На орудийной палубе раздаются ритмичные выклики. Крики медленно нарастают и взрываются топотом ног по трапам красного дерева; и вот уже палуба «Минервы» заполнена матросами, они бегают и сталкиваются, словно живая иллюстрация Гуковой теории тепла. Первая мысль Даниеля: в пороховом погребе пожар и команду высвистали наверх, чтобы покинуть судно. Однако паника в высшей степени упорядоченная.

Даниель вытирает лицо, закрывает чернильницу, выходит на шканцы и бросает за борт испорченное перо. Матросы по большей части уже на вантах и спускают огромные белые полотнища, словно стремясь защитить непривычный взгляд Даниеля от целой флотилии вельботов и шлюпов. Камни и деревья на берегу смещаются по отношению к неподвижному наблюдателю на «Минерве» явно недолжным образом. «Мы дрейфуем… нас несёт!» – возмущён Даниель. Поднять якорь на корабле такого размера – дело до нелепого долгое и муторное. Матросы с пением бегают взапуски вокруг огромного кабестана, юнги отскребают от ила и посыпают песком якорный канат, добиваясь лучшей сцепки с кабалярингом – трижды обнесённой вокруг шпиля бесконечной петлёй, к которой они занемевшими руками крепят якорный канат. В час с восхода солнца ничего похожего даже не начиналось.

– Нас несёт! – вновь взывает Даниель к Даппе, ловко спрыгнувшему с юта только что не ему на плечи.

– Само собой, капитан. Мы все в панике, разве вы не видите?

– Вы несправедливы к себе и своей команде, мистер Даппа… и почему вы обращаетесь ко мне «капитан»? И почему нас несёт, если мы не подняли якорь?

– Ваше место на юте, капитан… вот так, ещё шажок…

– Позвольте мне сходить за шляпой…

– Ни в коем разе, капитан, надо, чтобы каждый пират в Новой Англии – а в данную минуту они все здесь – видел ваши блистающие на солнце седины и лысину, розовую и бледную, как у капитана, который много лет не поднимался на палубу. Сюда, смотрите на штурвал, сэр… вот так… не могли бы вы качнуться ещё раз? Сощурьтесь на непривычный свет… отлично сыграно, капитан!

– Боже милостивый, Даппа, мы дрейфуем! Какой-то безумец перерезал якорные канаты!

– Я же сказал: мы были в панике… осторожнее на трапе, капитан!

– Отпустите мой локоть! Я вполне в состоянии…

– Рады вам служить, капитан. И я, и этот увечный голландец наверху трапа.

– Капитан ван Крюйк! Почему вы одеты как простой матрос?! И что сталось с нашими якорями?!

– Мёртвый груз, – бросает ван Крюйк и что-то добавляет по-голландски.

– Он говорит, вы проявляете именно ту бессильную сварливость, какая нам нужна. Вот, возьмите подзорную трубу! У меня мысль: почему бы вам для начала не поднести её к глазу другим концом и не разыграть растерянность и гнев – как будто какой-то подчинённый по глупости поменял линзы?

– Да будет вам известно, мистер Даппа, что в своё время я знал об оптике больше любого из смертных, за исключением одного. Двух, если считать Спинозу, однако он был всего лишь практическим шлифовальщиком и больше предавался афеистическим размышлениям…

– Делайте что сказано, – рычит однорукий голландец.

Он по-прежнему капитан, поэтому Даниель подходит к ограждению юта, поднимает трубу и смотрит в объектив. Слышно, как пираты в вельботах над ним смеются. Ван Крюйк отбирает у Даниеля трубу, поворачивает другим концом и суёт обратно. Даниель пытается навести стекло на приближающийся вельбот, однако нос судёнышка окутан завесой дыма, которая быстро рассеивается на утреннем ветру. Уже несколько минут паруса «Минервы» раздуваются, часто с резким хлопком, напоминающим пушечный выстрел, но…

– Дьявол! – говорит Даниель. – Они по нам палят!

Теперь он видит, что на носу вельбота установлен фальконет и какой-то верзила закладывает в жерло аккуратную связку свинцовых шариков.

– Предупредительный выстрел, – успокаивает Даппа. – Выражение ужаса на вашем лице, жесты… превосходно.

– Число судов изумляет… неужто они все пиратствуют вместе?

– Времени на объяснения будет ещё вдоволь, а пока вам стоит зашататься и схватиться за сердце – мы под руки отведём вас в вашу каюту на верхней палубе.

– Позвольте! Моя каюта, как вам известно, на шканцах…

– Только на сегодня вам уступили лучшую каюту на корабле, капитан. Идёмте, вы слишком долго были на солнцепёке – вам пора отдохнуть и откупорить бутылочку рома.

– Пусть обмен выстрелами не вводит вас в заблуждение, – произносит Даппа, просовывая курчавую, тронутую сединой голову в капитанскую каюту. – Будь это настоящее сражение, шлюпы и вельботы вокруг разлетались бы в щепки.

– Если это не сражение, то как прикажете называть, когда люди на кораблях обмениваются свинцом?

– Игрой… танцем. Театральным представлением. Кстати… вы в последнее время репетировали свою роль?

– Полагал небезопасным, пока летает картечь… но коль скоро это всего лишь развлечение, что ж…

Даниель выбирается из-под стола, под которым сидел на корточках, и направляется к окну, двигаясь как в парадоксе Зенона: каждый шаг вдвое короче предыдущего. Каюта ван Крюйка занимает всю ширину кормы: два человека могли бы играть здесь в волан. Кормовая переборка представляет собой одно слабо изогнутое окно, в которое, как понимает теперь Даниель, виден весь Плимутский залив: крохотные домики и вигвамы на берегу, а на воде многочисленные судёнышки, окутанные пороховым дымом. Иногда они мечут короткие жёлтые молнии в общем направлении «Минервы».

– Публика настроена враждебно, – замечает Даниель.

Одно из оконных стёклышек слева разбивается – надо полагать, от пули.

– Превосходный жест! То, как ваши руки взметнулись к голове, словно вы пытаетесь зажать уши, и замерли в воздухе, будто уже охваченные трупным окоченением… благодарение Богу, что вы у нас есть!

– Должен ли я понимать, что всё происходящее – лишь какой-то сложный способ манипулировать сознанием пиратов?

– Не стоит заноситься – они точно так же поступают с нами. Половина пушек у них на борту вырезаны из брёвен и покрашены под настоящие.

Нечто метеороподобное сносит носовую дверь с петель и зарывается в дубовую кницу, сбивая и слегка перекашивая каюту – придавая Даниелевой системе отсчёта некую параллелограммность, отчего кажется, будто Даппа стоит теперь чуть-чуть под углом… или, может быть, весь корабль накренился набок.

– Некоторые пушки, разумеется, настоящие, – быстро говорит Даппа, пока Даниель не успел сам на это указать.

– Если мы воздействуем на сознание пиратов, зачем выставлять капитана выжившим из ума трусом, в чём, если я верно читаю между строк, и состоит моя роль? Что мешает открыть все орудийные порты, выдвинуть все пушки, огласить холмы эхом бортовых залпов и чтобы ван Крюйк на юте потрясал в воздухе крюком?

– Всё ещё будет, дайте срок. Однако сейчас мы должны применять стратегию многоуровневого блефа.

– Зачем?

– Поскольку нам предстоит иметь дело не с одной группой пиратов.

– Что?!

– Вот почему сегодня утром до зари мы захватили в плен и допросили…

– Кое-кто сказал бы: «подвергли пыткам»…

– …нескольких пиратов. В Плимутском заливе чересчур много пиратов – это противно всякой логике. Некоторые из них, судя по всему, враждуют между собой. И впрямь, мы выяснили, что традиционные, честные работяги-пираты Плимутского залива, те, что в маленьких судёнышках… Эй, капитан! Два шага к штирборту, сделайте одолжение!

Даппа приметил что-то за окном. Даниель оборачивается и видит сразу за стёклами вертикально натянутый трос – зрелище само по себе необычное, но, главное, секунду назад его здесь не было. Трос дрожит, выбивая дробь по окну. Появляются две мозолистые руки, широкополая шляпа, голова с зажатым в зубах ножом. За спиной у Даниеля раздаётся оглушительный грохот, и что-то происходит с лицом пирата, отчётливо видным через дыру на месте внезапно исчезнувшего стекла. Дым стелется по уцелевшим стёклышкам; когда он рассеивается, пирата уже нет. Даппа стоит посреди каюты, держа в руках дымящийся ствол.