Бабушка наказала мне пока что ничего не говорить отцу. Но, встретив однажды директора гимназии, она не в силах была скрыть свою гордость и спросила его: «Ну, что скажете теперь о Феликсе? Мальчик, благодаря моему методу с этими пятьюдесятью пфеннигами, стал даже первым учеником. Я так счастлива». Директор был крайне удивлен: «Феликс ― первый ученик? Это, безусловно, недоразумение. Заведующий классом об этом ни разу не упоминал. Я думаю, что Феликс по-прежнему последний в классе».
Бабушка была вне себя. Придя домой, она сделала мне самые горькие упрёки и объявила, что «отныне между нами все кончено». Я оказался опять отвергнутым всеми в семье. Из такого негодяя не ожидали больше ничего порядочного. Перед пасхой мне объявили, что я должен покинуть школу. Мои родители были в отъезде, со мной оставался только студент-репетитор. У меня быстро созрел план бежать из дома и сделаться моряком. О морской жизни у меня было смутное представление, но существование на суше после всех моих мытарств в школе мне осточертело. Впервые мои морские фантазии разыгрались, когда мне, однажды, попалась в руки обеденная карточка пассажирского парохода «Князь Бисмарк». «Вот так вкусные вещи едят на море! Почему не сделаться мне капитаном такого корабля?» Приходилось мне также читать о заморских странствованиях хитроумного Одиссея, о приключениях Синдбада-морехода. Но эти великие предшественники едва ли могли дать мне ― неудачному третьекласснику, который не был ни греческим царем, ни арабским купцом, какие-либо полезные советы. Однако решение было так или иначе принято...
Я собрал все свои сбережения ― около 80 марок, прихватил также 40 марок из копилки брата, мысленно обещав их со временем ему отдать, уложил в сундучок все необходимые вещи ― охотничье платье отца, револьвер, кинжал и, в придачу, трубку. Потихоньку переправившись на вокзал, я забрался в вагон IV класса и отправился в Гамбург. На вокзале в Гамбурге мне бросилось в глаза большое объявление: «Ночлежный дом «Конкордия». Кровать 50―70 пфеннигов». Такой приют был мне по средствам. Сдав носильщику с тележкой мой сундук, я отправился через весь город в мое новое пристанище. Водоворот гамбургской городской жизни меня поразил. Каких национальностей здесь только не было. В особенности забавляли меня негры в ярких куртках, стоявшие для рекламы у входа в различные увеселительные заведения.
На следующее утро я осведомился, как наняться на корабль. Оказывается, нужно было сперва отправиться в какую-нибудь судовую контору. В первой же конторе меня постигло разочарование. Меня охотно соглашались принять, но требовали, чтобы я представил разрешение от моего отца, документ, удостоверяющий личность, и достаточную сумму денег для моей экипировки. То же повторяли мне и в других конторах. «Ну, ― думал я, ― остается самому пробраться на какой-нибудь корабль и попытать счастья». В той части гавани, где стояли парусные суда, высился целый лес высоких мачт. Но как теперь попасть на один из кораблей? Вопреки моим ожиданиям, они все стояли не у набережных, а в отдалении, на бочках. Мне объяснили, что в будке около пристани находится яличник, который сможет меня перевести. На мой стук в окно будки, вылезла фигура старого «морского волка» и узнав, что мне нужно, принялась отвязывать одни из находившихся у пристани яликов.
Мы вышли в гавань и подошли к одному из парусников. Вид высоких мачт вблизи и мысль, что придется лазать так высоко, меня испугала. Несколько успокаивала догадка, что, быть может, паруса подымаются с палубы, при помощи снастей. В сомнении я задал своему спутнику вопрос: должны ли матросы избираться по мачтам наверх? «Само собой разумеется, ― ответил он,― в гавани это не так страшно, но когда корабль в море, и его бросает и кренит из стороны в сторону, тогда дело другое». Тяжёлый камень лег мне на сердце; высокие мачты расхолодили мой пыл .Осмотрев со всех сторон парусное судно, я попросил старика доставить меня обратно на берег и решился тут же открыть ему свою душу. «Вот что, сынок, ― сказал он мне, выслушав мое признанье, ― брось ты все это! Я пробыл двадцать пять лет на море и больше не пойду, разве что капитаном на моем легком ялике. Кто твой отец?» Узнав, что мои родители состоятельные люди, он стал горячо советовать мне вернуться домой и просить прощения у отца. «Пусть он тебе наколотит целый горб на спине, а ты благодари его за каждый удар». Но я продолжал настаивать на своем решении стать моряком.
На следующий день я принес ему четверку жевательного табаку и весь день учился у него галанить [2]на ялике. Вскоре я настолько наловчился в этом деле, что смог самостоятельно перевозить пассажиров, пока мой старик варил себе кофе в будке. Через несколько дней мы о кончательно с ним подружились. Но он продолжал отговаривать меня поступать на судно. «Меня зовут Педдер, говори мне «ты», я постараюсь помочь тебе. Но ты не должен идти в море. Оставайся здесь со мной». Он уверял, что меня не примут без разрешения отца и что требуется иметь, по крайней мере, 200―300 марок для экипировки. Но я оставался непреклонным. Наконец, на пятый день, утром, когда я к нему пришел, он уже издали махал мне рукой и радостно кричал: «Сынок, я нашел тебе корабль! Я перевозил русского капитана на его судно и спросил его ― не хочет ли он взять с собой толкового парня. Капитан согласился ― только ты не будешь получать жалованья. Теперь я отправлю тебя на русскую шхуну «Ниобея».
Русский капитан произвел на меня неважное впечатление. Он был некрасив, с жёлтым цветом лица, и своей козлиной бородкой напоминал не то Мефистофеля, не то Наполеона III. «Ты можешь идти с нами, ― сказал он на ломанном немецком языке,― будь завтра утром на судне».
Он мне определенно не понравился.
«Это все равно, дружок, ― сказал Педдер и похлопал меня по плечу. ― Будь то немецкое, английское или русское судно ― в этом разницы нет, морская лямка одна и та же повсюду. Теперь, сынок, пойдем в город и снарядим тебя в путь».
У меня оставалось ещё 90 марок. На них он купил мне все, что требовалось в море, ― тёплую одежду, дождевик, нож и длинную трубку с запасом табаку. Как я был горд! Но на морской сундук и кису (вещевой мешок) денег не хватило. «Я дам тебе свой сундук, с которым я плавал 20 лет по всему свету. Я с ним счастливо проплавал, пусть и тебе он принесет счастье».
Мы свернули в узкую, темную улицу в одном из старинных кварталов портовой части Гамбурга. Крутая деревянная лестница вела к жилищу Педдера. «Ну вот, сынок, теперь мы и дома, заходи, не бойся, ― сказал он, отворяя дверь. Первое, что мне бросилось в глаза в комнате, ― модель большого трехмачтового парусника. На потолке висело чучело летающей рыбы, на стене обрамленный кусок парусины с намалеванным кораблем, на комоде стояли различные китайские безделушки и другие памятки из путешествий. В углу стояла клетка с попугаем, который выглядел всклокоченным и столь же старым, как и сам Педдер. «Да, ― обратился Педдер ко мне,― его я привез из Бразилии, он говорит только по-испански»... Он вытащил затем на середину комнаты сундук, медленно выложил из него все вещи и пояснил мне, что сундук водонепроницаем и не тонет в воде. Мы уложили в него все мое добро и понесли ношу в гавань.
Весь остаток дня я провел безотлучно со стариком. Он отвез меня потом на судно, показал мне койку, в которой я должен был спать, постелил матрац и дал мне последнее напутствие: «Сынок, не забывай твоего старого Педдера и помни всегда следующее ― одна рука для корабля, другая для самого себя» [3]. Судно снялось с якоря, и буксир стал выводить его из портового бассейна. Старик Педдер продолжал держаться па своем ялике у борта до самого выхода судна из гавани. «Ну, сынок, дальше уж я не могу идти». И со слезами на глазах он прокричал мне напоследок: «Счастливый путь в Австралию! Сынок мой, я не увижу тебя больше, но ты мне близок, как родной».
Я хотел ему что-то ответить, но слёзы стали поперек горла. Я не ощущал разлуки с родиной, но тяжело было расставаться с моим старым честным моряком. Когда я потом раскрыл сундук, где все вещи были так заботливо им уложены, я заметил, что поверх всего лежала его фотография с на надписью; «Не забывай твоего Педдера». Нет, мой старый добрый Педдер, мне никогда не забыть тебя!
