Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам Джаспар. После развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили за счет набегов на племена послабее и ограбления крестьян и городов в отдаленных районах.

— В последние годы — еще даже до заболевания отца — дела пошли хуже. Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, — сказал он. — А эпидемия погубила много верблюдов. Другие племена заключили соглашения с правителями тех городов, которые раньше платили дань. Нас окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя Нишан — стоящий за меня — во всем случившемся обвинял отца. — Ирадж вздохнул. — И похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта мысль. Я любил отца. Но я думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был великим полководцем, и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в юртах, оставаясь на одном месте до тех пор, пока пастбища не редеют, затем собираемся и двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную равнину просто потому, что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время мы жили в большой крепости, которую построил мой дед.

Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало купить то, что семье надобно, — ковры и рабов, исполняющих все желания. Питались они блюдами, приправленными редчайшими специями, запивая восхитительное горячее мясо ледяным шербетом, изготовленным из экзотических фруктов далеких стран. В саду с искусно устроенным фонтаном Ирадж и его отец любили проводить время, обсуждая повадки рыб, смакуя медовый инжир и вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком.

— Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и ослабила в отце волю к схваткам, — сказал Ирадж. — Когда он выпивал слишком много вина — а в последние дни так случалось частенько, — он проклинал все эти богатства и божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины Джаспара. Чтобы жить в юртах и совершать набеги, подобно деду. Но на следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с этим чувство вины. Он даже признавался в этом несколько раз и предостерегал меня от скрытых опасностей, таящихся в слишком большом богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на сабле, чтобы я сделал то, что не удалось ему. И теперь я являюсь хранителем семейной чести.

— Как жаль, что так все получилось, — сказал Сафар, про себя считая, что не захотел бы нести такой груз.

— Ничего страшного, Сафар, — сказал Ирадж. — Это именно то, что мне нужно. С Божьего благословения настанет время, когда моя семья вернет себе былое величие. — Тут голос его упал почти до шепота, так что Сафар разобрал лишь отдельные слова. — И даже больше, — пробормотал Ирадж.

Ночью, когда Ирадж заснул безмятежным сном, Сафар бодрствовал, размышляя над смыслом небесного знамения. Что же это за знак? И знак ли? И если да, что он предвещает? Чувства его обострились, и он явственно различал звуки обычной ночи — от треска сучка до стремительного пролета ночной птицы. Он различил какие-то прерывистые звуки и поначалу подумал, что слышит журчанье ручьев.

Тут до него донеслось:

— Идет! Идет!

Другой звук отозвался:

— Что идет? Что идет?

А первый ответил:

— Прячься! Прячься!

Затем пронеслось дуновенье мягкого ветерка, и звуки стихли. Тишина настала такая, что ее можно было пощупать и исследовать, если бы Сафар мог взять ее в руки. В уме он сотворил ведро свежей глины. «Тишина, — подумал он, — находится в этом ведре». И он начал очищать глину, выбирая веточки и камни. Наконец он нащупал ее. Крупный камень необычной формы. Кроваво-красный.

Дух его вгляделся в отполированную поверхность камня, увидел отражение собственного глаза, а затем он стал падать… падать…

Раскинув руки, он отдался на волю духа ветров. Поначалу он подумал, что вновь окажется у того завоеванного города, что видел прежде. Но ветра подняли его ввысь, а затем понесли над равнинами, пустынями и морями. Он летел чуть ли не вечность, проносясь от одного темного горизонта к другому, пока горизонты не посерели, а затем и не поголубели, когда ночь сменилась днем и внизу заплескались изумрудные волны морей.

«Наверняка, — подумал он, — я залетел так далеко, что оказался уже на другой стороне мира. В том месте, которое в книгах Губадана называлось „Конец света“. И в тот момент, когда он задумался, долго ли ему еще лететь, он оказался на гористом островке посреди огромного океана.

Сафар услыхал ритмичные звуки, грохот барабанов и странные гудки, производящие скорбные ноты, и принял этот шум за звуки большой прибойной волны, омывающей берег. Вместе с этой волной Сафар перенесся к обширной роще высоких деревьев, увешанных созревшими плодами.

Посреди деревьев танцевали красивые люди под бой барабанов, обтянутых тонкой кожей. Несколько человек дули в раковины, как в горны, производя те самые скорбные звуки. Обнаженная кожа людей переливалась бронзой загара и яркими красками. В центре танцевала высокая женщина, высокая грудь ее подпрыгивала в такт ритму. Округлые бедра двигались взад-вперед, исполняя древний акт любви. Юное тело Сафара отозвалось, и он пришел в сильное возбуждение.

Внезапно она остановилась, раскрыв глаза в таком ужасе, что вожделение Сафара исчезло, сменившись чувством жуткого страха.

Женщина что-то закричала на языке, который Сафар не понимал, и со страхом на что-то указала в отдалении. Остальные танцоры замерли, всматриваясь, что же так напугало ее.

Сафар тоже посмотрел в ту сторону и увидел, как из вершины конической горы поднимается дымок. Люди завопили и в смятении бросились бежать, как муравьи, застигнутые внезапным ливнем. Сафар ощущал их страх как свой собственный. Сердце застучало, а конечности напряглись в неодолимом желании улететь прочь.

Затем что-то ослепительно вспыхнуло и послышался оглушительный взрыв. Силой взрыва из земли вырывались деревья и взлетали огромные камни, и он инстинктивно пригнулся, хотя и понимал, что никак не может пострадать. Все заполнил собою клубящийся дым.

Затем дым рассеялся, и он увидел посреди поваленных фруктовых деревьев мертвых людей, включая и ту женщину, что танцевала. Он увидел, как оставшиеся в живых, спотыкаясь, бросились к берегу, где стояли каноэ.

Раздался следующий взрыв, еще более страшный, чем первый. Бегущих осыпало осколками, а от сильного жара каноэ запылали.

С вершины горы, разделяясь на два рукава, потекла расплавленная порода. Она добралась до моря, и вода закипела. На поверхность тысячами стали всплывать мертвые рыбины, перемешиваясь с обугленными трупами тех немногих, кто успел добраться до воды. Из горы вырывался желтый ядовитый дым, заполняя собою небо и закрывая солнце.

Во рту он ощутил привкус пепла.

Видение прекратилось, Сафар вздрогнул и ощутил, что плачет. Он вытер глаза, оглянулся на Ираджа и увидел, что тот по-прежнему спит.

Сафару захотелось разбудить его, избавиться от одиночества и чувства огромной потери, к которым примешивался и страх. Страх за будущее, хотя и непонятно было, чего он должен был бояться. Он попытался представить себя через десять лет, умелого гончара, склонившегося над кругом и формующего из влажной глины совершенный по форме сосуд. Но каждый раз, как только появлялось это смутное изображение, он не мог его удержать надолго, и оно исчезало. Сафар попытался представить себе хоть какое-нибудь будущее. Не для себя, но для мира. Что будет после того, он проживет всю свою жизнь? Но внутреннее зрение заволакивалось желтым горьким дымом.

Расстроившись, он оставил свои попытки. Намерзнувшись, он натянул на себя одеяла и устроился на лиственном ложе. Перед тем как заснуть, он увидел, как первые лучи касаются вершин гор. Проявился цвет крови, и столь интенсивный, что отдаленный выступ казался живым.

Сафар закрыл глаза, молясь за души тех людей, что погибли в его видении, — красивых людей, некогда танцевавших под фруктовыми деревьями на острове на краю света.