Toni Morrison

Love

© Toni Morrison, 2003

© Алякринский О., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Э», 2018

Женщины раздвигают ноги, а я мурлычу себе под нос. Мужчины раздражаются, но они знают: это же для них! И успокаиваются. Всегда держаться в стороне, ни во что не вмешиваясь, и только наблюдать – это пытка! Но я не говорю ни слова. Я вообще по натуре тихоня. Ребенком меня считали достойной уважения. В молодости называли благоразумной. Много позже во мне обнаружили мудрость, которая приходит в зрелости. В наши дни молчание воспринимается как странность, и большинство моих соплеменниц позабыли красоту многозначительного немногословия. Теперь у всех языки без костей – мелют, не утруждая мозгов. А ведь когда-то я могла поддерживать нормальную беседу и, если возникала нужда, умела привести довольно сильный довод, чтобы пресечь несдержанность чрева – или ножа. Теперь не могу, потому что еще в семидесятых – как принялись женщины оседлывать стулья в бесстыдных позах да танцевать в телевизоре, выставляя срамные места напоказ, а в журналах стали печатать фотографии с голыми задницами да вывернутыми наружу ляжками, словно у женщин это самое главное, – я просто заткнулась. До того как женщины стали раздвигать на публике ноги, у всех были свои секреты – кто-то их при себе держал, кто-то выбалтывал всем и каждому. А теперь? Нет. И раз сегодня модно выставлять все напоказ, я тихо мурлычу себе под нос. Слова танцуют у меня в голове под мелодию, которую я напеваю. Люди заходят сюда, чтобы заказать тарелку креветок или просто приятно провести время, и даже не замечают, что болтают, не закрывая рта, только они. А я тут как фон – как музыка в кино, которая начинает тихо звучать при первой встрече влюбленных или когда муж бредет в одиночестве по песчаному пляжу и гадает, не заметил ли кто, как он совершил дурной поступок, потому что не смог сдержаться… Мое мурлыканье побуждает людей действовать, принимать важные решения, – вот как, допустим, Милдред Пирс[1] решает, что ей надо ради дочери отправиться в тюрьму. Подозреваю, что, хоть и тихая, моя мелодия оказывает на людей такое же воздействие. Как звучащее над океаном «Настроение индиго»[2] может подействовать на пловца. Музыка, конечно, не заставит вас нырнуть с головой, но она способна придать уверенность движениям ваших рук или проделать такой фокус, что вы вдруг слепо уверуете в свою силу и удачу. И вот вы уже готовы без оглядки плыть дальше и дальше. И даже не задумываетесь, что под вами – бездна! Она же где-то далеко внизу и никак не может повлиять на ваш дух, расхрабрившийся под звуки кларнетов или рояльных наигрышей… Разумеется, на такую власть над людьми я не претендую. Моего мурлыканья по большей части никто, кроме меня, и не слышит, оно как нельзя кстати подходит старухе, оробевшей перед незнакомым миром, для нее это способ противиться нравам современной жизни. Когда все известно, да ничего непонятно. Может, так оно всегда и было, но меня только лет тридцать тому назад торкнуло, что проститутки, имевшие репутацию честных женщин, у нас всегда задавали стиль. А может, дело не в их честности, а в их успехе. Хотя, бесстыдно оседлав стул или отплясывая полуголыми в телевизоре, женщины девяностых ничем не отличаются от уважаемых дам, живущих тут по соседству. У нас же край особенный: океанское побережье, влажный климат, богобоязненные жители, где отчаянное безрассудство женщин проявляется в желании надеть короткие шортики или трусики-тонги или попозировать перед фотоаппаратом. Но как и тогда, так и сейчас, будь они в приличном белье или совсем без белья, наши безрассудные женщины не умеют скрывать свою непорочность – эту, так сказать, розовую мечту о прекрасном принце, который скачет к ним издалека на белом коне. В особенности это касается женщин ожесточившихся, с острыми ножами да грязными языками, или гламурных, с дорогущими спорткарами и наркотой в сумочках. Но даже те, кто щеголяет шрамами на лице, точно президентскими медалями, и чулками, спущенными к лодыжкам, не могут изжить в себе ребенка, милую девчушку, притаившуюся глубоко внутри, между ребер, или, лучше сказать, под сердцем. Ясное дело, у каждой наготове есть своя печальная история: слишком много внимания, или недостаток внимания, или что-то того хуже. Есть у них истории о безжалостном папочке, или мужчине с лживым сердцем, или противной матери и подлых и коварных подругах. И в любой такой истории обязательно фигурирует монстр, из-за которого они ожесточились душой, а не окрепли духом, и вот они раздвигают ноги, вместо того чтобы раскрыть душу, где спрятался свернувшийся клубком ребенок.

Иногда рана настолько глубока, что одной только жалостливой истории недостаточно. И фокус в том, что единственный способ объяснить причину клокочущего безумия, которое стало для них непосильным бременем, заставило ненавидеть друг друга и погубить своих детей, – это придумать постороннюю злую силу. Люди в Ап-Бич, откуда я родом, частенько рассказывали байки о чудищах – их называли у нас Полицеглавами, – мерзких тварях в широкополых шляпах, которые, выпрыгнув из океана, карали дурных женщин и пожирали непослушных детей. Моя мать слыхала про них в детстве, когда у нас обожали рассказывать всякие небылицы. Они на какое-то время пропали и потом снова вернулись – в новеньких шляпах с еще более широкими полями, а было это в сороковые, когда на побережье произошло несколько поучительных происшествий. Жертвой одного несчастья стала местная женщина: однажды ночью она озорничала на пляже с мужем своей соседки, а на следующий день с ней случился удар – прямо во время смены на консервном заводе, она как раз разделывала рыбу ножом. Тогда ей было двадцать девять. И еще помню случай с другой женщиной – та жила в Силке и ни с кем в Ап-Бич не общалась, – так вот, как-то ночью она зарыла в песок прямо перед земельным участком своего свекра фонарик и свидетельство о собственности, и надо же такому случиться, что той же ночью их откопала выползшая на берег морская черепаха. Бедняга невестка сломала себе запястье, пытаясь спасти от ветра и Клана[3] украденную ею бумагу. Само собой, никто не видал никаких Полицеглавов живьем, и обе те женщины сами виноваты в своем позоре, но я-то точно знала, что эти чудища там шастают, и знала, как они выглядят, потому как уже видала их в 1942 году, когда два малолетних оболтуса заплыли за буйки и утонули. И как только их утянуло на дно, прямо над их вопящей мамашей и обомлевшими от ужаса отдыхающими собрались грозовые тучи и в мгновение ока превратились в профили разинувших рты мужчин в широкополых шляпах. Кто-то тогда услыхал раскаты грома, но я, клянусь вам, услыхала крики радости. С тех пор, на протяжении пятидесятых, они болтались в небе над прибоем или зависали над пляжем, готовые броситься на любого в предзакатный час (ну, знаете, когда похоть распаляется, и морские черепахи роют себе гнезда в песке, а беспечных родителей клонит в сон). Ясное дело, у всех демонов, как и у нас, голод пробуждается в вечернее время. Но Полицеглавам нравилось выходить на охоту и по ночам, особенно когда отель заполнялся постояльцами, пьяными от танцев, музыки и морского воздуха, или соблазненными звездами, искрящимися над океаном. Это было время, когда отель Коузи считался самым знаменитым курортом для цветных на Восточном побережье. Сюда приезжали все: Лил Грин, Фата Хайнс, Ти-Боун Уокер, Джимми Лансфорд, «Дропс оф джой»[4], и даже гости издалека, из Мичигана и Нью-Йорка, с нетерпением ждали возможности провести здесь летний отпуск. В Сукер-Бей наезжали армейские лейтенанты и мамаши с новорожденными, молодые учителя, домовладельцы, врачи, бизнесмены. По всему пляжу можно было видеть, как ребятишки скачут у пап на коленках или закапывают дядек в песок по шейку. Отдыхающие – и мужчины, и женщины – играли в крокет или бейсбол, стараясь запулить мяч подальше в волны. Бабушки приносили красные термосы с белыми ручками и корзинки с крабовым салатом, ветчиной, жареными цыплятами, сдобными пирожками, лимонными кексами, о господи… А потом ни с того ни с сего в 1958 году, утром спозаранку, налетела стая Полицеглавов. В тот самый день, как раз перед завтраком утонули кларнетист и его молодая жена. К берегу прибило надутую автомобильную камеру, на которой они плавали, а к камере прилипли клочки бороды с застрявшей в ней рыбьей чешуей. Поговаривали, будто новобрачная загуляла во время медового месяца, потом эту сплетню долго обсасывали, словом, история была мутная. Хотя понятно одно: возможностей загулять у нее было сколько хочешь. На курорте Коузи симпатичных одиноких мужчин в расчете на один квадратный фут было куда больше, чем в любом месте за пределами Атланты и даже Чикаго. Они приезжали сюда послушать знаменитых музыкантов, ну и, конечно, потанцевать с красивыми женщинами под шум морского прибоя.