— Держаться до последнего патрона! — приказывает Угробов. — Если до нас доползут, все, считай полный паровоз на рельсах. Головы всем открутят вмиг, и живым, и мертвым.

Мы держимся. Как можем, так и держимся. Но силы неравны. Это и дураку понятно. Все больше смертельно раненных, все больше окончательно убитых. Даже студентки-сестрички под пулями полегли. А Охотники как валом валили, так и темп не сбавляют. Кто послабее, за спинами своих, нам не товарищей, прячется. Бульоны из пластиковых бутылок пьют, восстанавливаются. А тех, кто уже совсем никакой, Охотники пачками в булочную волокут. Видать, там у них лазарет.

Эх, гранат у нас маловато!

До Охотников, до гадов компьютерных, метров пятнадцать остается, когда по площади, дымом застланной, огнем подсвеченной, ледяной ветер проносится. Обдает холодом лица разгоряченные, остужает стволы раскаленные.

Гул бойни разом стихает, словно дирижер палку свою хрупкую ломает. Охотники на полушаге замирают, а наши ребята пистолеты и автоматы опускают, до того природный эффект непривычен для сезона летнего.

Молния с неба чистого срывается. Асфальт в том месте, где копье небесное отметилось, коркой ледяной покрывается.

И на площади, между двумя рядами непримиримых, появляется Безголовый на лошадке черной, которая ноздрями шевелить горазда.

— Ишь ты, хреновина какая, — удивляется капитан, в бинокль разглядывая всадника. — А я, честно говоря, думал, мерещилось мне всегда. Думал, с головой непорядок, даже медкомиссию прошел дополнительно. Выходит, правда твоя была. Вот он — Безголовый. Предводитель племени поганого.

Решил своих вдохновить. Так я ему сейчас вдохновения по самые уши отвалю. По всаднику! Из всех стволов! Давай! Вали центрового!

Не знаю, что происходило по другую сторону баррикад, но, когда капитан скомандовал валить Безголового, пальнули по всаднику не только наши, но и Охотники. Разом, одновременно. Из всего, что стреляет.

Трещали минут десять. У меня палец стал неметь от усердия. Плотность пуль на один квадратный метр в том районе превысила плотность воздуха. А всадник как сидит на лошадке черной, так и продолжает сидеть. Хоть лошадка слегка нервничает, копытами перебирает, но никуда не скачет, на ноги задние не приседает. И вообще, впечатление такое, что им обоим без разницы, что с ними как граждане, так и не граждане Земли творят.

Хотя заметил я, Машка, напарница моя, ни разу не стрельнула. Глаза вылупила, рот нараспашку, пялится на Безголового, того и гляди сейчас к стремени бросится. Я аж грешным делом приготовился ее прикладом в случае бегства в сторону противника садануть. Молодые старшие лейтенанты страсть как не любят, когда их подчиненные к стременам чужим припадают. Нехорошо это как-то.

Когда капитан наш Угробов догадался огонь прекратить, а с той стороны тоже умный Охотник отыскался, вокруг всадника приличная кучка расплющенного свинца высилась. Даже лошадка спотыкаться стала с непривычки. А Безголовый рукой так неприятно обводит площадь, пожимает плечом, поднимает лошадку на дыбы, да в туман напущенный и холодом наполненный сигает. Даже не спрашивает ничего. Только топот копыт громовой мы и слышали.

Пока Охотники от цирка не отошли, я Машку локтем толкаю. Как бы прошу вернуться в реальность, осознать происходящее.

— Я в порядке, Лесик. — Баобабова и правда рот закрывает, но глаза от меня воротит.

— Если в порядке, то нечего по чужим мужикам глазками стрелять. На то пистолеты есть.

Я не злюсь, я вспоминаю, как пропустил футбол в компании с секретаршей.

— Это другое, Леша. — Напарница неуловимым движением выщелкивает использованные обоймы и загоняет новые. — Все другое, и он, Безголовый, другой. Я расскажу… Все расскажу. Дай время.

— Нет у нас времени! — Угробов, как положено хорошему начальству, не только все видит, но и все слышит. — Вот у меня, например, патроны кончились. Не до рассказов интересных. Прапорщик, а у вас патроны есть в наличии?

Машка вытряхивает косметичку прямо на асфальт. Здесь много чего интересного — помада, граната использованная, книжка любовная слезливая, домкрат автомобильный, рация неработающая, книжка записная, книжка для допросов, книжка для ответов. Много чего падает, всего не упомянуть. Но патронов, как ни тряси, нет.

Со стороны правого и левого флангов слышатся аналогичные заявки на боеприпасы. У кого последний рожок, у кого последняя обойма. Некоторые опера давно уже оружие и почистили, и смазали.

— Вот теперь полный паровоз, — ругается капитан, торопясь распределить поровну имеющееся количество боеприпасов. — За последний патрон отвечает каждый индивидуально. Если не хотите с головами расстаться, в висок стреляйте. Гады простреленные головы не забирают.

Охотники, оправившись после внезапного исчезновения неизвестной личности на скакуне, спешат поскорее добраться до баррикады. Их встречает слабое сопротивление самых экономных оперов. Жалкие попытки откинуть назад непрошеных гостей заканчиваются позорным швырянием во все ближе подходящих Охотников бесполезного табельного оружия. Наиболее метким удается сшибить парочку неприятелей, но в общей массе боя это роли не играет.

На баррикаде рукопашная. Конечно, никто не оставляет последний патрон. У каждого, кто стоит рядом со мной на уже непригодных шкафах, теплится в сердце надежда — вот сейчас из-за угла появятся регулярные части российских военных и разнесут в клочья обнаглевшего захватчика. Или загудят в воздушном пространстве района самолеты, сбрасывая на крышу восьмого отделения полк десантников или, на худой случай, парочку танков. Ведь есть же у нас танки? Или нет?

В школе милиции нам никто не говорил, что должен делать молодой лейтенант милиции, когда на него наваливаются преступники, превосходящие силы правопорядка в пять, а то и в более раз. Обычно все происходит наоборот. Милиции всегда больше бандитов. Но только не сегодня.

Две силы, две могучие силы, сталкиваются друг с другом лбами. Те, кто пришел захватить наш огромный мир, и те, кто пытается отстоять хотя бы крошечный кусочек мира, на котором получает скупую зарплату.

Мне достается здоровенный рыжий мужик с тупым неподвижным лицом. Спрятав за спиной многоствольную пушку, детина, выставив впереди себя ножик длиной под полметра, мелкими шагами, осторожно, старательно переставляя тумбообразные ноги, приближается на расстояние вытянутой руки и делает “Жы-ых”!

Кончик ножа свистит в сантиметре от моего носа, и я понимаю, что необходимо что-то делать. Тупо глазеть на неправильные черты Охотника? Глупо. Позвать на помощь Машку или капитана? У них свои неприятности. Просить пощады у коварного и сильного противника? Но я же молодой старший лейтенант!

Но сурово брови мы нахмурим… Прыгаю вперед и сжимаю руки на горле Охотника. Вблизи лицо врага настолько отвратительно, что меня чуть не тошнит на мягкое плечо противника. Вот бы конфуз случился. Тело гостя до неприятного мягкое, словно из поролона. Но душится с трудом. Чувство такое, словно газету старую мнешь, а толку никакого. Слишком поздно приходит мысль, что у тех, кто живет за экраном монитора, вообще может не быть горла. На хрена им дышать?

Охотник с трудом отрывает меня от себя, несколько секунд держит на вытянутых руках, потом словно тряпичную куклу переворачивает, хватает за ноги и колотит с широким замахом об выступающие углы мебели. Пару раз попадаю на крышу перевернутого автомобиля. Неприятное чувство. Главное, что больно очень. — Машка!

Кому приказано меня охранять от происков? Взлетая выше баррикады и опускаясь обратно, с облегчением вижу, как Баобабова, с трудом спихнув с себя тощего и дохлого Охотника — везет же некоторым! — прыгает на моего бугая. Глаза Машки в этот момент похожи на зрачки рассерженной львицы, у которой южноафриканские охотники-аборигены внаглую уводят выводок. Машка пытается ребром ладони настучать подзатыльников Охотнику, но добивается лишь того, что враг швыряет меня куда подальше. Второй раз за вечер под затылок попадается крышка канализационного люка. Звездочки, которым надоело являться по первому зову, не спеша совершают вокруг меня круг почета.