Борька себя брошенным совсем не считал.

Позже поляки на него смертельно обиделись. Вышло, как всегда, по–глупому. Соседи без проблем подписали документы для муниципалитета на перестройку дома, "гармушку" на местном наречии, а в итоге Борькина вилла затмила им солнце, тень от крыши заслонила солнечные батареи соседей и не давала нагреваться бойлеру. Пришедший техник сразу понял, в чем дело; Борька долго извинялся и на месте оплатил перенос батарей. Но отношения были испорчены навсегда, и непонятно, по какой причине. Подумаешь, батареи, пустяк, но то ли стройка их доконала, то ли вилла колола глаза, то ли Керен им не по нраву пришлась. Разговаривать они перестали, не говоря уже о печенье.

Старички уже несколько лет как умерли, да и почти все старые дома в их цветочных тупичках превратились в дорогие виллы. Раанана становилась престижной.

Барух вернулся в дом, чтобы спокойно собрать вещи. Он колебался, оставить ли Керен записку или позвонить ей по телефону. Он представил, что записка попадется вместо Керен Михальке, которая развернет ее, прочитает вместо Керен, подойдет к матери, протянет, подождет, пока та тоже дочитает записку до конца. Керен, не зная, что ответить Михальке, начнет фантазировать, выдумывать что–нибудь на ходу, запутается, проклиная себя, проклиная его...

Нет, решил он, не надо оставлять записок, лучше позвонить вечером Керен и спокойно поставить ее перед фактом. Он ведь предупреждал, что поедет в Эйлат, приглашал Керен присоединиться, ждал ответа. Он был честен перед собой, перед Керен, перед девчонками, ему нечего таится, нечего скрывать. Как любой современный человек (homo политкорректный) боится кого–нибудь задеть, так и он, Барух, боялся задеть самое дорогое, что у него было – Майку с Михаль. Он не стал брать чемодан, просто покидал в дорожную сумку все, что попалось под руку. Он вышел из дома и оглянулся назад, как бы прощаясь с прошлым, как бы пытаясь запечатлеть в памяти этот момент. "Какой момент?" спросил он сам себя. Он сел в машину, зная, что ему предстоят часов пять пути, пока он не доберется через пустыню в Эйлат, к чистому, в отличие от Средиземного, Красному морю. Он направлялся на юг, на курорт, в официальный израильский рай, как в Крым или на черноморское побережье Кавказа.

Дорога обещала быть не слишком утомительной: в поздний утренний час можно проехать через Тель–Авив без всякой задержки, и дальше, до Беер–Шевы на Арад. Барух остановился в Араде в каком–то кафе, где посидел часок за кофе и газетой, есть не хотелось, просто прервать непрерывность дороги, собраться с мыслями. Хотя – какие мысли? Нет мыслей – пустая голова, в которую не лезут даже газетные заголовки. Потом он направился дальше по длинной монотонной трассе вдоль границы с Иорданией в Эйлат, в заказанную "Ривьеру".

Барух вступал на территорию отеля, как на неизведанную землю, где индейцы если и не съедят его в ту же минуту, то через полчаса повесят сушиться его скальп. Однако ему очень приветливо улыбнулись из–за стойки, номер был гораздо лучше, бассейн был больше, а температура воздуха ниже, чем он ожидал.

– Relax,[79] – сказал он себе, оглядывая из окна бассейн.

Обстановка напоминала день здоровья, организованный преуспевающей фирмой на модном курорте. Молодежь сидела вокруг бассейна, потягивая пиво, поглощая мороженое, сладости и джанк из пакетиков. Плескались в воде, обнимались, смеялись, травили анекдоты, курили. Барух спустился вниз и пристроился на шезлонге в дальнем углу. Воистину, день здоровья! Народ бросался мячом в бассейне, прыгал в воду с бортика, что было строжайше запрещено, вплоть до выдворения, но никого не собирались выдворять. В воздухе висели брызги воды и отчаянный визг. Если бы сюда привели детский сад, то порядка, наверное, было бы заметно больше. Постепенно Барух стал подмечать некоторые отличия от обычной публики: обнимающиеся пары девушек или парней, группки по трое–четверо однородного состава. Объятия показались ему слегка нарочитыми. Некоторые юноши щеголяли в обтягивающе–белом исподнем, хвастаясь выпирающим хозяйством. Впрочем, было много смешанных пар, пришедших просто порезвиться.

Появился DJ, которого приветствовали неистовыми криками, плеском воды, всеобщим энтузиазмом. Заиграла громкая музыка, техно, которую Барух не слишком любил. Посреди всеобщего бедлама он не заметил, что за ним пристально наблюдают. Когда, взяв пластиковый стакан пива, Барух подошел к своему шезлонгу, на нем разлегся какой–то парниша.

– Пардон, – потревожил его Барух, – здесь занято.

– А–а, извини, я думал, тут никто не сидит, – парнишка встал, оглядывая Баруха с ног до головы, слегка задержавшись на плавках.

– Рядом свободно, – Барух осторожно поставил пиво на пол и уселся на свое место.

– Ты один?

– Да.

– Ждешь кого?

– Да нет.

– Ищешь?

– Кого?

– Не знаю, вообще, – парень смотрел, как Барух отхлебывает пиво.

– Да нет.

– Я тебя раньше не видел, ты что, в первый раз здесь?

– Ага.

– Слушай, а зачем ты кольцо надел? – парень оказался глазастым.

– Женат, вот и надел, – Барух посмотрел на свое кольцо с досадой на собственную тупость.

– Ну ты даешь, женат! А где он?

– Не он. Она.

Парень округлил глаза. Баруху было не совсем понятно, по какому поводу такое удивление, но, почувствовав за спиной движение, он оглянулся и обнаружил за спиной двух танцующих девиц, извивающихся в такт музыке. Босая блондинка с веревками на ногах, в черном бикини, с аляповатой медалью на груди двигалась под музыку, подняв руки. Прижавшись к ней сзади, охватив одной рукой ее грудь, а другую положив на бедро, целуя шею и плечи, двигалась вместе с ней коротко стриженная брюнетка в голубом топике и обрезанных по колено джинсах.

– И она знает?

– Что знает?

– Ну, про тебя.

Барух не ответил. Как выясняется, он и сам ничего про себя не знал.

Тем временем танцующие девушки оставили друг друга и перекинулись на подвернувшихся под руку парней, втягивая в свой круг все больше и больше участников. Музыка становилась громче и веселее, и быстрее, и не было никакого свального греха, а была только самозабвенно отрывающаяся молодежь. И пиво быстро кончилось. Барух встал, чтобы принести еще.

– Тебе пива взять?

– У меня с деньгами как–то туго, – парень посмотрел на него с надеждой.

– А, пустяки.

Барух осторожно, чтобы не задевать танцующих, пошел обходить затененную терраску с диск–жокеями, как вдруг наткнулся на Лору. Он даже остановился, как пригвожденный – настолько девушка была похожа на Лору. Через пару секунд Барух сообразил, что это была копия той давней двадцатилетней Лоры–колобок: тот же рыжеватый цвет волос, округлый выпирающий животик, толстоватые бедра, полные, стремящиеся в стороны груди и... обнимающий ее плечи худенький мальчик на голову выше нее. Вот только волосы, в отличие от прямых лориных, вились пышными кудрявыми прядями. В тон моде и вопреки законам физики цветастые шортики были гораздо ниже последней точки, на которой они могли удержаться, из–под них, ясное дело, торчали белые трусики. Приглядевшись, Барух понял, что девица совсем не похожа на Лору.

– Спасибо, – дожидавшийся его парень осторожно принял из рук Баруха пластик с пивом.

– Пустяки, не стоит.

– Амит, – парень протянул руку.

– Барух.

– Слушай, а ты действительно женат, не заливаешь?

– Действительно, и дети есть, две дочки.

– Жена знает, и ничего?

Барух пригляделся к нему повнимательней. Амит был высоким парнем лет под тридцать, примерно одного с ним роста: высокий лоб, курчавые рыжеватые волосы. На нем была простая белая футболка и белые тряпичные брюки, не совсем соответствующие кричащей пестроте окружения. Большой нос, полные чувственные губы, почти полное отсутствие бровей. Черную сумку Амит бросил под шезлонг.

– Как это ты, в Эйлате и без денег?

– Так получилось, долгая история, расскажу, если хочешь. А в Эйлат добрался на попутках, повезло – ребята от самого Тель–Авива довезли, поставил палатку на берегу, а сюда всех пускают бесплатно по случаю парада.