Письмо троюродной тётушки вернуло Луизу, можно сказать, к жизни, ибо она, не надеясь более ни на какие мирские радости, приняла уже решение уединиться в самое ближайшее время в монастыре Босоногих Кармелиток. Окрылённая обещаниями знатной родственницы девушка тотчас отписала ответ, в котором выразила свою безмерную благодарность, припомнив даже о печальном случае шестилетней давности, когда «…вы, тётушка, были столь добры, что не только навестили меня лично, но даже предоставили своего лекаря».
Отправив послание и упаковав весь свой нехитрый гардероб, Луиза простилась с отцом и отбыла в Париж, где её с нетерпением дожидалась госпожа де Сен-Реми.
Интуиция и на сей раз не обманула прожжённую интриганку – она увидела в прибывшей родственнице-провинциалке именно то, что ожидала: кротость, робость, подкупающую наивность и… хромоту, которую не скроешь ни одним, пусть даже самым шикарным, платьем. Спустя несколько дней госпожа де Сен-Реми заказала у одной из известных парижских модисток несколько весьма приличных нарядов для племянницы (теперь она называла Луизу «воспитанницей») и приступила к обучению девушки светским манерам. Увы, Луиза оказалась неважной ученицей – слишком уж простодушной для той утончённой хитрости, которая требовалась при дворе.
Сей факт всё чаще приводил герцогиню в отчаянье. Ей становилось жаль и времени, загубленного на эту «серую мышку», как она за глаза прозвала свою воспитанницу, и немалой суммы денег, потраченной на её содержание, а главное – герцогиня опасалась, что разочарует своим выбором короля. Людовик же, в свою очередь, всё настойчивее требовал представить ему новую «избранницу», за которой, согласно искусно задуманному сценарию, ему предстояло ухаживать на глазах у всего двора и которая не должна была вызвать у окружающих ни ревности, ни раздражения, а лишь снисхождение и сочувствие.
Когда отчаяние госпожи де Сен-Реми достигло апогея, она, на свой страх и риск, представила Луизу де Лавальер сначала Генриетте Английской. Та, увидев девушку, истинное воплощение скромности и наивности, тотчас пришла в неописуемый восторг и, отведя герцогиню в сторону, выразила благодетельнице безмерную благодарность, добавив, что сия юная особа – наилучшая «ширма» от ревности Марии-Терезии и гнева Филиппа Орлеанского.
Английский «рогоносец» действительно получил вскоре очередное послание от Марии-Терезии, в котором та, не скрывая сарказма, поведала ему о новом увлечении своего супруга – на сей раз некой хромоножкой Луизой де Лавальер, над которой потешается весь Версаль. «Даже меня, супругу одного из самых красивейших мужчин Европы, – добавила Мария-Терезия, – подобный адюльтер нисколько не задевает». Филипп Орлеанский ликовал: его распрекрасная супруга унижена в очередной раз! И где?! – на своей же родине! И кем?! – собственным кузеном и бывшим любовником! После этого письма он не настаивал более на возвращении Генриетты в Англию.
Генриетта же наслаждалась покоем. Ей казалось, что зачислением Луизы де Лавальер в свою свиту она полностью застраховала себя и от упрёков мужа, и от ревности Марии-Терезии, и, разумеется, от измен любвеобильного венценосного кузена. Однако с последним, увы, прекрасная принцесса жестоко просчиталась…
«Король-солнце» исправно играл свою роль, демонстративно оказывая Луизе должные знаки внимания. Девушка же всякий раз краснела и терялась, чем доставляла окружающим немалое удовольствие. Особенно сие обстоятельство забавляло прекрасную Генриетту: подчас она едва сдерживалась, дабы не рассмеяться вслух.
На том достопамятном балу Людовик пообещал госпоже де Сен-Реми щедрое вознаграждение за оказанную услугу, поэтому вскоре после знакомства с Луизой приказал министру финансов Фуке выдать герцогине десять тысяч ливров. Подобная щедрость несколько озадачила Фуке – казна была практически пуста! Однако, попытавшись довести до сведения венценосной особы, что в королевстве существуют более важные задачи, нежели выплаты искусным интриганкам, навлёк на себя гнев и немилость: Людовик заподозрил в расхищении государственных средств самого министра. Фуке уже и не рад был, что позволил себе излишнюю дерзость… По Версалю поползли слухи, что дни министра финансов сочтены.
Король и прежде неоднократно выражал недовольство тем, сколь неумеренно черпает Николя Фуке деньги из вверенной ему казны, тратя их на покупку себе земель, дворцов, произведений искусства и любовниц. Более того, Людовик давно уже подумывал избавиться от Фуке, столь ценимого Анной Австрийской и покойным кардиналом Мазарини. К тому же он не любил, когда подданные перечат его желаниям.
Изрядно занервничавший Фуке, опасаясь ещё большего гнева короля, решил устроить в своём дворце Во-ле-Виконт роскошное празднество в честь Его Величества и приближённых к нему особ. Увы, с его стороны это стало очередным опрометчивым шагом, послужившим лишним подтверждением казнокрадства. Король, воочию увидев расточительность, непозволительную простому смертному, окончательно укрепился в своём решении: место министра финансов – в Бастилии.
Пока гостей развлекали актёры – по сцене порхали лесные нимфы, которых преследовали полуголые фавны, – явно заскучавший Людовик изъявил желание прогуляться по парковым аллеям и, в сопровождении нескольких придворных, покинул павильон. Удалившись от летнего театра на некоторое расстояние, он услышал приглушённые женские голоса, один из которых узнал несомненно – голос принадлежал Луизе де Лавальер. Жестом отправив сопровождающих прочь, Людовик, осторожно ступая по траве и стараясь остаться незамеченным, направился к беседке.
Уютно уединившись с фрейлиной Орой де Монтале, Луиза делилась с новой подругой девичьими секретами, и в момент, когда «король-солнце» приблизился к скрываемой боскетами[1] беседке почти вплотную, Луиза как раз признавалась, что любит в Людовике не Величество, а его самого… Король, растроганный услышанным, неожиданно почувствовал к этой «серой мышке» прилив нежности и… желания. Потихоньку, дабы не смутить дам, он покинул своё укрытие и вернулся в театральный павильон.
К Его Величеству тут же подошла Генриетта Английская, однако Людовик встретил её равнодушно-милостивой улыбкой. Проницательная женщина, заметив очевидную холодность любовника, осторожно поинтересовалась её причиной, и король без обиняков сообщил, что влюбился во фрейлину, назначенную, по прихоти судьбы, прикрытием их романа. Генриетта почувствовала себя дурно и поспешила покинуть гостеприимный дворец Фуке.
От наблюдательного министра не ускользнула размолвка короля с Генриеттой. Фуке понял, что настал момент вернуть расположение короля, и быстро удалился в свои покои. Сняв с шеи заветный ключ, он открыл потайную дверцу за картиной, изображавшей полнотелую Данаю[2], и извлёк из тайника небольшую бархатную коробочку. Фуке открыл её и в последний раз взглянул на розовый бриллиант, полученный им несколько месяцев назад в качестве взятки от известного парижского ювелира, обнадёженного, что министр поспособствует ему в приобретении замка Монтей и окрестных земель. Ювелир поведал Николя Фуке и историю бриллианта: тот в своё время принадлежал знатной мавританской семье, бежавшей во Францию от преследований Изабеллы Арагонской. Министр не сомневался: этот камешек доставит королю удовольствие, и тот позволит ему остаться у кормила власти!
Когда Фуке вернулся с заветной коробочкой в театральный павильон, представление подходило к завершению. Гости, пресытившись полуголыми нимфами и фавнами, а также их излишне откровенными действами, скучали. Министр взглянул на Людовика: тот тоже не скрывал безразличия к происходящему на сцене, явно высматривая кого-то в разноцветном скоплении гостей. При виде появившейся на аллее Луизы де Лавальер король оживился, и Фуке догадался, что именно эта хромоногая фрейлина из свиты блистательной Генриетты Английской завладела теперь его сердцем. Улучив подходящий момент, когда король, видимо, уже пребывал во власти любовных фантазий, министр обратился к нему:
