– Ну ты прямо сам Шуф! – сказал я.

– Тсс! – Арсибальт огляделся. – Не стоит так говорить – кому-то может не понравиться. У каждого ордена есть такие укромные места, островки роскоши, узнав о которых светительница Картазия перевернулась бы в своём халцедоновом гробу.

– Тоже довольно роскошном, если подумать.

– Брось, там темно и холодно.

– Отсюда выражение: темно, как у Картазии в…

– Тсс! – снова зашипел он.

– Знаешь, если у эдхарианского капитула и есть островки роскоши, мне их ещё не показали.

– У вас всё не как у людей. – Арсибальт закатил глаза, потом оглядел меня с головы до пят. – Может, с возрастом, когда ты займёшь более высокое положение…

– А ты уже занял? Кто ты в свои девятнадцать? Пе-эр реформированных старофаанитов?

– Мы с капитулом очень быстро поладили, это правда. Они поддержали мой проект.

– Какой? Примирить нас с богопоклонниками?

– Некоторые реформированные старофааниты даже верят в Бога.

– А ты, Арсибальт? Ладно, ладно, – торопливо добавил я, видя, что он готов зашикать на меня в третий раз. Арсибальт наконец встал и провёл для меня небольшую экскурсию. Он показал остатки былого великолепия, сохранившиеся от дней, когда владение процветало: золотые кубки и украшенные драгоценными камнями книжные переплёты. Теперь они хранились в стеклянных витринах. Я сказал, что у ордена наверняка припрятаны ещё золотые кубки, для питья. Арсибальт покраснел.

Потом, словно разговоры о кухонной утвари напомнили ему о еде, он убрал книгу на полку. Мы вышли из владения Шуфа и двинулись к трапезной. Провенер мы сегодня оба пропустили – роскошь, ставшая возможной, потому что теперь нас несколько раз в неделю подменяли младшие фраа.

Когда нас окончательно освободят от этой обязанности, то есть года через три, мы сможем завести себе серьёзное самоделье – что-нибудь практическое для нужд концента, а пока имели счастливую возможность перепробовать разные занятия и решить, что нам по душе.

Взять хоть фраа Ороло и его старания поладить с библиотечным виноградом. Наш концент располагался слишком далеко на севере, и лозу это не устраивало. Однако у нас был южный склон, между страничной рощей и внешней стеной концента, где виноград соглашался расти.

– Пасека, – отвечал Арсибальт на мой вопрос, чем он интересуется.

Я представил Арсибальта в облаке пчёл и хохотнул.

– Я думал, ты предпочтёшь работу в помещении с чем-нибудь неживым. Мне всегда казалось, что ты станешь переплётчиком.

– В это время года пчеловодство и есть работа в помещении с неживым. Может, когда пчёлы проснутся, мне разонравится. А ты, фраа Эразмас?

Арсибальт, сам того не зная, затронул щекотливую тему. Самоделье нужно ещё по одной причине: если ты ни на что лучшее не способен, всегда можно бросить книги, калькории, диалоги и до конца жизни работать руками. Это называлось «отпасть». Многие инаки так жили: готовили еду, варили пиво, резали по камню, и ни для кого не было секретом, кто они такие.

– Ты можешь выбрать что-нибудь смешное, вроде пчеловодства, – заметил я, – и это будет просто оригинальное хобби, потому что ты не отпадёшь, разве что РСФ вдруг наберёт целую толпу гениев. У меня шансы отпасть куда больше, так что мне нужно дело, которым я смогу заниматься восемьдесят лет и не сойти с ума.

Сейчас Арсибальт мог бы заверить меня, что я на самом деле очень умный и мне такое не грозит, однако не стал. Я не обиделся. После неприятного разговора с Тулией полтора месяца назад я меньше изводился и больше старался чего-нибудь достичь.

– Например, я мог бы отлаживать инструменты на звёздокруге.

– Особенно если тебя туда пустят, – заметил Арсибальт. Он мог говорить без опаски, поскольку мы шли по шуршащим листьям и рядом никого не было, если только суура Трестана не пряталась в куче листвы, приложив ладонь к уху.

Я остановился и поднял голову.

– Что такое? Ждёшь, что с дерева свалится инквизитор? – спросил Арсибальт.

– Нет, просто смотрю на него, – отвечал я, имея в виду звёздокруг. Отсюда, с холмика, мы хорошо его видели, однако роща закрывала нас от окон инспектората, и я не боялся смотреть долго. Телескоп светителей Митры и Милакса по-прежнему был направлен на север, как и три месяца назад.

– Я подумал: если Ороло смотрел в МиМ на что-то, чего ему не следовало видеть, мы можем найти зацепку в том, куда он направил телескоп в последнюю ночь. Может, он и картинки тогда снял, только их никто пока не видел.

– Ты можешь сделать какие-нибудь выводы из того, куда сейчас направлен МиМ?

– Один: Ороло хотел разглядеть что-то над полюсом.

– А что у нас над полюсом? Кроме Полярной звезды.

– В том-то и дело, – сказал я. – Ничего.

– То есть? Должно быть что-нибудь.

– Но это опровергает мою гипотезу.

– А ты можешь объяснить, в чём она состоит? Желательно по пути туда, где тепло и кормят.

Я снова зашагал и, обращаясь к спине Арсибальта, который прокладывал путь среди палой листвы, сказал:

– Я предполагал, что это камень.

– В смысле астероид, – расшифровал он.

– Да. Но камни не подлетают с полюса.

– Откуда ты знаешь? Разве они не со всех сторон летят?

– Да, но чаще с малым углом наклонения – орбиты астероидов лежат в той же плоскости, что у планет. Их надо искать вблизи эклиптики, как мы называем эту плоскость, на случай, если ты забыл.

– Твой аргумент – статистический, – заметил Арсибальт. – Может, мы имеем дело с необычным камнем.

– Такая гипотеза не выдерживает проверки взвешиванием.

– Весы светителя Гардана – полезный методологический принцип. В жизни ему многое не подчиняется, – напомнил Арсибальт. – В том числе ты и я.

Я не говорил с Ороло уже лет сто, но сегодня он сел с нами, лицом к окну, выходящему на горы. Ороло смотрел на них примерно с тем же чувством, что я – на звёздокруг несколько минут назад. День был ясный, пики вырисовывались чётко, и казалось, что до них можно докинуть камнем.

– Интересно, хорошая ли сегодня видимость на Блаевом холме. – Ороло вздохнул. – Уж точно лучше, чем здесь.

– Это тот, на котором пены съели печень светителя Блая? – спросил я.

– Он самый.

– А он разве где-то близко? Я думал – на другом континенте или вроде того.

– Нет. Блай был наш, эдхарец. Можешь посмотреть в хронике. У нас и реликвии его где-то хранятся – священные рукописи и всё такое.

– А что, на его холме правда есть обсерватория? Или ты меня разыгрываешь?

Ороло пожал плечами.

– Понятия не имею. Эстемард построил там телескоп после того, как отрёкся от обетов и выбежал в дневные ворота.

– А Эстемард был?..

– Одним из двух моих учителей.

– Второй – Пафлагон?

– Им обоим стало тошно здесь примерно в одно время. Эстемард ушёл за ворота. Пафлагон как-то после ужина направился к верхнему лабиринту, и больше я его не видел, пока… ну сам знаешь. – Тут Ороло вспомнил, что я был тогда в другом месте. – А ты что делал во время призвания Пафлагона? Когда ещё гостил у Аутипеты?

Аутипета, согласно древнему мифу, подкралась к спящему отцу и выколола ему глаза. Я не слышал, чтобы сууру Трестану так называли, поэтому только закусил губу и затряс головой. Арсибальт фыркнул так, что суп брызнул у него из носа.

– Это нечестно, – сказал я. – Она просто исполняла приказы.

Ороло твёрдо решил меня уплощить.

– Знаешь, во время Третьего предвестия люди, совершавшие чудовищные преступления, часто говорили…

– Что просто исполняют приказы. Это мы все знаем.

– Фраа Эразмас страдает синдромом светителя Альвара, – вставил Арсибальт.

– Эти люди сгребали детей в печи бульдозерами, – сказал я. – Что до светителя Альвара, он в Третье разорение уцелел единственный из всего концента и тридцать лет провёл в плену. Закрыть на несколько недель доступ к телескопам – несколько другой масштаб, а?

Ороло обдумал мои слова, затем подмигнул.