Будучи подростком, я по выходным дням подрабатывал в овощном магазине одного грека по имени Джимми Критис. Мне приходилось вставать до рассвета, чтобы успеть съездить на оптовый рынок и закупить продукты. Он платил мне два доллара в день, а кроме того по окончании шестнадцатичасового рабочего дня я мог захватить домой столько фруктов и овощей, сколько был в состоянии унести.
К тому времени у отца помимо ресторана «Орфеус винер хаус» появился и другой бизнес. Он вовремя успел вступить в долю с одной компанией по прокату автомобилей. У отца был свой парк, состоявший из примерно тридцати машин, преимущественно «Фордов». А Эдвард, сын его хорошего друга Чарли Чарльза, работал в салоне по продаже автомобилей «Форд». Позднее Эдди стал владельцем этого салона и он же ввел меня в увлекательный мир торговли автомобилями. Тогда мне уже исполнилось пятнадцать лет, и Эдди уговорил меня заняться автомобильным бизнесом. С тех пор я в своей жизни не занимался никаким другим видом деятельности.
Возможно, талант к маркетингу я унаследовал от отца. Помимо всего он был владельцем двух кинотеатров. Один из них, «Франклин», работает до сих пор. Старожилы Аллентауна рассказывали мне, что отец был настолько искушен в проведении всевозможных рекламных акций, что детей, приходивших по субботам на утренние киносеансы, привлекали не столько сами фильмы, сколько возможность поучаствовать в этих акциях. Люди до сих пор вспоминают, как однажды он объявил, что десять детей с самыми неумытыми физиономиями получат право бесплатного входа.
Сомневаюсь, приходят ли сегодня дети в кинотеатр «Франклин». Он поменял свое название на «Джанет», и в нем теперь вместо Тома Микса и Чарли Чаплина крутят порнофильмы.
В экономическом плане наша семья переживала и взлеты, и падения. Как и многие американцы, мы неплохо жили в 1920-е годы. Мой отец в то время начал зарабатывать большие деньги на торговле недвижимостью, которой он занялся параллельно с другими видами бизнеса. В течение нескольких лет наша семья относилась к весьма зажиточным, но затем разразилась депрессия.
Те, кто пережил эти годы, никогда их не забудут. Мой отец потерял все деньги, и нам чуть было не пришлось распрощаться с собственным домом. Я еще помню, как спрашивал у своей сестры, которая была на пару лет старше меня, где мы будем жить, если нам придется выселяться. В то время мне было всего шесть-семь лет, но опасения за будущее меня уже тревожили. Плохие времена не забываются, они остаются в памяти навсегда.
В эти непростые годы большую ношу на свои плечи взвалила мать. Она была настоящей «иммигрантской» матерью, становым хребтом семьи. Купленная за пять центов суповая кость проходила долгий путь по нашим кастрюлям, прежде чем окончательно выбрасывалась на помойку, но еды нам хватало. Я помню, что мать покупала живых голубей по 25 цен тов и сама резала их, потому что опасалась, что мясник продаст ей несвежие тушки. Когда стало совсем тяжело, она начала помогать отцу в ресторане. Потом она пошла на швейную фабрику и шила там рубашки. Мать вообще делала все, что бы только могло помочь семье. Сегодня она все так же красива и выглядит даже моложе меня.
Как и многие другие семьи в то время, мы искали поддержку в Боге. Мы много молились. Каждое воскресенье я ходил на мессу и каждую неделю или две причащался. Прошло немало лет, прежде чем я окончательно понял, для чего нужно исповедаться священнику, прежде чем идти к причастию, но уже в подростковом возрасте я начал осознавать важность этого таинства католической церкви, вызывающего порой столько противоречий и непонимания. Мне приходилось не только вспоминать о своих прегрешениях по отношению к друзьям, но и вслух высказывать их. Значительно позже я стал ощущать после исповеди полное очищение. Я даже начал посещать по выходным дням иезуитский монастырь, где монахи в беседе лицом к лицу испытывали мою совесть и заставляли задуматься о правильности моего образа жизни.
Необходимость регулярно очищать душу и умение различать, что такое хорошо и что такое плохо, всю жизнь были для меня самой лучшей психотерапией.
Несмотря на нелегкие времена, жизнь у нас была достаточно веселой. Тогда еще не было телевидения, и в развлечениях люди больше полагались на самих себя. По воскресеньям после церкви у нас всегда был полный дом родственников и друзей. Люди веселились, ели и пили красное вино. В то время мы читали много книг и, конечно же, каждое воскресенье устраивались у старенького радиоприемника, чтобы послушать наши любимые передачи на религиозные темы.
Однако депрессия осталась для отца шоком на всю жизнь. Он так и не смог преодолеть в себе это чувство. Ведь ему понадобились годы упорного труда, чтобы скопить кучу денег, и вдруг буквально за одну ночь все исчезло. Когда я был маленьким, он все время говорил мне, что я должен буду пойти в школу, чтобы узнать в конце концов, что же это за штука такая – депрессия. У самого отца за плечами было только четыре класса. «Если бы кто-нибудь раньше разъяснил мне, что такое эта депрессия, – говорил он обычно, – я не стал бы закладывать имущество, чтобы открыть новый бизнес».
Это был 1931 год. Мне было всего семь лет, но я уже тогда понимал, насколько все серьезно. Позже, в колледже, я узнал все об экономических циклах, а работая на «Форде» и «Крайслере», научился противодействовать им, но самым главным во всем этом остался опыт собственной семьи.
Мои родители были заядлыми фотографами, и наш семейный фотоальбом может немало рассказать о тех временах. С момента рождения и до шести лет на фотографиях у меня новенькие ботиночки и вышитые рубашки. Затем, начиная с 1930 года, новой одежды на снимках уже не видно, а старая имеет весьма потрепанный вид. Тогда я не понимал причин всего этого, да отец и не сумел бы объяснить их мне. Ведь не мог же он сказать ребенку: «Мне пришлось снять с себя последнюю рубашку, а почему – и сам не знаю».
Депрессия сделала из меня материалиста. Намного позже, уже в колледже, я думал: «Отстаньте от меня с вашей философией. К двадцати пяти годам я должен сделать 10 тысяч долларов, а затем стану миллионером». Меня не интересовали всякие там ученые степени. Я вышел на охоту за деньгами.
Даже сегодня, будучи богатым человеком, я вкладываю бо́льшую часть своих денег в весьма консервативные начинания. Дело не в том, что я боюсь вдруг оказаться бедным, но где-то в глубине души все еще живет опасение, что молния ударит вторично и семье не будет хватать денег на еду.
Независимо от того, как складывалась моя финансовая ситуация, я всегда помнил и помню о Великой депрессии. Я до сих пор терпеть не могу выбрасывать ненужные вещи. Когда мода на узкие галстуки сменилась на широкие, я повесил все свои старые галстуки в шкаф – до тех пор, пока мода в очередной раз не поменяет свое направление. Меня просто бесит, когда я вижу, как недоеденную пищу сваливают в мусорное ведро. Я пытался воспитать в таком же духе и своих дочерей и порой замечаю, что мои слова все же не прошли для них даром.
Не раз во время депрессии чеки к оплате, которые подписывал мой отец, возвращались к нему с надписью: «Не хватает денег на счете». Это всегда бесило его, поскольку он считал, что взаимное доверие между партнерами совершенно необходимо для бизнеса. Он не уставал повторять Дельме и мне, насколько важно ответственное отношение к деньгам, и постоянно говорил, что нельзя тратить больше, чем зарабатываешь. Он был уверен, что кредит – очень коварная вещь. Никому в нашей семье не позволялось ни при каких условиях пользоваться кредитной карточкой или подписывать какие бы то ни было долговые обязательства!
В этом смысле отец несколько опередил свое время. Он уже тогда предвидел, что покупка вещей в рассрочку или в кредит подрывает у людей чувство ответственности. Отец предсказывал, что кредиты в конце концов разложат все общество и заставят людей относиться к своим пластиковым карточкам так, словно это реальные деньги в банке.
«Если ты что-то берешь в долг, – говорил он мне, – пусть даже 20 центов, не поленись и запиши это где-нибудь, чтобы не забыть отдать».
