Зовут меня разбойником, Скажут: убиваю. Я никого не убил, Бо сам душу маю. Возьму гроши с богатого — Убогому даю; А так гроши поделивши, — Сам греха не маю. Комиссары, исправники За мною гоняют. Больше воны людей губят, Чем я грошей маю. Маю жинку, маю деток, Да и тех не бачу; Як взгадаю про их участь, То горько заплачу. А так треба стерегчися, Треба в лесу жити, Хоть здается — свет великий: И в заключение еще четыре песни сибирских тюрем, из которых одна коренная и самобытная песня, собственно тюремная: Ты, тюрьма ли моя, ты тюрьма-злодеюшка, Для кого построена, Ах, для кого построена? Не для нас-то ли, добрых молодцев, Все воров-разбойничков? (2 раза). Уж как по двору-то все, двору тюремному, Ходит злодей — староста (дважды), Он в руках-то ли несет, Несет он больши ключи. Отворяет он, злодей-староста, Он двери тюремные, — И выводит нас, добрых молодцев, Он нас к наказаньицу… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Конца этой песни я узнать не мог; сообщавший мне ее поселенец не допел до конца: «Забыл-де, живя теперь на воле…» Другая песня — на местном тюремном языке — известна в Сибири под названием: «Песни несчастного». Она поется на один голос с предыдущею. Нет несчастнее молодца меня: Все несчастьица повстречались с молодцом со мной; Не могу-то я, молодец, спокойно ночки провести, Я должон день рожденьица своего клясти. На свою судьбу буду Богу жалобу нести: Ты, судьба ли моя, ты, несчастная судьба, Никакой ты мне отрады не дала, Еще больше того в огорченье привела! С огорченья пленен молодец хожу. Я пойду-то, молодец, в гостиный двор гулять, Я куплю-то себе трехрублевую свечу И поставлю ее в высоком терему: Ты гори-ка, гори, моя белая свеча, Пропадай-ко, пропадай, моя молодецка красота! Третья песня, носящая название «Песни бродяг» и преданием приписываемая «славному вору, мошеннику и сыщику московскому Ваньке Каину», жившему в начале прошлого столетия: Не былинушка в чистом поле зашаталася, Зашаталась бесприютная моя головушка, Бесприютная моя головушка молодецкая. Уж куда-то я, добрый молодец, ни кинулся: Что по лесам, по деревням все заставы, На заставах ли все крепкие караулы; Они спрашивают печатного паспорта, Ч то за красною печатью сургучовой. У меня, у добра молодца, своерушной, Что на тоненькой на белой на бумажке. Что куда ни пойду, братцы, поеду, Что ни в чем-то мне, доброму молодцу, нет счастья. Я с дороженьки, добрый молодец, ворочуся, Государыни своей матушки спрошуся: — Ты скажи-скажи, моя матушка родная: Под которой ты меня звездою породила, Ты таким меня счастьем наделила? Четвертая сибирская песня, известная под именем заводской и записанная нами в Нерчинском Большом заводе со слов ссыльного, пришедшего с Урала (из Пермской г.), передана была с некоторою таинственностью. Знакомец наш придавал ей большое значение, как бы какой многознаменательной загадке и, проговорив песню, просил разгадать ее смысл. Вот эта последняя из известных нам тюремных песен, знакомая и России: За рекой было, за реченькою, Жили-были три бабушки, Три Варварушки, Три старые старушки — Три постриженицы. У первой у старушки Было стадо коров. У второй-то старушки Было стадо быков. У третьей у старушки Н. М. Ядринцев Нет никого, — Одна козушка рязаночка. Принесла она козла И с тем вместе дурака — Москвитенника. По три годы козел, По три годы дурак, Под полатями стоял, Мякинки зобал Толокончатые, А помоечки пил Судомойчатые. Стал же козел, Стал же дурак, На возрасте, — У бабушки Варварушки Отпрашиваться В чисто поле гулять. Пошел же козел Пошел же дурак. Он ножками бьет, Глазками глядит Встречу козлу, Встречу дураку Незнакомый зверь: Серенек и маленек, Глазки на выпучке. Обошедши козел кругом, Пал ему в ноги челом, Не ведаю о чем. — «Как тебя, сударь, зовут, Как тебя, сударь, По изотчеству? Не смерть ли ты моя, Да не съешь ли ты меня, Козла-дурака И москвитенника»? — Какая твоя смерть? Ведь я заинька Пучеглазенькой: Я по камушкам скачу, Я осиночку гложу. Спрошу я у тебя, У козла-дурака И москвитенника, Про семь волков, Про семь брателков, «Я шести не боюсь, Я и семи не боюсь! Шесть волков На спину унесу, А седьмого волка Во рту (или в губах) утащу. Из шести овчин Шубу сошью, А седьмой овчиной Шубу опушу. Отошлю эту шубу Бабушке Варварушке: Спать будет тепло И потягаться хорошо». вернуться В России вариант: Он ножками трясет Да мережки плетет. вернуться Т. е. очень бойко, — как объяснил песельник. |
