– Иди, сядь там с Седых! – А сам плюхнулся рядом с Наташкой на первую парту, где и не сидел никогда.
Он сел на первую парту, чтобы никого не видеть. Только он думал, что причина была совсем другой. Родители подали документы на отъезд в Израиль. Брежнев готовился к визиту Картера, и накануне отменили пресловутый закон, по которому надо было выплачивать огромные деньги за полученные дипломы. Отец, кажется, в первый раз в жизни попытался поговорить с Борькой откровенно, как со взрослым, ему ведь только что исполнилось пятнадцать лет, восьмой класс. С отцом всегда было как–то непонятно: он предпочитал оставаться за кадром, указания и порицания Борька всегда получал от матери, а отец привычно молчал. От Борьки ожидали исключительно пятерок по всем предметам, его почти никогда за них не хвалили, чего бы это ему ни стоило, но его всегда ждал не скандал, конечно, но неизбежный выговор за четверку, а если не выговор, то презрительный взгляд или какое–нибудь обидное замечание. Он занимался по программе матшкол по математике, и по программе английских школ по языку. Сканави и Шварцбурд были его Библией, а детективы Агаты Кристи, – Талмудом. Не всегда даже хватало времени на другие предметы, но выручали репутация и хорошая память. Родители не слишком афишировали перед сыном свое намерение уехать в Израиль, чтобы не проговорился, чтобы, не дай Бог, никто не узнал раньше времени, а он, в своей занятости английским и математикой не хотел замечать разговоров вполголоса со знакомыми, коротких телефонных перекличек, частых отлучек вечерами, голосов, замолкавших, когда он выходил из своей комнаты. Всех устраивало такое положение.
В семьдесят третьем машина репрессий еще не раскрутилась, отца с матерью не выгнали тотчас из МИСИ, но в школе надо было держать язык за зубами, к чему отец и призывал Борьку под молчаливым, но красноречивым взглядом матери: "Ты должен поговорить с ним, как мужчина с мужчиной". Отец говорил какие–то фальшивые вымученные слова про целесообразность, про историческую родину, про единственную возможность, про не то открывшуюся, не то захлопывающуюся дверь, борькины интересы и ответственность перед потомками.
– Какими потомками? – спросил Борька, и вдруг выяснилось что он, этот самый потомок и есть. Да, конечно, он прекрасно знал, что предки намылились в Израиль, вот только никак не мог решить, хочет ли этого он сам. Все всегда решали за него: взять хоть те же английский с математикой – они просто существовали в его жизни и никогда не оспаривались. Любил ли он эти занятия? – Никто никогда не спрашивал его мнения. Ему иногда казалось, что не он родился, а его нечаянно произвела на свет иногородняя студентка, залетевшая от молодого москвича–ассистента. А тут какая–то перед ним, потомком, ответственность – просто смешно.
Он привык быть первым учеником в классе, привык к грамотам в школе и на городских олимпиадах, но друзей у него особенно не было, если не считать Саньки, впрочем, у Саньк ас его балетом была та же картина. Лишь раз они отличились в шестом классе, когда надо было играть в футбол: их класс вышел победителем в школьном турнире, и встречался с другой школой. Той весной грянула эпидемия какой–то заразы, не то краснухи, не то свинки, и друзьям пришлось заменить заболевших игроков. Они сумели каким–то образом продержаться по нулям почти до конца против явно лучшей команды, а потом на исходе второго тайма получили гол со штрафного – мяч случайно попал Борьке в руку. Вообще–то судья погорячился – Борька просто загородился от сильного удара и летевшего в голову мяча. Оставалась всего пара минут игры, и Борька, в порыве отчаяния, прямо из центрального круга саданул по мячу в сторону чужих ворот. Мяч ударился перед вратарем, подскочил, перелетел через него и оказался в сетке. А во время послематчевых пенальти Санек забил решающий гол.
Когда матч закончился, Борька подошел к судье и неожиданно для себя неумело обматерил его. Ему казалось, что разверзнутся небеса, что появится директор, и его сразу поведут в милицию и выгонят из школы, но судья как–то съежился и стал оправдываться перед Борькой, извиняться за ошибку, что показалось ему каким–то чудом: взрослый человек сконфузился перед ним и просит прощения.
Следующий матч их команда проиграла с разгромным счетом, правда, уже без Борьки и Саньки.
Его детство было каким–то натужным, в нем было очень мало радостей, даже мелких. Была ли то вина родителей, или просто времени и места? По большей части Борька смотрел на бегавших по двору одноклассников из окна: за домом была обнесенная деревянным бортиком и сеткой заливаемая зимой хоккейная площадка, на которой летом играли в футбол. У него же по разу в неделю были уроки английского и математики, а в промежутках между ними – сотни примеров и тетка Агафья, как называл Агату Кристи учитель английского. Агата Кристи была еще не самым худшим вариантом изучения английского языка, но хотелось чего–нибудь для души, Мопассана, например, или арабских сказок. А идти гонять в футбол, пока не сделана куча задач, Борька не мог. Сама мысль, что придется объясняться с матерью, портила все удовольсвие от игры. Счастье еще, что он не был толстым мальчиком, и по физкультуре у него тоже была твердая пятерка, да и очки пришлось надеть только в университете. Они с Саньком даже заняли призовые места в лыжной гонке. Барух, особенно в Израиле, где об обычных лыжных гонках не имеют никакого представления, очень гордился маленькой потускневшей латунной фигуркой лыжника на пьедестале, полученной за лыжный кросс перед той знаменитой зимней олимпиадой семьдесят второго года. Тогда–то он и заработал свое воспаление легких.
Санькин отец оказался на редкой побывке в Москве, когда в их школе объявили сдачу норм ГТО по лыжам. Он посмотрел на уныло ощетинившиеся занозами "дрова", называемые лыжами, и отвез мальчишек в спортивный отдел недавно открывшегося огромного универмага "Первомайский". Борьке, раз такое дело, выдали трешку, но на новые палки ему уже не хватило. Лыжами Санькин отец не ограничился, он купил паяльную лампу и долго выбирал набор смол и мазей для лыж. Половина воскресенья, под завистливые взгляды соседей, была потрачена на просмолку и просушку.
На следующее утро грянула оттепель, та самая гадкая серая московская оттепель в середине зимы, когда температура около нуля, а под ногами то страшный гололед, то грязная каша, и с темного неба то ли сыпется, то ли льется непонятно что. И в такую погоду надо было бежать три километра через Измайловский парк по раскисшей в низинах и обледеневшей на взгорках лыжне. Лыжный кросс должен был состояться при любой погоде. Но и тут Санькин отец оказался на высоте. Он с утра позвонил в часть, где начальство вошло в положение, и, пока мальчишки покорно отсиживали три первых урока, остался дома колдовать над лыжами и мазями.
Бежали парами. Санькин отец им наказал:
– Держитесь вместе до самого конца. Бегите один за другим попеременно. Чувствуешь, что устал – пропусти друга вперед, но помните: кто сильнее, решайте только на самом финише.
Как они бежали, Борька помнил смутно, было очень жарко. Ему строжайше велели надеть теплый свитер и куртку, зима же, а он не догадался по примеру Саньки снять на старте куртку. Он только помнил, что желтый санькин свитер все время маячил впереди, и что надо от него не отстать. Это была настоящая пытка, проверка на выносливость. Под Санькино "хоп–хоп" они постоянно, особенно на подъемах, обгоняли проклинавших погоду гораздо более сильных лыжников, спотыкавшихся на скользкой лыжне. Санькин отец, как говорят, "попал в мазь", и их лыжи "держали". Больше всего Борька боялся, что задохнется, упадет, не выдержит темпа. Ноги подкашивались, но он собрал последние силы, всю свою волю, чтобы держаться за тренированным и умевшим правильно дышать Санькой, который пришел первым во всех седьмых классах и привез мокрого, как мышь, Борьку на второе, серебряное место. Борьку продуло на ветру, пока остальные три класса заканчивали гонку, пока объявляли результаты и награждали победителей. Санькин отец сиял от гордости, на следующий день он потащил статуэтку лыжника вместе с медалью в свою часть, а вечером вернулся навеселе и отцовского триумфа не упустил. Над ним посмеивались из–за санькиного балетного кружка – ну какое это занятие для сына кадрового военного, – а тут первое место по лыжам.
