, как ты тут? – Ставит на пол свой портфель.

– Страшно рад тебя видеть, – признаюсь почти искренне.

– Да? А я вот на себя стараюсь не смотреть.

– Что так? И давно?

Отмахиваясь:

– А… надоело. Сорок семь лет! Изучил вдоль и поперек. Понимаешь?

– Естественно. Я на том же сроке.

Тычет в себя пальцами:

– Вот этой голове, этой коже и всему, что под ней, – сорок семь! – Внезапно замолкает, затем наклоняет голову набок: – Слышишь этот звук?

– Какой?

Меня пугают такие вопросы. Сразу представляю, как что-нибудь течет от меня к соседям или наоборот, или рушатся перекрытия, или еще что в этом роде…

– Мне, например, нравится какая-нибудь музыка, – продолжает. – Ну, там, Вивальди. «Времена года». Ну, сколько ты ее можешь слушать? Ну, раз, другой поставишь, а потом все равно надоест. Вивальди! «Времена года»! Надоест! А сорок семь лет слушать один и тот же скрипучий голос?! Господи, как же я от себя устал! Не могу видеть этот сорокасемилетний нос! Сорок семь лет быть одним и тем же человеком! Ведь однажды утром я не проснусь негром, или женщиной, или там собакой, птицей…

– Какая же ты зануда! Как же я по тебе соскучился!

– И я. Кстати, где туалет?

– Вот.

– Сейчас… – Заходит в туалет.

Слышу, как струя бьется об унитаз.

Из-за закрытой двери, громко:

– С другой стороны, если б я проснулся негром и приехал к тебе, то как бы ты меня узнал?!

– Я б тебя на порог не пустил, если б ты ко мне негром приехал.

– А если б женщиной? – Продолжает лить в унитаз. Видимо, долго терпел.

Струя прерывается. Скорее всего, у него простатит. А что, если уже аденома? Аденомы боюсь. Рака боюсь. Инсульта. Инфаркта. Хотя инфаркт, конечно, в сто раз лучше инсульта. Раз – и все. А инсульт… Не дай бог! Превратиться в овощ, ронять слюну на подбородок, бессвязно бормотать… Ослепнуть боюсь. Иногда кажется, что все в любой момент может погрузиться во тьму. Внезапно. И что тогда? Жить на ощупь страшно. Боюсь оглохнуть. Если бах – и тишина? Жуткая, беспросветная, мертвая… Что тогда?

– А если б женщиной? – слышу из-за двери.

– Тоже вряд ли…

– Некрашеной блондинкой двадцати семи лет с хорошей фигурой? – не унимается.

Слышно, как сливает воду, моет руки.

– Ну, не знаю… Ты еще долго?

Выходит, улыбается. Сразу видно – полегчало.

– И скажи после этого, что ты не расист! Так, ну что тут у нас? – осматривается. – Какие апартаменты! Представляешь, а мне говорят: хочешь в командировку в Москву? Я думаю: «О! Повидаю тебя на халяву!» Совмещу, так сказать, приятное с полезным.

– Ну и правильно, молодец.

Опять объятия с похлопываниями. Осматривается, подходит к книжной полке и берет камешек с Голгофы, который привез мне из Израиля черт знает когда. Когда я жил еще в Ростове и был женат. В прошлой жизни. Вожу этот камешек с одной квартиры на другую, из одного города в другой…

– Помнишь? – интересуюсь.

– Конечно, – вертит его в руке. – Знаешь, тут такое дело…

– Что за дело?

Возвращает камень на место:

– Да так… Потом… Слушай, – шарит взглядом по моей полезной жилплощади, – а мне у тебя нравится. Как тебе удается из такой квартиры барышень выгонять? Будь я женщиной, я бы отсюда никуда не ушел.

– Будь ты женщиной – некрашеной блондинкой лет двадцати семи с хорошей фигурой, – я б тебе вдул!

– Пошляк!

– Нет, правда. Я бы даже на тебе женился. Наверное…

Похоже, я действительно рад его видеть. Смотрю – воодушевился:

– А что? Готовлю я хорошо. Я аккуратный. Характер у меня ангельский… Я был бы хорошей женой. Родил бы тебе ребеночка…

– Нет, я бы тебя трахал только в презервативе.

– Это еще почему?

– Не хочу, чтоб ты беременел.

– А мне не нравятся резинки.

– Ну, ты мог бы пить противозачаточные пилюли.

Такой вариант его тоже не устраивает:

– Если не хочешь, чтобы я родил тебе ребенка, значит, ты меня недостаточно любишь!

Приходится оправдываться:

– Нет, дело не в тебе. Какие дети в наши годы?!

– Но мне-то всего двадцать семь! – не унимается. – У меня, можно сказать, вся жизнь впереди. Я хочу познать радость материнства. Кормить малыша грудью, петь ему колыбельные перед сном…

– К тому же у тебя отвиснут сиськи, ты растолстеешь… И я начну тебе изменять.

Нет, в чем-то все-таки повезло… Вот как подумаю иногда, какое счастье, что не бабой родился. Никогда у меня не будет целлюлита, не надо будет рожать, делать маникюр-педикюр, брить ноги, ходить на каблуках, стоять в длинных очередях в туалет и писать сидя! Никогда у меня не будет месячных! Сколько мороки с этими прокладками! И самое главное – ничто меня не заставит целоваться с мужиками! Какое все-таки счастье, что не бабой родился! Хотя у них не бывает простатита. И еще они, как правило, не лысеют. И живут, по какой-то неведомой причине, значительно дольше…