— Я знаю тебя всего неделю, — начала она.

— А мне кажется, прошло не меньше года, — шутливо охнул Камал, опускаясь на землю рядом с ней. — Понимаешь, жизнь здесь совсем другая. Мне трудно к ней привыкнуть, хотя я до шестнадцати лет жил в этой стране.

— Лелла сказала, что ты учился в Европе. Как отец отпустил тебя?

— Ты забываешь, что моя мать итальянка. Она хотела, чтобы сын получил образование в Италии, и Хамил помог мне убедить отца. Я провел десять лет в Риме и Флоренции. В этом, дорогая, нам повезло.

— Что ты имеешь в виду?

Камал, не отвечая, встал и принес из шатра толстое шерстяное одеяло. Расстелив его перед огнем, он уселся и скрестил ноги.

— Может, перенесешь одеяло и сядешь рядом? Становится холодно, и мы сможем согревать друг друга теплом наших тел.

Арабелла молча повиновалась. Высохшие волосы струились по спине медовым каскадом. Почувствовав его взгляд, она быстро повернулась к нему лицом.

— Ты не ответил мне, Камал.

Камал поднял руку и стал наматывать на пальцы густые душистые пряди.

— Когда моя мать впервые рассказала о предательстве твоего отца… нет, не перебивай меня, — я спросил ее, есть ли у графа дети. И поскольку вы с братом не отвечаете за преступления родителей, велел ей ни в коем случае не причинять вам зла. Узнав, кто ты, я решил обращаться с тобой, как с английской леди, и держаться на почтительном расстоянии. Но ты была чертовски высокомерна и сыпала оскорблениями, а мать написала, что ты ничем не лучше уличной шлюхи. Наверное, я считал, что любая юная леди, перенесшая подобные испытания, упала бы в обморок или билась в истерике и умоляла о милосердии. Но слышать, как тебя называют дикарем, варваром, животным… нет, как я уже сказал, дорогая, ты пробуждаешь во мне худшие инстинкты.

Арабелла удивленно пожала плечами:

— Я никогда не падаю в обморок и в жизни не билась в истерике.

Он наматывал ее волосы на руку до тех пор, пока лицо Арабеллы не оказалось совсем близко, и нежно припал к полураскрытым губам.

— Я всегда восхищался отвагой и мужеством, но не подозревал, что женщина способна обладать такими качествами. И… не ожидал встретить подобную страсть.

Арабелла смущенно потупилась, но не отстранилась.

— Я тоже, — призналась она так искренне, что Камал тихо засмеялся. — Ты знал многих европейских женщин?

— Да, конечно. В Италии я прожил десять лет. Там я стал мужчиной, и не одна дама горела желанием оказаться моей наставницей в искусстве любви. Пойми, Арабелла, когда я вернулся в Оран, чтобы заменить погибшего брата, пришлось следовать обычаям и традициям моего народа — именно этого ожидали от меня подданные и алжирский дей.

— Лелла так и сказала. И еще твердила, что ты несчастлив здесь.

— Но каждый должен исполнять свой долг. Между нами многое произошло, Арабелла, но я не хотел унижать тебя, когда приказал высечь. Другого выхода не было, но Елена не виновата, она просто капризный испорченный ребенок, не более того. На твоем месте я не смог бы выносить так долго злобу и ненависть. Правда, хорошо нацеленный удар в самую уязвимую часть моего тела стал на несколько часов довольно болезненным напоминанием о твоей ярости.

— Ты рисуешь меня какой-то амазонкой с мужским нравом. Но это не так, Камал. У меня не хватило храбрости принять смерть ради спасения родителей. Когда я бросилась на тебя с кинжалом, моя рука дрогнула. Твоя гибель означала мою, и я испугалась. Даже сегодня я поняла, что не хочу умирать, что жизнь слишком драгоценна. Я жалкая трусиха!

— Нет, дорогая, напротив. Ты полна жизни и внутреннего света. Наоборот, именно трус постарался бы скорее приблизить свой конец. И не бойся, шрамов не останется, — заверил он, легонько коснувшись ее спины.

— Ты сидел около меня, пока я была без сознания, правда?

Камал осторожно пригладил ее тонкие изогнутые брови.

— Да, — кивнул он. — Едва ты очнулась, я ушел, боясь, что тебе станет хуже при виде твоего палача, но понял, что не могу жить без тебя. Когда вчера ночью твой побег обнаружился, я испытал такой страх за тебя, что готов был выть и кидаться на людей.

Темные ресницы медленно опустились, скрывая выражение глаз девушки. Камал неспешно подался вперед и нежно поцеловал ее мягкий рот. Девушка удивленно вздрогнула, и губы ее сами собой раскрылись. Несколько мгновений Камал наслаждался вкусом розовых лепестков, но потом отстранился и, увидев в ее глазах разочарование, улыбнулся.

— Нет, дорогая. Я поступил с тобой жестоко, и, вероятно, ты еще не оправилась. Не хочу причинять тебе новой боли.

— Это очень странно, — хрипловато пробормотала Арабелла, — но когда ты прикасаешься ко мне и целуешь, я хочу только одного — чтобы это никогда не кончалось. И ты всегда в точности знаешь, что делать.

— Один лишь звук твоего голоса наполняет меня потребностью любить тебя, заставить кричать от наслаждения!

— Но я такая неловкая и ничего не знаю! Ты, должно быть, смеешься над моей неопытностью!

— Арабелла, — заявил он, отодвигаясь подальше, — не желаю больше это обсуждать. В конце концов я не каменный!

— В таком случае, почему ты поцеловал меня? — возразила она.

— Потому что ты рядом, ты прекрасна, и я люблю тебя. Его слова прозвучали как гром среди ясного неба. У Арабеллы перехватило дыхание; она беспомощно смотрела на Камала. Бешеный стук сердца отдавался в ней барабанной дробью. Судорожно сглотнув, она тихо охнула.

Камал, проклиная себя, быстро встал. Но теперь ничего не поделаешь, он проговорился, и сказанного не вернешь.

— Уже поздно, — резко сказал он, — и ты, должно быть, устала. Пора спать.

Но Арабелле было не до сна. Она смотрела, как Камал идет к шатру и опускает за собой занавеску. В ушах все еще звучало ошеломляющее признание. Девушка засыпала песком умирающий огонь, подхватила одеяла и медленно направилась к шатру. Внутри было темно.

— Камал…

— Что?

— Я принесла одеяла.

— Хорошо. В горах по ночам холодно. Они нам понадобятся.

Арабелла долго стояла, не шевелясь, пока глаза не привыкли к полумраку. Наконец она разглядела его силуэт. Камал лежал на спине, подложив руки под голову. Текли минуты, но Арабелла думала лишь о нем и сознавала, что лихорадочный стук сердца не унимается. Понимая, что Камал старается защитить ее от самой себя и собственных чувств, чувств, которые, как считал он, присущи ему одному, она все-таки снова окликнула:

— Камал?

— Что? — нетерпеливо, почти рассерженно отозвался он.

— Ты согреешь меня лучше одеял.

Почему она продолжает дразнить его, черт бы ее побрал!

Камал порывисто привстал, жалея, что не может отчетливо видеть ее лицо.

— Ложись и постарайся заснуть.

— Хорошо.

Она опустилась на меха, поближе к нему, так что он невольно прислушался к ее дыханию и, в конце концов, был вынужден повернуться на другой бок.

— Ты вправду любишь меня? — неожиданно спросила она.

— Нет, черт возьми! Я говорю всем своим женщинам именно то, что они хотят слышать!

Наступила гробовая тишина. Потом раздалось сдавленное рыдание. На щеке Камала задергалась жилка.

— Клянусь Аллахом, — процедил он, — ты решила окончательно лишить меня гордости?

— Нет, — прошептала она, всхлипнув.

— Прекрати плакать!

— Нет… не могу.

— Ты утверждала, что никогда не падаешь в обморок и не закатываешь истерик!

— Это не истерика! — выкрикнула она и заплакала еще громче.

Камал выпалил длинное арабское ругательство и рывком привлек ее к себе.

— Тише, родная, не плачь. Я не вынесу твоих слез. Он, сам не сознавая того, нежно погладил ее по голове и поцеловал в висок. Она слегка повернула голову, и его губы коснулись ее соленой щеки.

— Нет, любимая, — пробормотал он, прижимая ее к себе, — не плачь.

— Хорошо, — согласилась Арабелла, шмыгая носом. Камал улыбнулся, но тут же застыл, ощутив, как тонкие пальчики осторожно обводят контуры его лица.

— Камал, пожалуйста, люби меня.