– Напоминает мне Уилкинса.

– Уилкинс! Да! Я подумывал украсить стены собственными надписями на всеобщем алфавите… но уж очень тоскливо. «Гляньте, мы изобрели новый философский язык, дабы, когда король бросит нас в тюрьму, покрывать стены более изощрёнными письменами».

– Может быть, новый язык приведёт к созданию мира, в котором короли не смогут или не захотят бросать нас в тюрьму…

– Сейчас вы вторите Лейбницу… А, вот новые математические доказательства… ничего такого, чего бы не доказали англичане… однако у Лейбница доказательства изящнее… нечто скромно озаглавленное «Hypothesis Physica Nova»[30]. Хорошо, что я в Тауэре, иначе бы мне в жизни этого не прочесть.

Даниель сварил кофе на огне – они выпили по чашечке и покурили виргинского табаку из глиняных трубок. Пришло время вечерней прогулки. Ольденбург впереди Даниеля двинулся по огромным каменным ступеням винтовой лестницы.

– Я бы придержал дверь и сказал: «После вас», но, положим, я упаду – тогда вы окажетесь у основания Башни широкой стрелы, раздавленный моей тушей, а я – целый и невредимый.

– Готов на всё ради блага Королевского общества, – пошутил Даниель.

– Вы для них ценнее, чем я, – сказал Ольденбург.

– Пфу!

– Я скоро исчерпаю свою полезность, у вас же всё ещё впереди. На ваш счёт имеются обширные планы.

– Я бы не поверил вам до вчерашнего вечера, когда мне позволили услышать разговор… совершенно для меня непонятный… однако, судя по всему, чрезвычайно важный.

– Перескажите мне его.

Они вышли на старую куртину, соединяющую Башню широкой стрелы с Соляной, и под руку двинулись по крепостной стене. Слева лежал ров – искусственная старица Темзы, за ним – оборонительный гласис, казармы и военно-морские склады, затем – луга Уоппинга в излучине реки, тусклые огни Рэтклиффа и Лайм-хауса, а дальше – тьма, скрывающая, помимо прочего, Европу.

– Действующие лица: Джон Уилкинс, епископ Честерский, и мистер Самюэль Пепис, эсквайр, секретарь адмирала, казначей флота, письмоводитель Военно-морской коллегии, второй секретарь лорда-хранителя печати, член гильдии рыбаков, казначей Танжерской комиссии, правая рука лорда Сандвичского, придворный… я что-нибудь упустил?

– Член Королевского общества.

– Ах да… спасибо.

– И что они говорили?

– Сперва недолго гадали, кто читает вашу переписку…

– Полагаю, Джон Комсток. Он шпионил для короля во времена Междуцарствия, почему бы ему не шпионить сейчас?

– Звучит правдоподобно. Далее перешли к двусмысленным намёкам на некие чувствительные сношения. Мистер Пепис сообщил – касательно английского короля, – что его чувства к sa soeur весьма нежны и он пишет ей много писем.

– Ну, вам известно, что Минетта во Франции…

– Минетта?

– По-французски «киска». Так король Карл называет свою сестру, Генриетту-Анну, – пояснил Ольденбург. – Не советую употреблять это прозвище в приличном обществе, если не хотите переехать сюда ко мне.

– Она ведь замужем за герцогом Орлеанским?*[31]

– Да, и мистер Пепис перешёл на французский, дабы подчеркнуть это обстоятельство. Пожалуйста, продолжайте.

– Милорд Уилкинс полюбопытствовал, пишет ли она в ответ, и мистер Пепис сообщил, что Минетта поддерживает переписку усерднее иного дипломата.

Ольденбург поморщился и расстроенно покачал головой:

– Топорная работа! Мистер Пепис дал понять, что обмен письмами носит дипломатический характер. Однако с Уилкинсом нет нужды говорить настолько в лоб… вероятно, он был утомлён, рассеян…

– Он сидел в присутствии допоздна – много золота доставили в Военно-морское казначейство под покровом тьмы.

– Знаю. Смотрите!

Ольденбург потянул Даниеля за руку и развернул на запад, к Внутреннему двору. Они стояли возле Соляной башни – юго-восточного угла крепости. От них параллельно реке тянулась южная стена, соединяющая череду круглых башен. Справа, посередине, одиноко высился старинный донжон – Белая башня. Несколько низких стен делили внутреннее пространство на прямоугольники, однако сверху заметнее всего была западная стена, укреплённая от атак со стороны беспокойного лондонского Сити. Между этой стеной и более низкой внешней тянулась узкая, невидимая сверху улочка, застроенная мастерскими для плавки и обработки драгоценных металлов. Сейчас над ней стояли клубы дыма и пара. Она звалась Минт-стрит, или улица Монетного двора.

– Непрестанный стук молотов мешает мне спать по ночам; дым от печей просачивается в амбразуры.

В здешних стенах были преимущественно узкие крестообразные бойницы для стрельбы из луков. Отчасти благодаря им Тауэр был такой надёжной тюрьмой – особенно для толстяков.

– Так вот почему короли живут теперь в Уайтхолле – чтобы им не досаждал дым с Монетного двора? – пошутил Даниель.

На лице Ольденбурга проступило педантичное раздражение.

– Вы не поняли. Монетный двор работает крайне редко – несколько месяцев оттуда не доносилось ни звука, работники пьянствовали и бездельничали.

– А теперь?

– Теперь они пьянствуют и трудятся. Несколько дней назад, стоя на этом самом месте, я видел, как военный трёхмачтовик, осевший под тяжестью груза, бросил якорь сразу за изгибом реки. Между ним и речными воротами в южной стене принялись сновать лодки. В то же самое время Монетный двор вдруг ожил и с тех пор не затихал.

– И золото начало прибывать в Военно-морское казначейство, создавая хлопоты для мистера Пеписа.

– Давайте вернёмся к разговору, который вам позволили услышать. Как епископ Честерский отнёсся к довольно неуклюжим откровениям мистера Пеписа?

– Сказал что-то в таком духе: «Так Минетта уведомляет его величество о всех событиях в жизни сердечного дружка?»

– И кого он при этом разумел?

– Её мужа?.. Понимаю, моя наивность достойна жалости…

– Филипп, герцог Орлеанский, владеет лучшей и самой обширной во Франции коллекцией дамского белья. Он знает лишь один род любовных утех – когда дюжие офицеры имеют его в задницу.

– Бедная Минетта!

– Она отлично знала, за кого выходит замуж, – сказал Ольденбург. – И медовый месяц провела в постели своего деверя, короля Людовика Четырнадцатого. Его-то епископ Честерский и назвал сердечным дружком Минетты.

– Благодарю за разъяснения.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Пепис заверил Уилкинса, что, учитывая объём корреспонденции, король Карл сейчас как никогда близок к упомянутому человеку… и привёл аналогию с золотыми обручами.

– И вы решили, что он имеет в виду брачные узы?

– Даже я понял, что он имел в виду, – запальчиво отвечал Даниель.

– Епископ, разумеется, тоже. Каким он вам показался в ту минуту?

– Расстроенным. Просил подтвердить, что официальные переговоры ведут «два архидиссидента».

– Это секрет – впрочем, хорошо известный тем, кто ночами разъезжает по Лондону в частных экипажах. Переговоры с Францией ведут граф Шафтсбери и старый приятель короля, участник его беспутств – герцог Бекингем. Избранные не за дипломатический опыт, а за то, что даже ваш покойный батюшка не обвинил бы их в симпатиях к папистам.

Подошёл, совершая обход, стражник.

– Добрый вечер, мистер Ольденбург. Здравствуйте, мистер Уотерхауз.

– Добрый вечер, Джордж. Как подагра?

– Спасибо, сэр, сегодня получше – припарка вроде помогает. Где вы взяли рецепт?

Джордж назвал пароль другому стражнику на Соляной башне, получил ответ, развернулся и, ещё раз пожелав им доброго вечера, зашагал прочь.

Даниель любовался видами, покуда не убедился, что подслушать их может лишь гуляющий рядом ворон размером со спаниеля.

В полумиле выше по течению реку делили на рукава и практически перегораживали рукотворные острова, поддерживающие череду коротких каменных арок. Арки соединяло перекрытие, местами деревянное, местами каменное, почти полностью застроенное домами, которые расползались во все стороны, далеко выступая над водой, так что от падения их удерживали лишь диагональные балки. Выше и ниже река текла медленно, но, загнанная между островами, принималась бурлить. Сами острова и берега Темзы на милю вниз были усеяны обломками лодок, не совладавших со стремниной под Лондонским мостом. Такое случалось примерно раз в неделю, и тогда на берег выбрасывало трупы и пожитки незадачливых пассажиров.