Камера сотрясается так же, как и это бывало до того, как Иисус спас меня, и дверь заперта на засов, и лампы потушены, и свечи шипят в углу у гоблинов, и мое одинокое заключение продолжается, трезвые парни орут, а нарки угрюмы как глупые маленькие девчонки, надувшиеся на мальчишек, отворачиваются; героин, в который они влюблены, не стоит этой агонии, где их самоуважение, нет, на хуй их, пусть эти жадные пиздюки уничтожат себя и унесут свои грязные гены в кремационную печь, и тогда никому не придется чинить их разбитые сердца; эти деньги могли быть потрачены на более стоящие вещи, им должно быть стыдно, потому что они позволили системе так легко расправиться с собой, их имена не подходят для того, чтобы быть выгравированными на досках почета, не говоря уж о надгробии; и старое одеяло трепещет, готовое к бою, чтобы найти спасение, нужно оставаться сильным, и этот контроль жесток и беспощаден; и этот Директор наказал изгоя, он загнал меня в другие реалии, и вот уже во второй раз он запирает меня в изоляции; и он профессионал, он использует законы только для того, чтобы причинять людям как можно больше вреда — ничего личного, едва ли он подозревает о твоем существовании, тебе хочется забыть этих проповедников Пресли и Христа, тебе лучше обойтись без них, пара пиздюков-идеалистов, которым всего-то и надо, что вернуться обратно в мир, выпить по паре пива, выкурить косяк и занюхать кокаином, а потом отъебать этих гулящих девок — может, у Директора на стене висит график и он ходит на консультации к психологу, и психолог учить его, как уничтожать людей, не используя ни дубинок, ни камней и не оставляя сломанных костей — да ебанись, ты действительно думаешь, что его это заботит, во-первых, у него нет ума, и когда он сидит в ресторане, и высасывает устриц из раковин, и пьет хорошее вино, вылизывает подошвы тем, кто стоит выше его на служебной лестнице, он пойдет на все, что угодно, только бы его повысили, ты что, искренне веришь в то, что он хоть кого-то из нас помнит, то же самое с этим тюремным котом, если бы это животное смогло бы изловить птичку, то он бы замучил ее, и как только ее хрупкое сердечко перестанет биться и она умрет от страха, он двинется дальше безо всякой задней мысли, вот так они и поступают, это часть их натуры — и люди, которые играют в карты, говорят тихо-тихо, они пытаются ускользнуть из-под контроля; и тихо-тихо говорят парни, играющие в домино, и у меня стучат зубы — видимо, подхватил воспаление легких — я благодарю Бога, что у меня есть одеяло — не благодари его, пусть он будет за это ответствен — и я убиваю время — разрубаешь его на кусочки — хороню глубоко — глубже, глубже — я изо всех сил стараюсь сконцентрироваться и не думать — эти думы уже причинили вред твоему здоровью — слишком много думать вредно для мозга — дурак — а Иисус был прекрасен, свободная душа, он повидал мир — правильно — и сделал это правильно, не мечась от города к городу — от бара к бару — от станции к станции — от выпивки к выпивке — от общаги до общаги — от женщины к женщине — он знает, что значит свобода — это значит, что нет ответственности — и в своей жизни он нашел какой-то смысл — в жизни нет смысла, она пуста, бери, что можешь, и иди вперед, не привязываясь к местам и к людям, это все заканчивается одинаково, выеби их и оставь, в этом натура бродяги, ты это знаешь, он уходит в закат без единого взгляда назад, и насрать ему на все — и я разгрызаю зубами спички — ты хочешь оставить все это в покое — помогая немому человеку строить свой дом — ну конечно — и я подбираю спичку и рассматриваю ее — слишком длинная, слишком короткая — разглядываю щепки, как будто это меха, вариации длины и ширины; и это кропотливая работа, для нее требуются навыки и концентрация — забудь об этом доме — я представляю немого маленьким мальчиком; и в моем горле встает ком, он стоит на игровой площадке, а вокруг него столпились дети, они обзываются и смеются ему в лицо — Бу-Бу! Бу-Бу! Вот так они и поют — и я знаю, то, что они говорят, неправда, неправда, что у него нет души — он делал ошибки, убегал от фактов или смотрел им в глаза, и это все, что ты можешь сделать в своей жизни — эти немые мальчики должны быть спокойными, но они все время поглощены своими мыслями, нон-стопом; и они взвешивают каждую возможность, они слабы и чувствительны, и защищаются они по-другому, они погружаются внутрь самих себя, и мне хочется, чтобы у этого печального бесполезного мудилы все было хорошо — не богохульствуй, это тебе не идет, следи за своим языком, это ни к чему не приведет, плаксивый уебок — бедный Бу-Бу; и завтра я отдам ему спички, может, он и не захочет взять их, и я некоторое время раздумываю и в конце концов складываю их в носок, помня, что далеко-далеко у меня есть друзья, они на воле — да ладно, а что случилось с Бабой Джимом, он уже выебал свою шлюху, это только вопрос времени, в конце концов он вставит ей на каком-нибудь пустыре, должно быть, он уже давится от похоти, как долго мужчина может говорить «нет», если вокруг него расхаживает голая женщина и трясет сиськами у него перед носом? — фишка в том, что оба моих друга — Иисус и Элвис — имеют непоколебимые идеалы, знают, чего хотят от жизни, и следуют по выбранному ими пути, это хорошие парни, которые никогда не предадут себя, люди целостности — они такие же люди, как и все мы, остальные, и даже если они что-то сделали и если у них такие далеко идущие планы, тебе придется выбирать свой собственный путь и находить ответы на свои собственные вопросы — это не имеет значения — нет, не имеет, ничего не имеет значения — и я достаю свои четки, и мне становится легче, и я наблюдаю за другими заключенными и прихожу к открытию, что у каждого — своя техника, четки как продолжение их чувств, и они щелкают ими, вертят их взад и вперед, и перестают ласкать пластмассу и металл — теперь тебе хорошо и ты воистину в жопе, ты превратишься в еще одного вечного клоуна, будешь сидеть па уступе, заросший щетиной, воняя, как помойная яма, и каждый раз, когда в корпусе начнутся волнения или бунт, ты окажешься крайним, и за каждые шесть месяцев, которые ты отсидел, тебе будут добавлять еще по году, подумай об этом, тебе нужно было держать рот на замке и оставаться там, где ты был, в корпусе С, вместе с другим слабым мудилой Франко — откуда я знал? — ты будешь сидеть здесь десятилетиями, и когда в один прекрасный день сицилиец умрет, они скажут, давайте отправим этого немого иностранца на его место, и, окей, ты можешь получить место в корпусе А в качестве особой поблажки, но ты превратишься в очередного идиота от системы, а самое печальное, что ты, вероятно, будешь счастлив, твой мозг превратится в мягкое желе, и ты и не вспомнишь, кем ты был и откуда, ты родом, ты и теперь едва это помнишь, сидишь там с чьими-то четками и своим равнодушным талисманом, ты всегда прячешься от правды — отъебись — сам отъебись, а потом ты будешь работать в котельной и думать, что это жизнь, говорить о больших ожиданиях, ебаный ты идиот — а это было бы неплохо, я буду в тепле, и разводить огонь вместе с Наной, и вдыхать весь день этот хвойный запах, и думать свои думки; и видя меня, все будут счастливы, я стану знаменитым в тюрьме парнем, и у меня не будет врагов, и я смогу выглядывать из окна во двор; и я вот думаю — что? — вероятно, я смогу принимать душ каждый божий день в году и проводить десять или, может, пятнадцать минут под горячей водой, и это будет такое прекрасное ощущение, такое хорошее — может, надзиратели пожалеют этого трогательного безъязыкого мудилу, приговоренного к пожизненному заключению, и купят тебе шлюху, или ты сам сможешь ее купить, и ты прошамкаешь свою просьбу в уши нового Директора или сдашь напрокат свою старую задницу тому парикмахеру и любому из мимолетных приятелей Гомера, и амбалы пришлют тебе девку и оставят тебя с ней в душе, и она намылит тебя и просунет свои пальцы тебе под кожу, и будет массировать твои кости, сожмет свои руки под грудной клеткой и почувствует, как бьется твое сердце, и ты доверишься ей, потому что она — женщина, а женщина не сможет тебя унизить, острые когти так близко подберутся к разрезанным венам, и она будет изо всех сил стараться сделать тебе массаж сердца, и вернуть тебя к жизни, и соскрести с твоей спины раковые комья, и у нее будет тело высококлассной танцовщицы с шестом, и она упадет на колени и вылижет своим языком каждый дюйм твоего тела, вспенивая мыло и умоляя об этой выдержанной мутировавшей от брома сперме, наполняющей твою вонючую мошонку, и она отдаст тебе все за дозу, но ты будешь настолько стар и обессилен, что у тебя даже не встанет — и я смогу стирать свою одежду под горячей водой и нормально ее отстирывать, подвешивать на бельевой веревке, думаю, там найдется такая — о да, сицилиец вешает свои трусы перед дверью — и на сухом воздухе она будет быстро высыхать; и, да, я буду доволен, и я могу быть стар, но Нана такая же старая, или, может, я вернусь в прошлое и опять стану мальчиком, и мама будет присматривать за мной и делать мне томатный суп и тост; и мы будем вместе рассматривать те глянцевые фотографии большого дикого мира, это будет так, как если бы мы поехали дикарями отдыхать с моим папой, за исключением того, что у меня этого никогда не было, ты прав, я никогда не имел ничего общего с тем вшивым бродягой — я так понимаю, ты уже дряхлеешь, ты хочешь провести остаток своей жизни, стоная, выедите меня, та котельная может оказаться сносной, но она полна лузеров — я просто хочу легкой жизни, я хочу отбыть свой срок и научиться управляться с этими четками — ты изгой, ты не сможешь стать одним из этих людей, управившись с этой пригоршней четок, который дал тебе ничтожный хиппи, не забывай, откуда ты родом — каждый из нас — изгой, а Иисус — не хиппи, ты говоришь как Директор — отьебись, ты на самом деле самый одинокий мудак на этом дрожащем голубоглазом глобусе, ты и только ты — ты неправ — никто не хочет тебя видеть, где посетители, где фотографии из дома и письма, ты — жопа этого ебаного полюса, бомж, шатающийся по дорогам на товарных вагонах, тебя пиздит железной решеткой компания амбалов, забудь Джимми Рокера и его пикап, ты Джимбо Бомж, что привлечет женщину в этом изгваздавшемся бездомном, даже самый вонючий неприкасаемый не встанет рядом с тобой в душевой, и то же самое касается другого идиота, о котором ты говоришь, Прокаженный Джим звучит немного лучше, чем Баба Джим, он хочет жрать объедки из муссонных трущоб и прятаться в своей собственной жопе со всеми этими ханжеским духовным говном, а люди вокруг него умирают от голода, он даже не знает, что делать с этой шлюхой Сарой, держу пари, что эта телка снималась в порнофильмах вместе с Боровом, ты в на самой нижней ступеньке тотема, похоронен под ебаной землей — и по одной из версий тотемного жития, корпус Б — это вершина полюса, и тогда это был правильный ход, парни из корпуса Б — это сливки тюремной братии — мы все абсолютные свиньи, помни, как ты был напуган, когда ты пришел сюда в первый раз, да ты просто, еб твою мать, обосрался, и теперь ты один из них, изгой, помни, до тебя, по крайней мере, никто теперь не доебывается — если быть пассивным — это качество, тогда корпус С заслуживает уважения, а профессионалы живут в корпусе А — пидарасы и циники, две лишенные эмоций крайности, непричастные ни к одному классу, неподверженные никакой страсти, одними управляет страх, другими — деньги — и существует корпус без названия — для случаев сексуального насилия — он даже может не существовать — тогда они находятся здесь, вместе с нами, прямо сейчас, замаскированные — нет, такое место есть в этих стенах — должно существовать — и стервятники могут занять насест на любой стене и спикировать на грызунов — они следят за тобой весь день, они думают так: я хочу, чтобы один из этих робких жуликов пошевелился, а я наведу прицел и потренируюсь в стрельбе, я хочу реальных действий, залезь на стену и перережь проволоку, атакуй надзирателя с ножом, со своим осколком стекла, и держи его наготове, потому что Иисус бросил тебя, просто дай повод этим стервятникам-убийцам, и они думают, что мне хочется избавиться от этого чувства разочарования и облома, потому что мне холодно и скучно сидеть здесь, заточенным в степах, год за годом, ветер воет и привидения маринуют мозговые клетки, я хотел бы оказаться в каком-то другом месте, но человеку нужно зарабатывать на жизнь, и в один из этих дней я соберусь домой, и прикую жену к кровати, и выебу ее так, как я хотел выебатъ всех этих пидоров во дворе, засадив им пулю в потроха, а когда я кончу, я ебну ей по затылку, оставлю ее на кровати и превращу в мраморную женщину, скажу полиции, что один из тех освобожденных зеков отомстил мне вот так, я ведь порядочный гражданин, и они прочешут весь город, хватая людей, которые в первый раз смогли от меня ускользнуть, и их отправят назад, в этот двор, и они будут ждать дальнейшего расследования, и у меня появится еще один шанс выполнить эту задачу — ив один день мы все будем свободны, большинство из нас, и я представляю, как Франко и его друзья забирают свой фургон со стоянки и покидают город, проезжают мимо той самой таверны, в которой их арестовали, притормаживают и замечают, что менеджер говорит с другими безвинными — они не должны были курить гашиш в этой отсталой стране, эти люди — дикари — и Франко гудит в автомобильный гудок, они осторожно предупреждают их и исчезают — у тебя всегда наготове эти романтические хэппи-энды, но в жизни все не так, мой друг — Франко едет домой, к своей семье, которая ждет его, встречает самым лучшим томатным соусом, который когда-либо был изобретен, чесночным хлебом и шариками моцареллы в томатном салате — еда, великолепная еда, это все, о чем ты можешь думать — и еще там будет мороженое и капуччино — этот Франко — трус, потому что съебался — и он сидит на мягком диване со своей семьей — а эти засаленные мудаки уебывают от стукача — это самый лучший способ, двигаться вперед, оставив позади свои проблемы — нерешенными — это лучше всего — с этими вещами надо разбираться, они всегда возвращаются и начинают преследовать тебя — красное вино, и фруктовые пирожные, и еще кофе, галлоны и галлоны крепкого кофе — Франко может подрулить к черному ходу таверны и подождать, пока стукач закроет заведение на ночь, и сделать, как и говорил, перерезать ему горло от уха до уха, вот это надо сделать, взъебать того судью, вломиться в его дом, когда они выпустят тебя отсюда, и убить его, найти Директора и заставить его мучиться — я ни к кому не испытываю ненависти, но я почти ненавижу Директора — отвези его на помойку и прикуй его к кресту — когда меня выпустят, я выйду из этой тюрьмы и пойду вниз по холму, запрыгну в автобус и потеряюсь в толпе, и они не узнают, что я только что из тюряги — они тебя унюхают — это будет мой банный день — они унюхают твою одежду — я вычищу ее перед уходом, попрошу сицилийского старика — ты не смоешь с нее свой пот, никогда — может, Али закажет мне новую — они почуют сумерки Семи Башен, это теперь живет внутри тебя, эта депрессия, изменился образ твоих мыслей, да ты и сам стал выглядеть по-другому, и твоя кожа стала другой на ощупь, и идеалы твоей жизни сместились, они заразили твой мозг и сгноили кровь, которая течет в твоих венах — девушки будут улыбаться — думая, что же такого натворил этот парень, он жестокий человек, а может, он просто мерзавец? — они поймут, что я невинный человек — прелюбодей, пидарас-насильпик, сексуальный хищник-садист? — что я не сделал ничего плохого, правда не сделал, про себя я это знаю, и это имеет значение — эй вы, девки, на пути домой с работы, капля духов за маленькими ушками и блеск в девственных глазках, мечтаете о любви с преступником, вы что, не читали газет, не слушали своих политиканов, мы все — утонувшие в говне насильники, оборотни и монстры — и я пойду в тот бар на пристани, и подойду к стойке, и улыбнусь бармену, пробегусь взором по его товарам, закажу из холодильника самое холодное пиво, маленькую прелесть прямо из глубины полки, утопленную во льду, и он откупорит ее, и я откажусь от предложенного стакана, выпью его прямо из бутылки, начну там, где и остановился — я могу это попробовать сейчас, с жадностью выпить пиво, заказать стакан узо и еще одно пиво, потакая своему брюху, и я напьюсь, буду бухать, пока не упаду, как я всегда напивался, пойду вслед за удачей — лучше держаться подальше от выпивки, одно пиво и тарелка с нормальным ужином, и я оставлю ему чаевых, и выйду на улицу, и найду булочную, куплю несколько пирожных, шоколадный эклер и пончик, узнаю человека, стоящего за прилавком, и мы обменяемся тюремными воспоминаниями — сколько времени? — и в этот раз я не опоздаю па поезд — убедись, что не опоздаешь, давай придем туда пораньше, теперь ты перестал нести бред — и я стою на углу улицы с мамой, и джем течет у меня по лицу, и у меня на губах сахар — были же хорошие времена, пока они были, но все приходит к завершению, и без разницы, холодное ли пиво, оно выдыхается и становится теплым, или же это эклеры и пончики, которые съели, они быстро исчезли, по крайней мере, ты быстро съел их, я скушал бы их медленно, и так все и работает, все тускнет и умирает, и я попытаюсь сказать тебе правду о твоем сроке в тюрьме, и иногда ты веришь мне, а иногда — нет, и зачем ты так нахуевертил в своей жизни, и Нана любила эти эклеры, помнишь, она была удивительная леди, я помню, когда она умерла, и мне не надо говорить тебе, что случилось после того, как она отправилась в больницу и никогда не вернулась домой, и это не конец всего этого, мама не заслуживала того, что произошло с ней, и это правда, и я скучаю по Нане, но тебе надо жить в настоящем, я понимаю это, и может, я даже скучаю по папе, временами, поэтому никчемному бродяге, но больше, чем по кому-либо, я скучаю по моей маме.