– А знаешь, я согласен с тобой. В основном все свои дела устроили в то время, когда мы с тобой в институте на лекциях штаны просиживали. Большой пирог на части рвали. А нам осталось только крошки подъедать.
Песков взглянул на него подозрительно – притворяется Андрюха, что не понимает убогости мыслишки, или правда так думает?
– Смирись, – подмигнул тот.
– Да ни за что, – усмехнулся Песков. Пусть не думает бывший однокурсник, что он баран, которого обстоятельства загоняют в стойло, или куда там загоняют баранов… – Ни за что!
– А выход?
– Выход всегда есть.
Андрей смотрел на него вопросительно и, кажется, недоверчиво. Что, думает, он, Песков, лапки кверху поднимет? Не сможет сорвать медаль с победителя?
Игорь расхохотался.
Потом наклонился к Андрюхе и, чтобы смахнуть с его лица недоверчивость, вполголоса сказал:
– Я втравил «Стройком» в небольшую гонку. И если он проиграет, я получу приз.
– Кто тебе его даст?
Опять недоверие…
– Тот, кто выиграет. – Песков еще ниже пригнулся и еще тише сказал: – «Стройком» должен проиграть «Авгуру». «Авгур» получит фантастически выгодный заказ, и я тогда стану там полноправным партнером, понимаешь? Не первым замом, не правой рукой, не мальчиком на побегушках, а партнером!
Здравый смысл где-то на задворках подсознания нашептывал ему, что не надо всего этого говорить, не надо по пьяни выдавать свои грандиозные планы кому бы то ни было – хоть маме родной, – но не хотел Песков выглядеть перед Андрюхой слабаком, который все свои неудачи списывает на «не то время».
Время всегда не то.
– Круто, – вроде как одобрил Андрей, но опять с уничижающим недоверием поинтересовался: – А этот «Авгур»… Он точно выиграет?
– Над этим сейчас я и работаю.
Вот так. Ничего конкретного, но понятно – «Авгур» в любом случае выиграет, если за дело взялся Песков.
Андрюха поскучнел, заказал зачем-то коньяк и, словно только для того, чтобы поддержать разговор, спросил:
– С курса кого-нибудь видел?
– Последние пару лет – никого. Только Женьку Кошелева. И лучше бы не видел. Денег он у меня занял, и с концами.
– Не отдал?
– И не отдаст.
Они еще какое-то время пили, не чокаясь и не глядя друг на друга.
– Говорят, он в Югославии воевал и там к дури пристрастился, – сказал Андрей.
Дался ему этот Кошелев!
– Он всегда идиотом был.
Ага, ясно, чего он за Женьку так уцепился, пьяно подумал Песков. Про Женьку ему говорить приятнее, он не хозяин жизни. С ним, с Песковым, Андрюха чувствовал себя второсортным, а вот по сравнению с Кошелевым, который занимает и не отдает деньги…
– Понимаешь, Барышев для меня основная проблема, – перевел Игорь разговор в то русло, где чувствовал себя «на коне». – И ведь только что она могла бы решиться. Сели бы мы в тот самолет…
– Но это более радикально, чем надо, тебе не кажется? – осторожно уточнил Андрей.
– Черт… Да, я бы тоже летел тем самолетом. Но вообще, – Игорь сделал вид, что эта мысль пришла ему в голову только что, нормальная мужская мысль победителя. – Вообще этот способ решения неплохой… очень неплохой. Лучше еще никто не изобрел.
Песков резко встал, бросил на стол деньги – много, гораздо больше, чем стоил ужин на двоих, – и ушел.
Андрей смотрел ему вслед – на его прямые плечи, на шаткую походку, стриженый затылок…
«Клоун, – подумал он. – Клоун ты, а никакой не победитель. Впрочем, такие вот клоуны на все и способны…»
Андрей отсчитал лишние деньги и сунул себе в карман.
* * *
Из динамиков гремела песня о неземной любви.
Надя не выходила из ванной уже час и двенадцать минут.
Дима раз десять соскучился, а потом разозлился.
Что можно делать в ванной час и… уже четырнадцать минут? Если мыться всерьез все это время, то… как бы чего не вышло.
Он налил себе кофе, прошел в коридор и прислушался к звукам в ванной. Из-за песни о неземной любви ничего не было слышно. Выключить песню Дима не решился, потому что это был тот консенсус, к которому они пришли на своем первом семейном совете, – котята со стены в гостиной перекочевывают в санузел, но в обмен на это Надежда имеет право три раза в день слушать диск певицы Светы.
Кто такая Света, Грозовский не знал, но от ее песен его передергивало. Он даже подумывал, не вернуть ли котят…
Вот и сейчас Света уже в третий раз поет про любовь, и Диму снова передернуло.
– Ты когда-нибудь выйдешь?! – пытаясь перекричать музыку, проорал Грозовский.
Ответом ему было только: «А я люблю, я люблю каждою весною, летом и зимою, я люблю, я люблю просто рядом быть, рядом быть с тобою»…
– Ты меня слышишь?! – Дима пустил петуха и закашлялся.
Дверь приоткрылась, показалась рыжая копна Надькиных волос и ее голые плечи.
– Димочка, ну перестань кричать! – Она дунула на непокорные мокрые кудри, закрывавшие ей глаза. – Я сейчас! Господи! Уж и помыться толком нельзя…
Дверь захлопнулась.
Дима легонько постучался головой о косяк. Одуреть можно.
Ну хотя бы жива, и то ладно.
Он измерил шагами гостиную, потом коридор, выпил еще кофе. Через сорок минут начинался прием в голландском посольстве. Он-то давно был при параде, а вот Надя…
– Долго тебя еще ждать?! – завопил он из кухни без всякой надежды, что она его услышит.
Она возникла в дверях, закутанная в куцее полотенце, которое никак не желало прикрывать ее выдающиеся формы. На грудь натянет – бедра наружу лезут, бедра прикроет – грудь на Грозовского нагло пялится.
– Димочка, а ты покушал?
Она уставилась на него, будто не понимая, что лучше уж не натягивать на себя эту махровую тряпочку, не дразнить. От того, что нет никакой возможности прямо сейчас затащить Надьку в постель, Грозовский почувствовал дикое раздражение.
– Сколько раз я тебе говорил, кушать – это лакейское слово! Я не «кушаю»! Я – ем! Ясно?! А по утрам я и этого не делаю!
– Да ясно, ясно! Димочка, что ты нервничаешь, ей-богу?! – Она уронила полотенце и наклонилась, чтобы поднять его. От этого Грозовскому сделалось совсем нехорошо.
– Почему ты все еще в таком виде?! Я тебя ждать больше не намерен!
– Все, все, все. – Надя занавесила полотенцем грудь и повернулась попой.
Скрылась, наконец, фея… Но тут же появилась снова – с прикрытой попой, но голой грудью.
– А ты все-таки покушай, Димочка. А то вредно с утра до вечера не кушать.
– Тьфу!
Ушла все-таки, оставив мокрые следы на полу. Все Венеры отдыхают. А Боттичелли кусает локти в гробу. Вернее, переворачивается… Грозовский перевесил котят в гостиную и выключил музыку. Открыл холодильник и съел котлету – время убить.
Надежда не появлялась.
Он выскочил в коридор, заколотил в дверь ванной.
– Я тебе последний раз говорю, если ты сию минуту оттуда не выйдешь, я уеду один! Я опаздываю, ты это понимаешь?!
Дверь открылась. Надя стояла перед ним по-прежнему голая, мокрая и невозмутимая. Хорошо, хоть полотенце перестала мучить.
– Димочка, ну не могу ж я голая выскочить! Одеться-то дай!
Дверь захлопнулась.
Грозовский взвыл, пнул Хотея в его волшебный живот и зло сообщил:
– Я уехал!
Дима вышел из квартиры, громко захлопнув дверь. Прижался спиной к стене, слушая удары своего сердца.
Не прошло и пары секунд, как вылетела наспех одетая Надя. Волосы небрежным пучком собраны на затылке, из макияжа только розовая помада, платье совсем не «посольское», с какими-то рюшами, зато туфли – отпад. Грозовский их сам выбирал.
– Димочка, – запричитала она, не заметив его, – ну куда же ты, Димочка?!
Надя ринулась вниз по лестнице, но он поймал ее за руку.
– Стой!
– Димочка! Я так и знала, что ты пошутил…
– Секса нет, личной жизни нет, – проворчал Дима, запирая дверь на ключ. – Одни голландцы.
– А чем секс от личной жизни отличается, Димочка?
– Я тебе потом объясню…
* * *
