Как–то на улице Борька сказал матери: "Посмотри – это местный хулиган – Игорь Ушкин, его сестра учится у нас в классе". Теперь же он, Борька, оказался причиной всех несчастий.

Понятно, отец лепетал: "Никто тебя не винит, ты не мог этого знать... Ты доверчивый мальчик, а подлость людская безмерна... Мы, Боря, евреи, к несчастью, чужие в этой пр оклятой Богом стране... Это еще раз доказывает, что... Черт с ними, с деньгами, зато послезавтра мы уже не увидим этой прокл ятой страны!" Мать, в изнеможении, не произнося ни слова, рыдала, сидя на шатающейся табуретке, опершись локтями на исцарапанный ножами старенький кухонный стол. Пропали огромные деньги, почти все, что было выручено за кооперативную квартиру, б ольшая часть их бессонной с переводами, черчением, халтурой и стройотрядами жизни.

А еще через час раздался звонок в дверь. На пороге стояла Наташка с магнитофоном и деревянной коробкой в руках.

– Вот ваши вещи, – сказала она, – извините за беспокойство.

Поначалу никто не понял, что происходит. Потом Борькина мать обняла Наташку за плечи и втянула в квартиру. Потом слезы потекли еще пуще прежнего. Потом мать открыла коробку и убедилась, что все на месте. Потом она вытащила из коробки малахитовый гарнитур: кольцо, кулон, серьги – и протянула Наташке.

– Деточка, возьми вот, ты даже не знаешь, что ты для нас сделала!

– Да не надо... не надо мне этого. Я не для того...

– Наташа! Вы совершили благородный поступок, вам положена награда...

– Я – не воровка, я не отвечаю за Игоря! Не надо мне ваших драгоценностей!

– Знаете, Наташа, тогда возьмите это на память о Боре, вы ведь никогда больше не встретитесь, мы через два дня уезжаем в Израиль. Прошу вас, пусть у вас останется память о Боре! – Борькина мать вложила ей в руку украшения, обняла и поцеловала в лоб.

Наташка выбежала на лестничную клетку. Борька – за ней. Наташка, не глядя по сторонам, прямо из двери подъезда бросилась через улицу, благо машин почти не было. Борька догнал ее только на переходе через Шоссе Энтузиастов. Он попытался взять ее за руку, но Наташка вырвалась и, не говоря ни слова, перебежала через шоссе и зашагала по грунтовой аллее в парк. Время от времени она всхлипывала, размазывая по щекам слезы. Борька, не говоря ни слова, плелся за ней, держась на шаг сзади. Внезапно она остановилась и резко развернулась навстречу Борьке:

– Ты что, тоже думаешь, что я этих мудаков навела?!

– Да нет, что ты! Даже я ничего про это не знал, ну честное слово, не знал! А ты и подавно!

– Вот всегда так, никто никогда мне не верит. Это из–за Игоря все! Все думают, что если он шпана дворовая, то и я такая же, это везде повторяется, где бы мы ни жили. У меня и подруги никогда из–за него не было, мальчишки исподтишка зырят, а сами потом пальцами показывают, шепчутся, блядь, мол, она. Знаешь, Борька, ты единственный, кто ко мне по–человечески отнесся, я тогда, когда тетрадь попросила, даже не надеялась, что дашь, я, может, только из–за тебя в девятый попаду. Да в тебя все девчонки в классе влюблены! Помани только – пол–класса удавится, фифа эта рыжая, Курехина, не проси – даст! Только для вида ломается, курица прыщавая!

Наташка снова зашагала по дорожке вглубь парка. Борька опять попытался взять ее за руку.

– Наташ, ты прости меня за мать, она сама не своя.

– Да оставь ты, – руку она не вырывала, – будешь тут сам не свой, когда такие деньги пропадут.

– Это все, что у них есть, Наташ, за всю жизнь.

– Борь, я тебе верю, ты не должен ни за кого извиняться.

Наташка опять внезапно остановилась и повернулась к нему:

– Хочешь, мы сделаем это?

– Что, это?

– Ну, как муж с женой?

– Э... а... – только и протянул Борька

– Я не девочка давно. Пошли, – Наташка потянула его в сторону от дорожки.

Они продирались сквозь заросли орешника и мелкого по пояс ельника, пока не вышли на маленькую поросшую травой полянку, серебристую от шариков одуванчиков. Даже на аллее им редко кто попадался, не говоря уже о чаще, куда они забрались.

Когда по весне начинали распускаться цветы, окрестные жители толпами отправлялись в парк за добычей, сначала за розовой и фиолетовой медуницей, потом за ландышами, а завершали весенний сезон желтые купавки. На выходе из метро, проходя сквозь строй бабок в платках, всегда было видно, какие нынче распустились цветы.

Их полянка выглядела невестой–девственницей – неразграбленные ландыши кивали оранжевыми ягодками посреди необдутого кипенного моря одуванчиков. Наташка деловито расстегнула свои холщовые техасы и разложила их на траве. Потом она скомкала в руке черные сетчатые трусики и легла, слегка расставив ноги. Борька суетливо путался с пуговицами своих польских джинсов, потом с трусами, и наконец, приземлился на траву рядом с ней. Сухие еловые веточки кололи, и Борька, неистово извиваясь, тоже подстелил под себя свои брючата. Они отчаянно целовались, вжимаясь друг в друга, потом Наташка отстранилась и стала расстегивать блузку и лифчик, а Борька порывисто стянул с себя футболку.

Он вполз на нее и стал беспорядочно тыкаться ей между ног, никуда не попадая. Когда ей это надоело, она сказала ему:

– Подожди, закрой глаза.

Она схватила его выросший нетерпеливый член и направила под правильным углом. И свершилось! Борька впервые был там, внутри!

– Не спеши так, я не убегу! – сказала Наташка. – Да постой ты! – она сильно сжала его руками и ногами. – Подожди!

Но он не мог ждать. Мысли путались, он впервые делал это по–настоящему, с девочкой, многолетняя ночная мечта осуществилась, и было непонятно, происходит ли все это во сне или наяву. Он боялся, что это всего лишь сон, очередной его сон, в котором тоже надо быть начеку, чтобы не загваздать постель, вовремя проснуться, подсунуть салфетку или туалетную бумагу, чтобы не оставить следов и не получить нахлобучку от матери.

Он кончил под Наташкин вздох облегчения, но остался внутри, не зная, что делать дальше.

– Слезай, приехали, – Наташка слегка оттолкнула его.

Они вытирались его трусами, которые потом так и остались на той полянке со смятыми одуванчиками. Он положил руку на ее не вполне сформировавшуюся грудь, и они долго целовались, казалось, целую вечность. У них не было часов, но солнце готовилось садиться, наступал ранний вечер.

Через полчаса они расстались навсегда.

За те полчаса, что они выходили из парка по пересеченной косыми тенями грунтовой аллее, Наташка успела кое–что рассказать о своей жизни. Год назад Игорь по пьянке изнасиловал ее. И мать, и отец узнали, но сделали все, чтобы сын не попал в колонию для малолетних преступников. Им пришлось переехать, потому что соседи проведали, и стали заниматьденьги. С того дня Наташка спала в комнате с матерью, а отец с Игорем. Наташка быстро научилась получать в семье все, что хотела: это ейприносил Игорь свою добычу. Она держала мать с отцом в страхе, что пойдет в милицию и расскажет, и их сына упекут! И сегодня, когда она узнала, что Игорь с дружками провернули выгодное дельце, Наташка предъявила брату ультиматум: или он возвращает награбленные камушки, или она сейчас же сдаст его милиции и за изнасилование, и за кражу.

Игорь отдал ей магнитофон и деревянную коробку с драгоценностями.

Коллекция камней будет благополучно продана в Израиле с хорошей прибылью. Несмотря на Борькины мольбы – так не хотелось расставататься с полюбившимися Битлами – продадут и кассетный "грюндиг".

*  *  *

Барух выплеснул из стакана на траву противные мелкие льдинки, так и лезущие в рот, и забрался на антресоль. Он полез искать свои старые школьные фотографии, засунутые в разваливающиеся картонные папки, оставшиеся еще со времени отъезда родителей в Канаду. Наташки не было ни на одной из них. Вот они с Санькой рядом после окончания седьмого класса, а Наташка появилась позже, в восьмом, да и то в конце. Никто в восьмом "А" не захотел фотографироваться с изменником Родины Борькой Беркманом, его и не пригласили.