Собирала германская военная разведка и высказывания военнопленных. Дать показания о том, что СССР готовил нападение, охотно соглашались перебежчики [278]или те, кто, попав в плен, решил перейти на службу к немцам [279]. Использовались и иные способы получения нужных показаний. Упоминаемый Хоффманом случай, когда шесть офицеров из разных дивизий «как один» заявили 20 июля 1941 г., что Сталин на приеме в Кремле сказал: «Хочет того Германия или нет, а война с Германией будет», — одно из свидетельств этого. Нетрудно представить, при каких обстоятельствах незнакомые люди, собранные в один день в одном месте, могли сделать дословно совпадающие сообщения о том, чего не было. Характерно, что сталинские слова, которые «как один» вдруг «вспомнили» эти офицеры, никто из советских военнопленных ни до, ни после них в своих показаниях не приводил.
Не вызывает сомнения также то, что сотрудники абвера в нужном им направлении «редактировали» показания военнопленных. В этой связи процитируем красноречивое признание Хильгера, сделанное им в письме к генералу Г. фон
Швеппенбургу 10 октября 1958 г.: «Во время войны у меня не раз была возможность побеседовать с глазу на глаз с попавшими в германский плен советскими генералами. Я задавал вопрос: готовил ли Сталин нападение на Германию в 1941 г. или в последующие годы? Ответ был один и тот же: в 1941 г. ни в коем случае.» [280].
Отметим, что это признание человека, подпись которого стоит под записями целого ряда бесед с пленными советскими генералами, признававшимися якобы в том, что в 1941 г. СССР намеревался напасть на «третий рейх» [281], а затем в своих мемуарах выражавшего сомнения в отсутствии у Сталина агрессивных замыслов.
Донесение Гелена
В свете сказанного выше о том, как германская разведка получала от военнопленных нужные ей показания, обратимся вновь к донесению Гелена, чтобы внести окончательную ясность в вопрос о достоверности тех «сообщений» пленных советских офицеров, которые он переслал политическому руководству страны. В своей статье Хоффман процитировал лишь один абзац из него, не сказав самого главного: Гелен несколько раз дал понять, что прилагаемые «сообщения» могут оказаться не соответствующими действительности.
Намеками и оговорками он дал понять, что направляемые «сообщения» требуют к себе очень осторожного и критического отношения. Во-первых, Гелен подчеркнул, что в «сообщениях» могут быть ошибки, поскольку они-де написаны по памяти. Во-вторых, он включил в приложение разнородные и явно противоречившие друг другу материалы, знакомство с которыми не могло не подтолкнуть к мысли о том, что они не заслуживают доверия. В-третьих, он сделал крайне странную ссылку на публикацию, появившуюся в сентябре 1942 г. в шведской газете «Dagposten», которая сама по себе не столько подтверждала достоверность прилагавшихся «сообщений»,. как это может показаться на первый взгляд, сколько сигнализировала об их сомнительном характере. Гелен отметил, что источник, из которого шведы почерпнули свои сведения, Отделу иностранных армий Востока генштаба ОКХ не известен (следовательно, и судить о достоверности информации, появившейся в шведской печати, пока что нельзя).
Донесение Гелена содержало еще один «сигнал», указывавший на необходимость осторожного обращения с направлявшимися в приложении «сообщениями». О нем стоит сказать особо, поскольку это затрагивает также вопрос о методах работы с источниками, которые практикует Хоффман.
Публикуя отрывок из донесения Гелена, Хоффман в своей статье, естественно, не обмолвился ни словом о том, что говорилось нами выше. Это и понятно. Осторожное отношение начальника разведуправления генштаба сухопутных сил Германии к направлявшимся им политическому руководству «сообщениям» советских военнопленных никак не укладывается в схему Хоффмана, не допускающую никаких сомнений в том, что СССР готовил нападение на Третий рейх. Но Хоффман не только обошел молчанием некоторые важные положения донесения Гелена, но и прибег к весьма сомнительному, с точки зрения исследовательской этики, приему — «отредактировал» в нужном ему духе один из пунктов донесения и представил свою «редакцию» как цитату из документа.
Намекая на сомнительный характер «сообщений» советских военнопленных о речи Сталина, Гелен писал: «Примечательное высказывание о том, что существующий мирный договор с Германией "является всего лишь обманом и занавесом, за которым можно открыто работать", содержит только одно из трех сообщений». Хоффман удалил элемент настороженности из донесения Гелена и процитировал это положение следующим образом: «Одно из трех сообщений содержит примечательное высказывание о том, что существующий мирный договор с Германией является лишь обманом и занавесом, за которым можно открыто работать». В результате получилось, что Гелен просто констатировал наличие в материалах, прилагавшихся к донесению, соответствующего высказывания, а не указывал на то, что это высказывание содержалось лишь в одном из трех «сообщений» [283].
Как Хоффман взял в свидетели власовцев
Перейдем к следующему блоку аргументов, приводимых Хоффманом, — к свидетельствам генералов Мазанова и Кру- пенникова. Мы уже цитировали признание Хильгера о том, что в действительности говорили ему пленные советские офицеры, с которыми он имел возможность «побеседовать с глазу на глаз». Одно это позволяет усомниться в том, что Мазанов и Крупенников (а беседы с ними проводил именно Хильгер) говорили о намерении СССР напасть на Германию. И все же не будем исключать возможность такого рода высказываний с их стороны, а познакомимся с этими людьми поближе, чтобы знать, насколько заслуживают доверия их «признания», если они все-таки были сделаны.
Мазанов, командовавший артиллерией 30-й армии, попал в плен 13 июля 1943 г. На своем автомобиле он въехал в деревню, занятую противником. Его ординарец, начавший отстреливаться, был убит. Сам Мазанов сопротивления не оказал. На первом же допросе, как отметили немцы, он стал «спокойно, по-деловому и исчерпывающе отвечать на все задававшиеся ему вопросы». Он резко отрицательно высказывался о Сталине и советском строе, демонстрировал симпатии к генералу Власову и заявил, что поддерживает его политическую программу [284].
Быстро нашел с немцами общий язык и командующий 3-й гвардейской армией Крупенников, попавший в плен 20 декабря 1942 г. Он пошел дальше Мазанова — в первые же дни плена он начал развивать перед допрашивавшими его германскими должностными лицами планы, звучавшие в унисон с тем, что предлагал немцам Власов: создание «русского контрправительства» как противовеса правительству Сталина и «русской добровольческой армии», которая должна была в составе вермахта бороться против Красной Армии за освобождение России от большевизма [285]. Желая, видимо, понравиться гитлеровцам, оба генерала с готовностью подтвердили наличие у правительства СССР намерений спровоцировать войну с Германией.
Нетрудно убедиться, что под видом беспристрастных свидетельств Хоффман приводит в своей статье высказывания единомышленников Власова, людей, вставших на путь сотрудничества с врагом. Но Хоффман изменил бы самому себе, если бы и в случае со «свидетельствами» Мазанова и Крупенникова был бы до конца правдив и академически точен. В своей статье он оборвал цитату из записи беседы Хильгера с Крупенниковым на самом интересном месте. Говоря о речи Сталина 5 мая 1941 г., он не решился воспроизвести как раз ту часть беседы, где прямо затрагивался этот вопрос, и ограничился пересказом самых общих рассуждений Крупенникова о «целях сталинской политики».
