Ольга смягчилась, кивнула.

– Да, ты прав. Это не мы. У нас работа, будни, простые удовольствия. У нас – один день. И этот день сегодня. С тобой говорить – что с зеркалом. Но, может, это и мы… в чем-то. Я надеюсь…

Она помолчала. Потом воскликнула, словно вспомнив давнюю мысль:

–  А у меня для тебя работа есть! Никаких теток в приемной!

– Да я ничего не имею против теток, – Мих пожал плечами.

            Разговор с Ольгой не казался ему интересным и не увлекал даже в качестве прелюдии.

– Я доволен работой. Ненапряжно. Мог бы и собственный кабинет открыть, просто не хочу лишней ответственности. Мало ли… Сиганет какой-то урод с высотки, а ты казнись до конца дней своих. Я такое в кино видел, –  он засмеялся.

– А если в социалке кто-то сиганет? – спросила Ольга.

– Это сколько душе угодно!

– Тебе бы работу вообще без живых людей…

– В морге?  

– В журнал «Мозаика» не хочешь?

– В «Мозаику»? – удивился Мих. – Это же глянец. Зачем им психолог?

– Нужен. Они меняют курс, чтобы не утонуть в кризис. Переориентируются на глубину и психологию.

– Если глубину не рассчитают – точно утонут.

– В том-то и дело. Нужно сделать статьи глубокими, доступными и прикольными. «Мозаика» хочет стать больше, чем глянцем. И идея это хорошая, если ее толково раскрутить. А ты сможешь. Информации в Интернете полно. Я сама с «Мозаикой» сотрудничаю – блоки новостей для них леплю и светскую хронику. Выходят они раз в месяц, тоже «ненапряжно», как ты говоришь. И не будешь отвечать ни за каких психов.

– А откуда такая близость к «Мозаике»?

            Мих знал «Мозаику» понаслышке, видел в витринах киосков, но в руках никогда не держал. Помнил только, что журнал это толстый и эффектный. Может, без изюминки, но для женской аудитории, заинтересованной модой и знаменитостями, – вполне. Тем более что «Мозаика» была рупором местной светской жизни, а для нестоличного города собственный гламурный журнал – уже фишка.

– А я с учредителем сплю, – ответила Ольга просто. – Ему пятьдесят шесть лет. Солидный предприниматель. Попов Владимир Сергеевич, может, слышал. Конечно, он «Мозаику» не организовывал, но оформлен журнал сейчас на него, а шеф-редактор – его дочура, тридцати шести лет блондинко, тоже нормально упакована и замуж удачно пристроена за директора конфетной фабрики. Шоколадно-карамельный бизнес. Все в шоколаде. А журнал – ее женская забава, но мне – лишь бы деньги платили. Сама она там редко показывается, на месте пыхтят наемные сотрудники: директор, главред, выпускающий, редакторы, журналисты, рекламисты, дизайнеры, фотографы. Штат, в принципе, не очень большой. Только рекламистов до хрена. Как тебе сама идея?

            Ольга рассказывала так, словно это его очень интересовало, словно он подробности у нее выпытывал.

– Ты поэтому не хочешь? Из-за него? – спросил о своем.

– Чего не хочу? Секса? Не поэтому, – она мотнула головой.  

– А почему?

– Ты когда-нибудь трахался с кем-то под зеркальным потолком? Ну, представляешь, как это? А теперь представь, что второго человека вообще нет. Есть только потолок и ты под ним – голый, извивающийся, потный. Голый – как никогда раньше. До костей голый, до крови. Вот что значит секс с зеркалом. Так у нас будет – если будет.

– Пусть будет, – кивнул Мих. – Это нормально.

– По-твоему, это нормально?

            Все коктейли, выпитые ею за этот вечер, уже подействовали. А он был трезв, даже подавлен и просто ждал. И не мог угадать результат: переломил или нет.

– Ко мне можно, – сдалась она. – Только ненадолго. Я боюсь, что он может явиться. Но если до девяти вечера не появляется, значит, свободна.

– Уже давно девять.

– Правда? Ох, я напилась. Точно. А про журнал что скажешь? Ты согласен?

– Про журнал потом скажу. Утром.

– У меня ночевать нельзя.

– Хорошо, позвоню и скажу.

            Она засмеялась. И он кивнул довольно: не напрасно слушал всю эту ерунду.

8. МАТЕРИАЛ ДЛЯ СТАТЬИ. ИСТОРИЯ МАШИ

            Детство? Детство я помню, конечно. Только там и помнить нечего. Один раз в цирк сходили – отец не пьяный был. Вот и все детство. Мать потом собралась и в Крым уехала – так и не вернулась. Мне шесть лет было. С тех пор слово «Крым» для меня как «умереть». Я про себя считала, что она уехала и умерла, но она просто сбежала от мужа-алкоголика и ребенка бросила.

            Нет, он не издевался надо мной, не бил, не ругал – просто не обращал внимания. Нечего было есть, никто не стирал одежду, никто не купал. Представьте, в каком виде я пошла в школу…

            А в школе слабых не любят. Не любят растерянных, непричесанных, неумытых девочек. Меня как прозвали с первого класса «Шиха», так я в Шихах и проходила до девятого. Из-за фамилии, конечно, Шинкаренко, да и вообще. Учителя так едко шипели: Маша Шинкаренко. Грех не прозвать.

            Сидеть со мной за одной партой никто не хотел. Даже если учительница отличницу ко мне посадит, все равно эта отличница потом жалуется:

– Уберите от меня Шиху!

            Училась я слабо, все время то есть хотелось, то спать. Мальчишки толкали меня, колотили. Бывало, плечи так набьют, что руки отваливаются – портфель не могу нести.

            Отец тогда сварщиком работал – или на смене, или пьет, пока снова уйдет на смену. Уже тогда проблемы со зрением у него начались.

            Бабушка, материна мать, очень редко к нам приходила. Придет, даже не посмотрит на меня, приберется в доме кое-как и уходит молча. Один раз я побежала за ней, догнала у ворот.

– А мама как? Знаешь ты о ней что-то?

            Она отвернулась и еще быстрей пошла. Я не спрашивала больше. И она приходить перестала. Я подросла – стала сама все по дому делать, готовить, стирать, даже белила сама потолки. Отец вроде тоже поумнел малость, меньше пить стал, а может, надеялся, что зрение к нему вернется.

            Со школой совсем плохо у меня было. Сначала лупили пацаны нещадно, снежками зимой закидывали, а потом стали юбку задирать, кричать, что я только что в туалете с кем-то трахалась. Ничего, что я такое рассказываю? Вы же спросили…

            И классная меня каждый день после уроков оставляла, все допытывала, трахаюсь я с кем-то или нет. Потом открытым текстом стала прорабатывать: позоришь, мол, ты нашу школу, проститутка ты малолетняя, мать у тебя путана была, и ты точно такая. Я тогда волосы гидроперитом высветлила, губы намазала какой-то старой помадой и так в школу пришла. Да, говорю, я проститутка.

            Что началось! К директору потащили, а я смотрю на него и думаю: ну, что он мне может сделать? Ну, поорет. Погрозит двойками, колонией. Но что он мне может сделать такого, чтобы мне стало еще хуже? Ничего. И так мне спокойно вдруг сделалось. Ничего, ничего он мне не сделает!

            Он кричит, а я смотрю на него и улыбаюсь. На завучку смотрю и улыбаюсь. Девчонки от одного ее взгляда в обморок падают, а я улыбаюсь. Я такая маленькая, никто за меня не заступится, никто не защитит, а все равно я никого не боюсь, и ничего они мне не сделают. Ничего!

            Так и закончила девять классов, и учителя, и ученики меня стороной обходили – были уверены, что я не в себе. Трояки влепили и выпустили – от греха подальше. Я сразу в ПТУ пошла на маляра-штукатура. Там девчонки хорошие были, только матерились сильно. Но я тоже быстро научилась. А так – не обижали меня, даже жалели, ведра тяжелые поднимать не давали, на лестницу высоко не пускали: я ж мелкая, свалюсь – никто и не заметит.

            Вот так детство и кончилось. Вы ж о детстве спрашивали? А, по правде, еще тогда кончилось, когда мама из Крыма не вернулась, а уехала с попутками – подальше от дому. Я потом все время думала, что если у меня будет ребенок, никогда его не брошу, не откажусь от него, не оставлю маленького – одного с его проблемами.