– Скажи-ка мне, Ка-а-амос… – певуче протянула Тея, и Камос тотчас поддался обаянию ее голоса.
Несмотря на то что Тея перешагнула недавно тридцатилетний рубеж, выглядела она по-прежнему молодой и безупречно красивой, а с точки зрения мужчин – еще и безмерно желанной. Чего уж греха таить: любой сегер из царской свиты почел бы за честь хотя бы вскользь коснуться ее прозрачных одежд…
Тея же нарочно умолкла, словно подбирая в уме нужные слова. Скамеечка, на которой расположился Камос, стояла достаточно близко от ее кресла, но была слишком низкой и приземистой, подчеркивая тем самым разницу статусов визитера и хозяйки покоев.
По правде говоря, Камос давно уже относился к царице Тее с каким-то особенным, необъяснимым благоговением. Возможно, причиной тому была не столько даже ее неземная красота, сколько острый и незаурядный ум. Царица пользовалась при дворе огромным влиянием, с ее мнением считались не только царедворцы и сановники, но даже сам фараон. Ни для кого не было секретом, что Аменхотеп всегда любил Тею гораздо больше и сильнее, чем всех своих многочисленных и часто меняющихся наложниц, чьи имена очень быстро забывались в Инебу-Хедже. Тея же была для Аменхотепа не только первой и любимой женой и царицей, но и матерью не менее обожаемых им наследников: двух сыновей и двух дочерей. В подтверждение того, сколь страстно он любит супругу, Аменхотеп приказал даже однажды придворному скульптору изваять из мрамора ее бюст, и с тех пор тот вот уже много лет неизменно украшал его покои. Но и этого фараону показалось мало: чуть позже он приказал украсить стены его покоев росписями, отражающими сцены из повседневной царской жизни. И теперь дольно часто, уединившись, он с непередаваемым удовольствием и подолгу предавался созерцанию искусно выполненных изображений ненаглядной своей Теи и любимых детей.
Справедливости ради стоит отметить, что царица искренне ценила чувства своего божественного супруга и охотно отвечала ему взаимностью. Впрочем, даже если бы ей пришло в голову увлечься кем-нибудь из молодых блистательных сегеров, буквально наводнивших с некоторых пор Инебу-Хедж, вряд ли она смогла бы изыскать возможность для тайных встреч с любовником. Ибо с самого первого дня супружества ревнивый Аменхотеп приставил к красавице Тее (как, прочем, и к некоторым из своих наложниц) некоего Хеви, который и выполнял при ней по сей день роль своеобразной «тени». По счастью, в обязанности этого пронырливого выходца из Абидоса не входило надоедать царице мельканием в непосредственной близости от нее.
Тея не любила и отчасти даже презирала Хеви. Почти пятнадцать лет назад, едва прибыв из Абидоса в Инебу-Хедж, тот благодаря своей природной изворотливости практически сразу получил при дворе должность хранителя царского гарема. Правда, в последнее время Хеви заметно ослабил былую хваленую «хватку» – видимо, годы брали-таки свое. И тем не менее прежним цепким взглядом, сравнимым разве что с соколиной зоркостью, он продолжал отслеживать все передвижения царицы не только по Инебу-Хеджу (если та, например, отправлялась в храм Хатхор – богини любви и веселья), но даже и по территории самого дворца. А в последнее время Хеви обзавелся (видимо, все-таки и впрямь в силу возраста) еще и несколькими помощниками. И хотя те тоже соблюдали вменяемую им по долгу службы «невидимость», Тея постоянно ощущала скрытое присутствие как Хеви, так и его помощников-соглядатаев.
Отвлекшись наконец от мыслей о Хеви и его подручных, Тея, словно только сейчас вспомнив о присутствии в ее покоях визитера, пристально, но по-прежнему молча воззрилась на Камоса. Молодой сегер замер: не так часто приходилось ему оставаться с царицей наедине. Пожалуй, и до беседы с ним она снизошла всего-то лишь третий раз в жизни – с тех пор, как его отец стал первым советником фараона. Поскольку же супруга фараона продолжала молчать, Камос, чуть осмелев, с наслаждением вдохнул нежный цветочный аромат, исходящий от ее одежд и пышного парика.
Как и все женщины дворца, Тея, следуя последней египетской моде, сбривала волосы с головы полностью. Именно поэтому в ее покоях, в специально отведенной комнате, хранилось множество изысканных париков, изготовленных из тончайшей овечьей шерсти и окрашенных в иссиня-черный цвет. И каждое утро Тея вместе со своей помощницей, в ведении которой находилась комната с париками, с предельной тщательностью подбирали, какой именно парик должен украсить сегодня прелестный царственный лик?
Царица покачала головой, словно стряхивая с себя затянувшееся оцепенение, и молодой сегер не утонул в очередной волне нежнейшего аромата духов.
– Я слышала, Камос, – заговорила наконец царица, – что ты недавно женился…
– О, да, моя госпожа, так и есть! Мою избранницу зовут Сепати. И она происходит из знатнейшего рода Ону…
– Да, да… – жестом остановила Тея молодого человека. – Я и об этом слышала. Впрочем, как и о несравненной красоте твоей Сепати…
Камос расплылся в довольной улыбке:
– Благодарю вас, моя госпожа.
– Но мне также известно, – не меняя интонации, продолжила царица, – что вплоть до недавнего времени ты посещал некий дом… Или, точнее сказать, некое увеселительное заведение, хозяйкой которого является женщина по имени Рафия…
Юноша смутился, но нашел в себе смелости признаться:
– Не стану отрицать, госпожа: я действительно навещал изредка то заведение, о котором вы упомянули, но…
И вновь Тея одним лишь взмахом руки остановила поток красноречия гостя.
– Камос, я не имею целью порицать тебя здесь за твое легкомыслие, – укоризненно произнесла она. – В конце концов, молодой мужчина вправе набираться любовного опыта там, где ему это удобно. Ответь мне лучше на такой вопрос, Камос: а это… словом, пристойно ли это заведение, чтобы обратить на него внимание?
Камос не на шутку разволновался: он никак не ожидал от царицы подобного вопроса.
– О, да, моя госпожа… Вполне… – запинаясь едва ли не на каждом слове, начал «отчитываться» юноша. – Я хотел сказать, что да… заведение вполне… пристойное. Туда даже приглашают иногда молодых… жриц из храма Хатхор… Ну, вы ведь понимаете, что я имею в виду? – молодой сегер вконец стушевался.
– Разумеется, – ободряюще улыбнулась ему Тея. – Жрицы Хатхора весьма искусны в любви – это давно уже всем известно. И, вероятно, богатые сегеры отдают предпочтение именно им, не так ли?
Камос согласно кивнул, но тотчас поспешил добавить:
– Вы, как всегда, правы, моя госпожа, но заведение Рафии славится и другими прелестными девушками! Не менее искусными в любовных ласках, чем… – последние слова, окончательно смутившись, сегер произнес буквально шепотом.
Царица взглянула на юношу с нескрываемым любопытством.
– Ну а тебе лично, Камос, кто более по нраву – жрицы или девушки Рафии? – осведомилась она с почти плотоядной улыбкой.
Камос, поборов смущение, вскинул голову и открыто взглянул царице в глаза:
– Жрицы из Хатхора, моя госпожа! Они, можете поверить мне на слово, не только бесподобны, но и ни с кем не сравнимы!..
– Что ж, Камос., благодарю за откровенность. Я верю тебе. И теперь, видимо, настало время поставить тебя в известность, для чего, собственно, я и учинила сегодняшний допрос. Буду краткой: я хочу, чтобы ты уже сегодня вечером, немедля, отвел в дом Рафии моего Тутмоса.
Камос буквально оцепенел от удивления.
Тея не торопила сегера с ответом, понимая, что ее просьба и впрямь весьма необычна. Всем было прекрасно известно, что в богатых семьях в подобных ситуациях специальных наложниц приглашают прямо в дом, где они и дают юношам первые уроки любви. Царице же захотелось, чтобы Тутмос потерял девственность и обрел первый опыт любви в более непринужденной обстановке, но, безусловно, исключительно с опытной «наставницей».
– Как вам угодно, моя госпожа. Но… кого вы предпочтете для сына – девушку Рафии или жрицу? – робко поинтересовался Камос, только теперь постигший подоплеку столь откровенных расспросов.
– Жрицу. И, разумеется, молодую и красивую. Но при этом способную доставить удовольствие совершенно неопытному юноше. Вот, возьми… – Тея указала взглядом на увесистый мешочек, лежащий на соседнем резном столике. – В нем ровно пятьдесят серебряных драхм. Или женщины, подобные Рафии, предпочитают дебены[15]?
